– Обещала все свое барахло забрать.

– С бабой своей потом разберешься.

Комбат еле пробрался между штабелями картонных ящиков и сверкающим боком легкового «форда».

– Смотрите, комбат, я машину в порядке оставлял. Может, эта сучка что-нибудь сделала? – Подберезский стоял, широко расставив ноги, прямо под оголенной лампочкой, наступив обеими ногами на собственную тень.

Он дорого бы дал, чтобы не видеть эту машину вновь, потому что в этом самом «форде» он и застал свою жену с любовником.

– Сука! Сука! – только и шептал он.

И блеск надраенных фар напомнил ему блеск очков того худосочного торговца, который брал у его жены на реализацию товары. Ту сцену он запомнил на всю жизнь: голый, бледный, как червь, но в очках, наверняка оставленных для того, чтобы получше рассмотреть его Томку. Но тогда Подберезский, не говоря ни слова замершим в одной из классических поз любовникам, двумя пальцами брезгливо снял эти очки с показавшемуся ему тогда полупрозрачным носом и раскрошил стекла вместе с оправой в ладони. Только тогда Томка завизжала.

А он, ни слова ни говоря, вышел из гаража.

Возможно, Подберезский и вспомнил бы то, что произошло дальше, но ему не дал этого сделать комбат:

– Ключи давай.

– На полке, – ответил Андрюша.

– Где?

– Сейчас найду.

Несколько раз на последнем издыхании просвистел стартер, но двигатель так и не завелся.

Комбат открыл капот, и они вместе с Андреем заглянули в него, подсвечивая переноской. Выяснилось, что с двигателем все в порядке, а вот аккумулятор издох окончательно, да и колеса следовало подкачать.

Когда комбат возился с ножным насосом, к гаражу подъехала машина. Из нее выскочил худой высокий мужчина с кейсом-атташе и наскоро поздоровался за руку с Подберезским. Комбат дал ему пожать свое запястье, так как успел уже перепачкать руки. Кейс лег на багажник, а когда крышка открылась, то в свете голых лампочек медью заблестели ручки всевозможных печатей и штампов.

– Документы свои мне дайте, – проговорил мужчина, понимая, что Подберезский с комбатом спешат и тянуть время нельзя.

– Залезь во внутренний карман, – продолжая качать воздух в заднее колесо компактным ножным насосом, предложил комбат.

– Дай-ка я залезу.

Подберезский нашарил во внутреннем кармане его куртки портмоне с документами и через крышу машины перебросил его нотариусу.

Тот хоть и выглядел обыкновенной конторской крысой, ловко поймал брошенное портмоне и тут же принялся оформлять документы. На это ушло не более пяти минут. Еще оставалось ненакачанным одно колесо, а нотариус уже пригласил Подберезского и Рублева поставить свои подписи в доверенности на вождение машины.

– Только одно неудобство, – предупредил он, – доверенность выписана завтрашним числом, так что до восьми утра показывать ее никому не стоит.

– Ты что, сегодняшним числом не мог оформить? – стал злиться Подберезский.

– Раз оформил завтрашним, значит не мог.

– Что ты к человеку прицепился, Андрей?

Небось, вытащил его из-за стола?

– Слава богу, выпить не успел, – пробурчал нотариус, подвигая поближе к комбату пачку документов, – рюмку ко рту поднес, а тут звонок.

Рублев аккуратно, чтобы не выпачкать бумагу грязной рукой, поставил свою подпись, более похожую на простую закорючку, которую делают, чтобы расписать засохший стержень шариковой ручки. Нотариус с удивлением посмотрел на эти каракули, затем сравнил эту подпись с той, что стояла в паспорте.

– Первый раз такие вижу. Вы уж извините, – попросил он прощение у Рублева, – но сегодняшним днем никак нельзя. Я уже в компьютерную сеть всю сегодняшнюю регистрацию сбросил, а завтра вашу доверенность первой введу. Только учтите, моя контора официально с восьми утра работает. Далеко собрались?

– В Питер.

– Ну что ж, счастливой дороги.

