Женщина, лежащая в свежей могиле, была его женой, матерью его сына. Но была ли она его королевой?.. Он криво усмехнулся. Нет, она — это прошлое, что-то смутное и безотрадное, часть жизни, через которую ему надо было пройти, как через испытание. Женщина целеустремленная и настойчивая, но столь же не похожая на королеву, как кактус чойя — на розу, расцветающую весной у него в саду.

Романтическая любовь всегда таилась где-то глубоко в его мыслях, и сейчас она распустилась цветком. Он вздрогнул, когда его посетило видение счастья. Было на свете место, куда ему всегда хотелось попасть, и теперь, верил он, это то единственное место, где ему удастся найти женщину, родившуюся этой ночью в его мечтах. Нью-Йорк больше не был местом на другом конце континента, он был у самых кончиков его пальцев, когда он поднял руки к звездам и протяжно крикнул во тьму ночи. Это не был человеческий крик, в нем не было слов, понятных хотя бы ему одному. Лишь клятва, расцветшая, вознесшаяся и исчезнувшая во тьме долины.

Он вернулся в дом, зажег трубку и сел. Он курил, глядя в скучающие глубины огня, и продумывал свой план…

Это было в ноябре, и он решил, что выедет ранней весной, после того, как зацветет его сад. Эта задержка чуть не погубила все его планы. В апреле началась война между штатами [19].

Новости просачивались в долину тонкой струйкой. Сначала размах конфликта был неизвестен — некоторые хихикали и говорили, что Союзная Армия всыплет мятежникам разок-другой на их собственной территории, тем все дело и кончится, Конфедерация распадется, а конфедераты подожмут хвост и пустятся бежать со всех ног, лишь только завидят флаги северян. Другие же, более опасливые, беспокоились, что война распространится к западу и захватит Территории. И на какую сторону им тогда становиться? Они-то ведь не северяне и не южане, да и американцами они себя сознавали весьма смутно. Их верность — для большинства из них это стало ясно впервые в жизни — принадлежит Западу, земле, которую они заселили и освоили. Что им за дело до борьбы за свободу черных людей, что им за дело до этих бесконечных споров из-за тарифов? [20]. На Территориях нет рабов, здесь нет промышленности и транспорта. Они — люди сторонние, вольные, отдельная земля и отдельное племя.

Какое-то время Гэвин боялся за долину. Ему даже подумать было страшно о большом вооруженном конфликте, который закончится поголовными грабежами и разрушением всего без разбору. Он представлял себе армию, марширующую через его долину, его сад. Он знал, что не может уехать отсюда, пока война грозит перекинуться к западу.

Однажды на ранчо к Гэвину приехал Сэм Харди с последними новостями. Для войск Союза дела идут плохо: их крепко побили у Булл-Ран и Шенандоа. Южные армии ступили на землю Союза. Президент Линкольн призывал новых добровольцев, просил больше оружия, больше денег, и особо обратился к западным территориям.

— Так вот я и думаю… — начал Сэм.

— Нью-Мексико, я так полагаю, — сказал Гэвин, оборвав его, — относится к южной половине этого континента.

Сэм удивленно захлопал глазами.

— Так ты что, за Конфедерацию?

— Нет, я — нет, — ответил Гэвин. Он тщательно обдумывал это уже месяц. Конечно, ему не надо было много раздумывать, чтобы понять, что он ненавидит идеи раскола и революции, — это были идеи, направленные против него лично. За власть борются, ее завоевывают, а после этого она становится священной.

— Я не за Союз и я не за мятежников, — мрачно объяснил он. — Если война доберется до Нью-Мексико, я буду сражаться как любой другой мужчина, и я буду воевать за законное конституционное правительство Соединенных Штатов Америки. Я не за Союз, и я не за мятежников, — повторил он, как будто делал заявление, которое, по его мнению, будут цитировать. — Я — за эту долину.

— Ну, конечно, и я тоже, но…

— А никаких «но» тут быть не может. Если это будет в моих силах, ни один годный к военной службе человек не покинет эту долину, чтобы воевать против каких-то чертовых мятежников на чужой земле. Для человека священно то место, откуда он родом, его дом. Защищать его — вот это долг человека… — Он умолк и задумчиво посмотрел на Сэма. — Ты что, Сэм, подумывал сам пойти?

