Они настойчиво поднимались в гору, Клейтон — впереди. К сумеркам они миновали темный коридор сосен и были уже недалеко от перевала. Снег здесь лежал толстым слоем на земле и свисал тяжелыми пластами с ветвей деревьев. Небо затянулось облаками, стало серым и шершавым, и синий вечерний свет лишь кое-где пробивался сквозь случайные разрывы в сером одеяле туч. Клочья тумана путались в зарослях карликовых сосен. Стало холодно, мороз щипал пальцы сквозь мех перчаток, так что время от времени они начинали хлопать себя по бокам, чтобы согреть руки. Уши и носы покраснели. Лошади пыхтели, выдыхая клубы пара, но копыта ступали по густому снегу бесшумно. От чалого валил пар, он начал отставать, и кобыла машинально замедлила шаг.

Они остановились в самой верхней точке Прохода, на перевале; отсюда открывался вид на верхнюю долину. Она была на несколько миль длиннее и шире, чем нижняя, река здесь возвращалась с юга и огибала вдали подножия холмов. Вечерние тени соскользнули со скал и окрасили белую равнину в тусклый голубой цвет.

А вдали, у самого истока долины, располагался город Дьябло. Он лежал в котловине, окруженный косматыми спинами гор Сангре-де-Кристо [1]. По ту сторону хребтов Сангре лежала пустыня. Но здесь перед ними расстилалась самая богатая долина Территории Нью-Мексико. И вся эта долина, вместе со склонами, шахтами, пастбищами и городом, принадлежала Гэвину Рою. Он был король; у него была своя королева, свои бароны, свои прислужники, своя личная армия.

Когда-то у него был и наследник трона… Клейтон тронул поводья и направил свою кобылу медленным шагом по тропе, сбегающей в долину.

Гэвин Рой, отец Клейтона, был первым белым, поселившимся в этой долине.

Он пришел сюда весной, в мае, когда долина распустила цветы над ковром бизоньей травы, окруженная синими горами, склоны которых были местами покрыты зарослями карликовой сосны. Земля была богатая, нетронутая, мягко пружинила под ногой. Он мог смотреть на долину часами, не испытывая желания ни заговорить, ни двинуться с места. Он мог вслушиваться в голоса тишины и ощущать себя чистым, как дитя.

До прихода Гэвина долина принадлежала апачам. Но когда вторгся белый человек и потеснил их, индейский народ растворился в отдаленных каньонах гор Сангре-де-Кристо, оставив свою землю тому, кто оказался сильнее. Четыре человека из Техаса разбили лагерь на берегу реки Дьябло и принялись промывать гальку со дна в поисках золота.

Они работали не покладая рук все долгое жаркое лето, а потом один из них отправился в горы поохотиться на оленя и остался там, убитый апачской стрелой. Другой заболел дезинтерией, и к концу сентября боли так измучили его, что он не мог сесть на мула. С третьим случился солнечный удар; ночью у него разыгралась горячка, он плакал и звал маму. Пришел октябрь. Трава засохла, и высоко в горах, выше линии леса, волки и рыси прятались в темноте среди бесплодных камней и выли, преследуя добычу. Первый снег укрыл глубоким мягким покрывалом промороженную землю; он забивался людям в башмаки, и ноги немели от холода. Ветер дул без отдыха, не утихомириваясь иногда целыми неделями.

Напуганные приходом горной зимы, двое измученных болезнью золотоискателей двинулись на запад, надеясь добраться до Калифорнии. В долине остался лишь один из четверых. Звали его Гэвин Рой.

Это был твердый человек, упрямый и умелый; он знал те секреты, которые позволяют выжить в одиночку. Выживание — вот единственное слово, которым можно описать его жизнь и дела. Мечта о Калифорнии представлялась ему такой же гиблой и безнадежной, как эта долина, или долина, которая была перед ней, — какой-то Богом забытый пыльный уголок где-то в районе «кастрюльной рукоятки» Техаса [2] — и он остался. Он влачил жалкое существование, кормясь тем, что давала земля, наскребая немного золотого песка из мелкого русла реки Дьябло — только-только хватало купить одеяла, патроны для винтовки да снисходительность какой-нибудь проходящей по этим местам скво. Апачи почему-то не беспокоили его, хотя он видел дымки их костров на холмах и время от времени, подняв глаза, замечал одного из них, наблюдавшего за ним с какой-нибудь голой скалы, настолько неподвижного, что он казался изваянием. Он гадал, почему они никогда не спускаются вниз. Но ему и в голову не приходило, что каким-то образом его одиночество вызывало у них уважение, почти пугало их.

