Дуссандер подошел к фонтанчику, сделал глоток, вытер рот ладонью и посмотрел на запертую дверь напротив. Эта дверь была всегда закрыта… по крайней мере теоретически. Но он заметил, что иногда она не заперта, и там никого нет. Чаще всего это случалось во время пересменок, когда сестры собирались за углом. Дуссандер все это заметил своим натренированным зорким взглядом человека, скрывающегося уже долгие годы. Жаль, что нельзя понаблюдать за этой дверью еще хотя бы недельку, нет ли опасных мест в его плане — ведь другого случая уже не будет. Но ждать нельзя. Его статус оборотня может еще и продержится два-три дня, а может, все произойдет завтра. Он не смел ждать. Когда все выплывет наружу, за ним будут следить постоянно.

Он сделал еще один глоток, Опять вытер рот и посмотрел по сторонам. Потом спокойно, не торопясь, прошел через холл, повернул ручку и вошел в кладовку для лекарств. Если дежурная случайно окажется за столом, то скажет, что он — всего лишь близорукий мистер Денкер. Извините, дорогая леди. Я подумал, что это туалет. Очень глупо.

Но комната была пуста.

Глазами пробежал он по верхней полке слева. Ничего, только капли для глаз и ушей. Вторая полка: слабительные и свечки. На третьей полке он увидел снотворное: «Секонал» и «Веронал». Он сунул флакон «Секонала» в карман халата. Потом вернулся к двери и вышел, не оборачиваясь, с недоуменной улыбкой на лице: это явно не туалет. А, вон он, рядом с фонтанчиком. Как глупо.

Дуссандер подошел к двери с большой буквой «М», зашел внутрь и вымыл руки. Потом по коридору вернулся в свою наполовину личную палату, ставшую теперь совсем персональной после выписки пресловутого мистера Хейзела. На тумбочке между кроватями стоял стакан и пластиковый кувшин с водой. Жаль, что нет виски. Очень жаль. Но таблетки все равно попадут точно внутрь, независимо от того, чем их запивать.

— Морис Хейзел, салют, — сказал он со слабой усмешкой, наливая воды в стакан. После стольких лет пребывания в тени, стольких лиц, казавшихся знакомыми в парках, ресторанах и на автобусных остановках, его узнал и выдал человек, с которым никогда не был знаком. Это почти смешно. Он едва обменялся парой взглядов с этим Хейзелом, послал же Бог этого Хейзела вместе с его сломанным хребтом. Но если подумать, это не почтисмешно, это оченьсмешно.

Он положил в рот три таблетки, запил водой, потом взял еще три. В палате напротив два старика играли на тумбочке в карты и ругались. У одного из них грыжа. Что у второго, Дуссандер не знал. Камни в желчном пузыре, а может, в почках. Или опухоль. Или аденома. Ужасы старости. Как их много…

Налил еще воды, но таблеток больше глотать не стал. Приняв слишком много таблеток можно все испортить. Его может вырвать, и тогда все остальное тоже уйдет из желудка, сохранив ему жизнь для всяческих унижений, изобретенных американцами и израильтянами. Дуссандер не хотел расставаться с жизнью, как домохозяйка в истерике. Это глупо. Когда почувствует сонливость, он примет еще. Тогда все будет, как надо.

До него донесся старческий дребезжащий голос одного из игроков в карты: «Два раза четверка в десять очков, потом в пятнадцать плюс эти — восемнадцать, и валет — девятнадцать. Как тебе такой расклад!»

— Не волнуйся, — доверительно ответил старик с грыжей. — Я скидываю сразу. Играю в ящик.

Сыграть в ящик, — подумал Дуссандер, засыпая. Какая точная фраза, американцы вообще любят поговорки. Среди них есть отличные. «Гроша ломаного не стоит», «Деньги не пахнут», да мало ли еще.

Они думают, что у них в руках, а он вот возьмет и сыграет в ящик прямо у всех на глазах.

Больше всего ему вдруг стало досадно, что не может оставить мальчику записку. Жаль, нельзя предупредить, чтобы был осторожен. Ведь он слушал старика, а тот все-таки оступился. Жаль, что не может рассказать мальчику, что в конце концов он, Дуссандер, стал его уважать, хотя никогда и не любил, И что разговаривать с ним было лучше, чем прислушиваться к потоку собственных мыслей. Но любая записка, даже самая невинная, может навлечь на мальчика подозрения, а Дуссандеру этого не хотелось. Ему и так не сладко придется месяца два, в ожидании, что придет какой-нибудь агент и начнет задавать вопросы о некоем документе, обнаруженном в личном сейфе, арендованном Куртом Дуссандером, он же Артур Денкер… Но со временем мальчик поймет, что он не лгал, никакого сейфа нет. И не нужно сейчас впутывать мальчика, пока он сам сможет продержаться.

