Олег с Адмиралом внимательно вслушивались в диалог Костырина с Зайцевым, пытаясь уловить фальшь, неискренность в словах задержанного, но все звучало на редкость правдоподобно. Ни стилистически, ни интонационно Костырин не выдал себя. Наглости — в меру, уверенности — в меру, тревоги — тоже в меру. Не было и тени того, что могло хоть косвенно свидетельствовать о «несвободе» Костырина.

— Слушай, тут такое дело...

— Твою мать... Что еще за дело? Деньги нашел?

— Нашел, нашел...

— Так в чем у них теперь дело?

— Тут такая проблема...

— Опять ты мне про проблемы... Деньги где?

— Да погоди ты! Дослушай до конца.

— Ну?

— Деньги у них. Но не все.

— Не понял.

— Понимаешь, оказывается, вчера привезли только половину.

— Ну, твою мать! А что ты мне...

— А что я? Я ведь не знал, сколько привезли.

— Так ты же сказал...

— Я знал, что привезли, но мне ведь не сказали, сколько.

— Что же ты там, козел, сидел...

— Не ругайся. Они, я знаю, уже решают вопрос по остальным бабкам. Где-то после обеда их должны привезти.

— Опять лажа!

— Нет, точно. Машина уже ушла.

— Ну, сука... И что?

— Все будет в порядке, не волнуйся. После обеда привезут. Пока они получат... Часам к трем-четырем они будут у вас. Как вы?

— Нормально. — Зайцев что-то соображал.

— Потом-то что будете делать? Здесь все блокировано. Плотное кольцо... Как прорветесь.

— Не твоя печаль. Ты сам здесь был?

— Сказал же, что все блокировано. Кстати, по радио передали, что ваши условия приняты.

— Слушай, а если сейчас взять половину?

— Смысл?

— Все-таки синица в руках...

— Ты даешь! То миллион и ни пиастром меньше, а то... А если они вас обманут?

— Пусть только попробуют!

— Ладно, я на связи.

— Как только бабки привезут, сразу звони.

— Непременно.

— Отбой!

Ни Адмирал, ни Олег так и не поняли до конца, чего больше было в поведении Костырина — самообладания, цинизма или наглости. Скорее всего, он просто понял, что теперь ему грозят серьезные проблемы. Более того, самим разговором Костырин фактически закрепил свое соучастие в преступлении. А может, он уверовал, что, вступив в контакт, купил себе индульгенцию? Это характеризовало его плохо: рассчитывать на такое — значит доказать полное отсутствие спортивной формы или, наоборот, присутствие клинического идиотизма. Адмирал склонялся к последнему.

— Ну как? — отчего-то радостно спросил Костырин. — Как я?

Он снова, как в прошлые годы, нарывался на комплимент. Снова присел на задние лапы и высунул язык. Даже в глазах было что-то собачье...

— Просто Клаус из «Семнадцати мгновений», — скривился Адмирал. Он уже представил, как это обрюзгшее тело падает в холодную воду озера.

— Мастерство не пропьешь. Опер — он и есть опер... — Физиономия Костырина расплылась. — Чему нас в Вышке учили?

— За подобное сравнение и по фейсу можно схлопотать. А в Вышке вас учили другому — Родине служить. Хотя что я с тобой... — Адмирал стал свирепеть. — Расскажешь своим корешам на нарах. Опер!.. На нарах оперов любят особенно.

Костырин понял свой промах. Он заискивающе улыбнулся.

— Извините. Но ведь сами понимаете... Обстоятельства...

— Сказал бы я тебе про обстоятельства. — Адмирал сжал кулаки. — Еще вякнешь...

— Прекрати, — оборвал его Олег. — Уведите, — приказал он бойцам.

С Зайцевым калужане разобрались довольно быстро. И нашли, и опросили кого смогли. Работали, как пожарные на тушении тайги.

Зайцев жил в маленьком, времен Циолковского, деревянном доме. Когда-то его занимала большая семья. Но злой рок, висевший над ней, оставил на этом свете только троих — самого Зайцева, его сестру Наталью да маленького племянника. Мужа у Натальи не было. Отец ее ребенка затерялся на необозримых просторах бывшего СССР.