Вот так он провел здесь два года.

А потом один караван фургонов, проходящий через долину ранней весной, был расколот внутренними ссорами, и те, кого здесь оставили, около тридцати мужчин и женщин, не считая детей, решили с отчаяния остановиться в долине и заняться обработкой земли.

Гэвин в тот день стоял лагерем у реки — тут он и подслушал их планы. Фургоны находились в сотне ярдов южнее, расставленные свободным кругом, и снаружи кольца стояли на страже три человека, высматривая апачей. Гэвин усмехнулся, обратив внимание на их позы — осторожные и напряженные. Он ленивой походкой двинулся вдоль берега, отбрасывая сапогом гальку, пока не приблизился к первому фургону, где стояла группа мужчин; они разговаривали и жестикулировали, показывая на долину, которая длинным пологим склоном поднималась к северу. Они рассуждали, как поделить хорошую землю у реки, когда появился Гэвин; он шагал по пыльной земле легкой походкой, задумчиво опустив глаза.

Он был высокий, худой, с глазами цвета мелкой воды — бесцветный с виду человек, ненужный здесь. На запястьях кости проступали сквозь кожу, и за три года жизни здесь он не загорел, но его тело приобрело какой-то пыльный желтый оттенок, как дубленая оленья кожа. Голос у него был тихий, потому что он отвык от разговоров, и старший в караване, человек по имени Эли Бейкер, вынужден был наклониться, чтобы расслышать его слова.

— Вы ведете этих людей?

— Я, — ответил Бейкер с горделивой усмешкой.

— Ну, так вот, — сказал Гэвин, — эта земля — моя. Я на ней живу уже три года.

Бейкер всего-навсего улыбнулся в ответ — еще шире.

— Вся эта земля? — он провел рукой большую дугу, демонстрируя размеры долины.

— Вся земля у реки.

— У вас есть документ?

— Нет, документа у меня нет. Я здесь жил три года — был здесь, пока вы все сидели в своих теплых домах там, откуда вы сюда заявились. Я тут жил и работал один, и земля моя.

— Но документа у вас нет? — громко повторил свой вопрос Бейкер.

Гэвин вздохнул.

— На этой территории ни один человек не имеет документа. На следующий год я пригоню сюда стадо мясного скота. Тут в долине хорошие пастбища. Ну, а если вы и ваши люди хотите завести здесь фермы, можете арендовать землю у меня. Расплачиваться будете частью урожая.

Бейкер ухмыльнулся, и еще трое или четверо, стоящие рядом с ним, заулыбались.

— Вы, значит, утверждаете, что продавать землю не будете? — спросил он с иронией.

— Нет, только сдам в аренду.

— И вы, значит, считаете, что, поскольку вы тут три года провели в одиночку, намывая потихоньку из этой речки золотой песок, вы имеете право сдать нам в аренду пять тысяч акров отличной пахотной земли — вот так вы считаете?

Гэвин не отвел глаз.

— Три года, — сказал он упрямо. — Три года, что я здесь в одиночку прожил, дают мне кое-какие права. Вы тут люди чужие. А я — здешний.

— Ну, если уж вы хотите знать, так никто из нас тут не здешний — кроме вот них… — и Бейкер показал на отдаленные горные твердыни.

— Апачи ушли отсюда, — ответил Гэвин. — Я остался. А вы только-только приехали.

Переселенцы сперва слушали его рассуждения — неспешные, монотонные, хмурые — а потом начали открыто смеяться.

— Да не спорь ты с ним, Эли, — сказал один из них. — Давай лучше разгружаться. Может, если не обращать на него внимания, он сам отстанет… как головная боль.