Затем нотариус изменил тон, потому что обратился к Подберезскому:

– А ты, Андрей, если еще раз меня по стойке «смирно» поставить попробуешь, ни черта тебе делать не стану! Еще и в очереди общей постоишь, – прокричав это в ночную тишину, нотариус зло хлопнул дверцей своей машины и унесся, лихо развернувшись почти на месте.

– Как у меня все поставлено? – не без гордости осведомился Андрей.

– Нормально, – комбат еще несколько раз качнул насос и посмотрел на манометр. – Все, теперь не дыши, может стартер и схватит.

Он забрался за руль и прищурив один глаз, повернул ключ в замке зажигания. Стартер, выбирая остатки энергии из аккумулятора, один раз провернулся, но двигатель так и не заработал.

– Может, я с вами? – спросил Андрей.

– Нет, оставайся тут. У меня там дела несложные.

Одному легче будет.

– Так что случилось все-таки?

– Брата ОМОН забрал.

– За что?

– А черт его знает! Подсоби.

Комбат уперся в переднюю стойку, и машина легко покатилась из гаража. Подберезский забежал сзади и принялся толкать ее в багажник.

Шлепая ботинками по лужам, комбат бежал, придерживая левой рукой распахнутую дверцу.

Время от времени он прикасался к рулю, выправляя траекторию движения автомобиля.

Когда они оказались на небольшом спуске, ведущем к улице, комбат вскочил в кабину и включил скорость. Двигатель несколько раз фыркнул, из глушителя Подберезскому по ногам ударил горячий, едкий бензиновый дым. Он еле успел отскочить. Если бы не отскочил, а продолжал упираться руками в багажник, наверняка упал бы лицом в лужу.

Комбат рванул с места, на ходу захлопывая дверку.

Андрей постоял, ожидая, что Рублев остановится, чтобы попрощаться, но машина уже мчалась по ночной улице навстречу мигающему желтым светом недремлющему оку одинокого светофора.

– Вот так всегда, – вздохнул Подберезский, – «здрасте» еще скажет, а «до свидания» от него не дождешься. Если уж за что взялся, то делает круто.

Он вернулся к опустевшему гаражу, в сердцах плюнул на штабель картонных ящиков и пнул нижний ногой ящик, тут же пробив в нем носком ботинка дырку. Погасил свет, закрыл замки, а затем, запустив руки в карманы, пошел по темному двору. Он не глядел себе под ноги, а попытался испепелить взглядом единственные горевшие на пятом этаже окна квартиры его бывшей жены, из которых доносилась негромкая музыка – именно такая, под которую приятно заниматься любовью, та самая, которую она включала для него и для себя лишь только речь заходила о постели.

«Сучка – она и есть сучка», – подумал Андрей, поворачивая за угол дома.

Когда он оказался на улице, то от машины, на которой уехал комбат, и след простыл. Вновь превратились в спокойные зеркала потревоженные лужи, вновь моросил мелкий надоедливый дождь. Подберезский расправил плечи, несколько раз взмахнул руками, разминая мышцы, и побежал, как когда-то раньше в армии, когда комбат выводил их на кросс. Он бежал мерно, но достаточно быстро по пустынным улицам, то проваливаясь в темноту, то возникая из нее под фонарями. Залитое ярким светом разноцветной рекламы, лицо его становилось то синим, то красным, то по нему бежали зеленые полосы.

Через несколько кварталов Андрей Подберезский понял, что его больше не беспокоят ни дождь, ни холод, ни вода под ногами. Он понял, что принадлежит теперь только самому себе, что теперь он уже не раб своих вещей, а они – вещи, его рабы.

«Молодец, комбат, – думал он, – жаль я не умею еще так – без вещей, без подготовки вот так раз – и рвануть в Питер. В ночь… Но если честно себе признаться, настоящие дела только так и делаются».

А тем временем Борис Рублев уже оказался на кольцевой дороге. Он снизил скорость, лишь только завидев пост ГАИ. Медленно проехал мимо омоновца в бронежилете с каской на голове и с автоматом в руках, затем вновь плавно утопил педаль газа. Послушный автомобиль тут же развил бешеную скорость. На какое-то время комбата вдавило в спинку сиденья, а затем ощущение бешеной скорости почти исчезло.

Мотор работал отлично, топлива, как прикинул комбат, должно было хватить километров на триста.