Сам Зайцев был человеком, в принципе, неплохим. Как рассказали соседи, его судимость была для всех неожиданностью. Человек мягкий и спокойный, он нравился всем. И словом не обидит, и помощь окажет в трудную минуту. Единственным его недостатком был исконный русский недуг — любил выпить. А под градусом совсем дурной становился. За эту дурость и поплатился.

Праздновали день рождения приятеля. Выпили, конечно, и, конечно, не хватило. Сели на машину, и в магазин. А на трассе их иномарка подрезала. Приятели возмутились. Догнали, прижали к обочине. Водителя избили, а потом, в виде компенсации морального ущерба, еще и деньги отняли.

Утром и похмелиться не успели — милиция. Дружки выкрутились. Зайцева допрашивают — он ничего не помнит: сильно пьяный был. Так на него все и свалили. А статья — будь здоров: грабеж. Пока сидел, умерли родители. Сначала отец, потом мать.

Вышел озлившийся на весь мир. Серый, мрачный. Единственная отрада — сестра да племянник. Втроем и жили. С работой было плохо: город маленький, куда ни сунется — везде отбой. Перебивался случайными заработками...

Как рассказала сестра, три дня назад Зайцев неожиданно уехал из города. Без комментариев. «Надо, и все». То ли тревожить не хотел, то ли сам не знал, зачем.

О брате Наталья говорила с тоской и нежностью, как о единственном светлом лучике в ее безрадостной жизни.

— Мне кажется, Наталья могла бы с ним поговорить, — размышлял Медведь. — Кто знает, может, повлияет как-то на брата. Вдруг тот на добровольную сдачу согласится.

Идея организовать телефонный мост между Зайцевым и Натальей Адмиралу с Олегом понравилась. Но они отложили ее на крайний случай.

— А что? Красиво. Представляешь, прямо в автобус звонит сестра! Вот неожиданность! Но это, если все остальное не сработает... Пора завязывать. Что от Тихомирова? Никольский не пришел еще в себя?

— Тихомиров к нему едет. Подождем. Может, будет что-нибудь новое...

Гусаков только что отправил Тихомирова в больницу, строго-настрого предупредив, что гуманизм, даже в подобной ситуации, должен быть превыше азарта.

— Клизму не ставить и капельницу не отнимать. Понял? — инструктировал он. Но по глазам Тихомирова видел, что обойтись без «процедур» тот не сможет. Никольский обманул его, как последнего фраера, и Тихомиров теперь даже легонько подрагивал от предвкушения встречи с клиентом.

Высадив водителя, он сам сел за руль. Ему казалось, что так будет быстрее. Езда пассажиром Тихомирову претила: всегда казалось, что шофер и ведет не так, и едет не с той скоростью.

Он жал на акселератор, в миллиметрах расходясь со встречными машинами. Через пятнадцать минут Тихомиров был уже в больнице. Накинув халат, он стремительно двинулся по коридору. До двери оставалось метров пять, как вдруг она распахнулась, и из палаты вылетел следователь прокуратуры Семенов.

— Ты как туда попал? — Тихомиров буквально оторопел. — Я же приказал никого не пускать...

— Старик, прокуратура любые двери откроет. Извини, некогда. — Семенов рванул прочь.

— Погоди! Что хоть он сказал?

— Некогда, некогда... — Ясное дело, Семенов что-то ухватил и бежал докладывать своему руководству.

От наглости и ведомственного идиотизма Тихомиров стал закипать. «Как узнали? Кто сообщил?» Он рванул дверь на себя.

Сидевший у постели охранник вскочил, как ужаленный. Он был и смущен, и напуган. Тихомиров источал потоки опасной для здоровья энергии.

— Ну что с тобой сделать? — Тихомиров был готов его растерзать. — Кто тебе разрешил пускать посторонних?

Тот хлопал ресницами, нервно теребя ремень автомата.

— Это же из прокуратуры... — Объяснение было нормальным для нормальной ситуации, однако нынешняя таковой не являлась.

— Да х... с ним, что из прокуратуры! Тебе я что сказал?..

Никольский с интересом прислушивался. Несмотря на состояние, его явно забавлял этот диалог.

— Ну что, поговорим? — Тихомиров переключил свое внимание на пострадавшего.