Дуссандер протянул руку, которая показалась длиною в километр, к стакану с водой и принял еще три таблетки. Поставил стакан на место, закрыл глаза и устроился поудобнее на мягкой-мягкой подушке. Он никогда в жизни так не хотел спать, и сон его будет долгим. И спокойным.

Если только не будет кошмаров.

Эта мысль его потрясла. Кошмары? Господи, только не это. Только не этот кошмар. Только не навсегда, ведь уже нельзя будет проснуться, никогда… Нет…

С внезапным ужасом он попытался проснуться. Казалось, что из кровати вырастают руки и тянутся, чтобы схватить его, — худые руки с голодными пальцами.

(НЕТ!!!)

Его мысли оборвались на крутой спирали, уводящей в темноту, и он покатился по спирали, как по смазанным рельсам, все ниже и ниже, туда, где одни только сны.

Его передозировку обнаружили только в 1.35 ночи, а через пятнадцать минут врачи констатировали смерть. Дежурила молоденькая медсестра, которой нравилась слегка ироничная галантность пожилого мистера Денкера. И искренне расплакалась. Она была католичкой и никак не могла понять, почему такой добрый старик, который уже поправлялся, мог сделать такое и обречь свою бессмертную душу на адские муки.

По субботам в доме Бауденов никто не вставал раньше девяти, В то утро в 9.30 Тодд и его отец читали за столом, а Моника, любившая поспать подольше, все еще наполовину сонная, молча подавала им омлет, сок и кофе.

Тодд читал фантастику, а Дик с головой ушел в «Архитектурный Дайджест», когда принесли газету.

— Хочешь, я схожу за ней, па?

— Я сам.

Дик принес газету, отхлебнул кофе и тотчас же, едва взглянув на первую страницу, поперхнулся.

— Дик, что с тобой? — спросила Моника, подходя к нему.

Дик откашливался, кофе пошел не в то горло, и пока Тодд с удивлением смотрел на него поверх книжки, Моника хлопала мужа по спине. На третьем ударе ее взгляд скользнул по газетному заголовку, и рука повисла в воздухе, как у статуи. Глаза выкатились и буквально чуть не выпали на стол.

— Господи, Боже мой! — только и смог произнести Дик Бауден сдавленным голосом.

— Что это?.. Даже не верится… — начала Моника и замолкла. Она посмотрела на Тодда. — Дорогой…

Отец тоже смотрел на него.

Встревоженный, Тодд обошел вокруг стола:

— В чем дело?

— Мистер Денкер, — сказал Дик… и не смог продолжать.

Тодд прочел заголовок и понял все. Крупными черными буквами было набрано: «НАЦИСТСКИЙ ПРЕСТУПНИК ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ В БОЛЬНИЦЕ САНТО-ДОНАТО». А ниже — две фотографии. Обе Тодд уже видел. На одной Артур Денкер был на шесть лет моложе и стройнее. Тодд знал, что снимок сделал уличный фотограф-хиппи, и старик купил его, чтобы случайно не попал в чужие руки. На другом снимке был офицер СС по имени Курт Дуссандер, кокетливо, а кто-то скажет надменно, держащий трость под мышкой, в кепке, сдвинутой на бок.

Если поместили снимок, сделанный хиппи, значит, они побывали в доме Дуссандера.

Тодд быстро просмотрел статью, голова у него шла кругом. Ничего о бродягах. Но трупы все равно найдут, а когда найдут, это станет известно всем. Перед его глазами замелькали заголовки: «КОМЕНДАНТ ПАТИНА НЕ ПОТЕРЯЛ ХВАТКИ». «УЖАС В ПОДВАЛЕ НАЦИСТА». «ОН НИКОГДА НЕ ПРЕКРАЩАЛ УБИВАТЬ».

Ноги у Тодда Баудена подкосились.

Словно издалека он слышал, как резко закричала мать:

Держи его, Дик! Он падает!

Слово

(падаетпадаетпадает)