Улыбка бродяги вдруг стала более ясной, по мере прояснения ситуации. Перед ним был старик — педик, любящий поболтать.

— Совсем один? Да?

Дуссандер ответил на широкую, понимающую усмешку вежливой улыбкой.

— Только попрошу сидеть от меня подальше в автобусе. Ты ужасно воняешь.

— Тогда ты не захочешь, чтобы я провонял твою квартиру, — сказал вдруг бродяга с характерным для пьяниц достоинством.

— Пошли, автобус придет через минуту. Сойдешь на следующей остановке после меня и вернешься на два квартала назад. Я буду ждать тебя на углу. А утром посмотрим, сколько я смогу дать. Может, доллара два.

— А может, и все пять, — просветленно сказал алкаш. Его достоинство, пьяное или какое-то там еще, было забыто.

— Может быть, может быть, — нетерпеливо сказал Дуссандер. Он уже слышал рокот дизеля приближающегося автобуса. Затем сунул кварту — 25 центов, стоимость билета — бродяге в ладонь и отошел на несколько шагов, не оглядываясь.

Бродяга стоял в раздумье, когда из-за горизонта показались огни автобуса. Он все еще стоял и хмурился над монетой, когда старый педик, не оглянувшись, сел в автобус. Бродяга пошел было прочь, но потом, в последнюю секунду, изменил направление и вскочил в автобус прямо перед тем, как захлопнулись двери. Бросив кварту в кассу с таким видом, словно ставил сто долларов в рискованной игре, он прошел мимо Дуссандера, едва взглянув на него, уселся в хвосте и задремал. А когда проснулся, старого богатенького педика уже не было. Бродяга вышел на следующей остановке, не зная точно, та это или нет, да и не сильно беспокоясь об этом.

Он прошел два квартала назад и увидел неясную фигуру у светофора. Это был старик-педик. Педик смотрел, словно ожидая, когда бродяга подойдет.

На секунду бродяге вдруг захотелось повернуться, убежать и забыть об этом эпизоде.

Но старик схватил его выше локтя… и хватка оказалась на удивление крепкой.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал старик. — Я рад, что ты пришел. Мой дом здесь недалеко.

— Может даже десять, — сказал бродяга, позволяя себя вести.

— Может и десять, — согласился старик-педик, а потом рассмеялся. — Кто знает.

Наступил год двухсотлетия Америки.

Тодд заходил навестить Дуссандера раз шесть за время после возвращения с Гавайских островов летом 1975 и до поездки с родителями в Рим как раз перед юбилеем, когда гремели барабаны, развевались флаги, парады кораблей приближались к кульминации. Тодд получил специальное разрешение уйти на каникулы раньше — с 1-го июня, и они вернулись за три дня до 4 июля.

Эти посещения были довольно приятны для обоих: оказалось, что могут проводить время вполне цивилизованно. Они были немногословны, больше молчали, чем разговаривали, а их разговоры усыпили бы любого агента ФБР. Тодд рассказывал старику, что встречается с девушкой по имени Анжела Ферроу. Он не сходит по ней с ума, но она — дочь одной из маминых подруг. Старик рассказал Тодду, что занялся плетением циновок, потому что прочитал, что такие занятия полезны при его подагре. Он показал? Тодду несколько своих работ, и Тодд послушно их похвалил.

Мальчик немного вырос, правда (на целых пять сантиметров)? Дуссандер не бросил курить? (Нет, но ему пришлось уменьшить количество, потому что сейчас сильно кашляет). Как его учеба? (Тяжело, интересно, получает одни пятерки и четверки, его проект о солнечной энергии вышел в финал Олимпиады по физике, и теперь Тодд думает о специализации по антропологии, а не по истории, когда поступит в колледж). А кто в этом году подстригал газон Дуссандера? (Рэнди Чемберс из соседнего квартала, неплохой парень, но немного толстоват и медлителен).

За этот год Дуссандер на своей кухне разделался с тремя бродягами, К нему раз двадцать подходили на остановке автобуса, и он семь раз предлагал «выпивку-обед-ванну-постель», Два раза ему отказали, в двух случаях бродяги просто ушли с квартами, которые Дуссандер им дал на автобус. Поразмыслив, он придумал, как с этим быть: купил проездной билет. Такой билет стоил два доллара пятьдесят центов, годился на пятнадцать поездок и не принимался в местных винных магазинах.