Сэм пожал худыми плечами.

— Ну, не так уж чтобы совсем. Я подумал было, может…

Гэвин снова остановил его, рассмеявшись.

— Тебе сорок пять лет, Сэм. Война — это занятие для людей помоложе. А у нас с тобой есть другие дела, за которые мы несем ответственность.

— Я думал, может, мог бы стать офицером… — голос Сэма неуверенно смолк под твердым взглядом Гэвина.

— Держись поближе к дому, — приказал Гэвин. — Если эти проклятые мятежники заберутся к нам сюда на Территорию, я тебе сам присвою офицерское звание. А до тех пор занимайся своим скотом… и передай всем другим, мол, я велел, чтобы люди оставались на месте и не вздумали никуда подаваться в погоне за славой. Ребята из Союзной Армии всыплют мятежникам ничуть не хуже, если жители этой долины и не внесут свои два цента.

— Пока не очень-то на это похоже, — угрюмо сказал Сэм.

— А ты подожди, подожди с полгода или около того, — предсказывал Гэвин. — Я знаю южных ребят — все они горячие как черти и много кричать мастера, но нутро у них мягкое. Северяне их побьют.

Сэм Харди уехал и передал другим слова Гэвина. Люди кивали, скребли затылки, задумчиво качали головой и цокали языком.

— Да, он это все верно говорит, — бормотали они. — Нечего нам мешаться в чужие дела. Лучше дома сидеть…

Чтобы успокоить самых твердолобых, Гэвин создал в долине милицию. Из скромности он назначил себя всего лишь капитаном — «оставляет себе место для продвижения по службе в случае боевых действий», — ехидничал Толстый Фред Джонсон — а его помощниками в званиях лейтенантов были Сэм Харди, Риттенхауз и его сын Клейтон.

Парень узнал об этом назначении однажды вечером, перед самым ужином, дома, в гостиной на ранчо. Гэвин отсутствовал целый день — что-то организовывал, что-то улаживал. Милиция должна будет собираться раз в две недели перед заведением Петтигрю для учений и проверки оружия. Ни один из членов милиции — а в нее записали всех годных к службе мужчин — не имеет права покинуть долину, не доложившись сперва одному из офицеров, а тот, в свою очередь, должен доложить Гэвину.

— Сынок, ты будешь самым младшим из офицеров, а это значит, что люди будут к тебе присматриваться. Так что не подведи меня.

Клейтон отодвинул стул от стола и положил нож на вилку.

— Гэвин, я, конечно, все это высоко ценю, только я думал…

— Что, сынок? Что ты думал? — Гэвин, наклонившись над тарелкой, отдавал должное бифштексу с картофелем.

— Я думал… ну, я читал газеты, которые только что пришли с почтой из Санта-Фе — это денверские и чикагские газеты… у Союза дела идут неважнецки…

Гэвин перестал жевать и сердито нахмурился.

— Я ведь учил тебя выкладывать напрямую то, что ты хочешь сказать, сынок. Ну, так что тебя печет?

— Я хочу уйти на войну, — негромко сказал Клейтон. — Я хочу присоединиться к человеку по имени Стюарт. Полковник Джеймс Джон Стюарт. Он дал объявление в денверской газете. Пишет, что ему нужны пятьсот годных к воинской службе людей с западных территорий, имеющих свое оружие и лошадей, желающих сразиться во славу Территорий за Союз, людей, которые…

— Достаточно, — Гэвин поднял руку. — Я так думаю, ты это выучил наизусть. Я никогда не слышал ни о каком Джеймсе Джоне Стюарте и осмелюсь предположить, что это какой-нибудь хитрый жулик, который думает, что может собрать отряд людей и погулять по территории этих мятежников, попугать южных девчонок. Ты не можешь уехать, сынок. Ты нужен мне здесь.

— Я тебе нужен здесь? — Юноша покачал головой. — У тебя здесь есть Кайли и Большой Чарли, они управляют твоими землями, Эд следит за порядком в городе. Ты никуда не уезжаешь, Гэвин, — так зачем я тебе нужен здесь?