В последнее время в очень теплые дни Дуссандер стал ощущать неприятный запах, исходящий из подвала. В такие дни он старался не открывать ни окон, ни дверей.

Тодд Бауден нашел спящего бродягу в заброшенной дренажной штольне за пустырем на Сиенага-Вэй — это было в декабре, на Рождественских каникулах. Несколько минут он стоял, руки в карманах, смотрел на бродягу и дрожал. Он приходил на этот пустырь уже шестой раз за последние пять недель, всегда в куртке, застегнутой наполовину, чтобы скрыть слесарный молоток, засунутый за ремень. Наконец, 1 марта опять наткнулся на бродягу — неважно, того самого или другого, — но удовольствия получил массу. Начал с молотообразного конца инструмента, а потом в какой-то момент (не помнит точно когда, все расплывалось в красном тумане) перешел на гвоздодер и искромсал им лицо несчастного.

Для Курта Дуссандера бродяги были как бы несколько циничным способом умиротворения богов, который он, наконец, открыл или открывал. Бродяги были забавой. Они поддерживали жизненный тонус. Он даже начал думать, что годы, прожитые в Санто-Донато — до появления на пороге мальчика с большими голубыми глазами и широкой американской улыбкой, — были временем преждевременной старости. Тогда ему было только шестьдесят восемь. Сейчас чувствовал себя намного моложе, чем тогда.

Мысль об умиротворении богов сначала поразила бы Тодда… но постепенно он принял бы ее. После того, как зарезал бродягу под железнодорожной платформой, он ожидал, что кошмары усилятся… и может даже сведут его с ума. Ожидал парализующих приливов чувства вины, которые могли закончиться признанием или самоубийством.

Вместо этого поехал на Гавайи вместе с родителями и провел лучшие каникулы в своей жизни.

Тодд пошел в школу в прошлом сентябре со странным чувством обновления и свежести, словно кто-то другой влез в его, Тодда Баудена, шкуру. То, что уже давно не производило на него особого впечатления — солнце на рассвете, вид на океан с пирса, люди, спешащие по центральным улицам в сумерках, когда только-только зажглись фонари, — снова отпечатывалось в сознании серией ярких снимков, таких ясных и отчетливых, словно подсвеченных электричеством. Он пробовал жизнь, как дегустируют вино — по капельке, прямо из бутылки.

Когда увидел бродягу в штольне, кошмары вновь вернулись.

Наиболее часто повторялся сон с бродягой, которого он зарезал на заброшенной станции. Он приходит домой из школы, и слова «Привет, Моника-детка!» уже готовы сорваться с языка. Но тут же забывает о них, как только видит мертвого бродягу в углу у стола. Тот сидит, прислонившись к разделочному столу, в вонючих рубашке и брюках. Кровь растекается по кафельному полу и подсыхает на стальных блестящих поверхностях. Кровавые отпечатки мрачно сверкают на дверцах из сосны.

На холодильнике магнитом прикреплена записка: «Тодд, сходи в магазин. Вернусь в 3.30».

Стрелки стилизованных под солнце часов над микроволновой печью «Джен Эйр» показывали уже 3.20, а мертвый бродяга растянулся в столовой, как истекающие останки чудовища из подвала лавки древностей, и повсюду была кровь. Тодд пытался убрать ее и протирал поверхности, все время говоря бродяге, что тот должен уйти и оставить его в покое, но бродяга сидел и только мертво скалился на потолок, и кровь сочилась каплями из ран на его грязном лице. Тодд вытащил из кладовки швабру и стал лихорадочно возить ею по полу, понимая, что он не вытирает кровь, а только размазывает ее. И как только он услышал звук подъезжающего фургона матери, он понял, что бродяга — Дуссандер.

Тодд проснулся в холодном поту, задыхаясь и зажав простыню в пальцах обеих рук.

Но после того, как он все-таки нашел бродягу из штольни — того самого или другого — и опять применил молоток, кошмары пропали. Он подумал, что ему придется убивать еще, и не раз, Это было ужасно, но ведь эти человеческие особи никакой пользы никому не приносили. За исключением, правда, Тодда. И Тодд, как и все другие, в процессе взросления только приспосабливал свой стиль жизни к особенностям своего характера. Он ничем не отличался от других. Нужно искать свою дорогу в жизни, если хочешь чего-то достичь, нужно все делать самому.