— Я собиралась тебе рассказать, милочка. Твой дядя Джорвел получил письмо.

— От Катти?

— От тетушки Умбекки. Их срочно вызвали в Ирион, я так поняла. Там какие-то серьезные проблемы. Удивляться этому не стоит. В провинциях у всех всегда какие-то проблемы. Уж ты мне поверь, моя милая, я знаю, о чем говорю. Разве не провела я целых восемь циклов в Деркольде, когда была замужем за сборщиком налогов? Увы, видимо, с выходом в свет твоей милой кузины придется подождать. Бедняжка Умбекка, а ей стоило таких трудов уговорить Джорвела принять их здесь, в этом доме! — Тетя Влада улыбнулась. — Ну, ты ведь не очень расстроена?

— ...Нет, тетя, не очень.

Но взгляд Джели говорил красноречивее всяких слов. С тех пор как она поднялась по крутой лестнице к дверям этого дома, жизнь ее потекла, будто странный сон. Теперь этот сон казался ей одиноким. Сначала она потеряла Жу-Жу. Теперь выяснилось, что Катти не приедет. Джели изумленно смотрела на свою таинственную тетку. До сих пор она и не догадывалась, что у нее вообще есть какая-то тетка.

— Тетя Влада?

— Что, дорогая?

— А где дядя Джорвел?

Влада усмехнулась.

— Послушай, милочка, разве ты хоть раз видела своего дядюшку? Он очень занятой человек. Ты же знаешь, он служит у премьер-министра. Исполняет, можно сказать, роль его ушей.

Что это значило, Джели не понимала. Знала она одно: дядя ни разу не зашел к ней — даже для того, чтобы поприветствовать после долгой дороги.

Не зашел он и после смерти Жу-Жу.

Появилась служанка со стаканом горячего молока, и тетя Влада стала уговаривать Джели выпить его.

— Ну, давай же, милая. Выпей молока и спи. Ринг ляжет с тобой и будет тебя согревать.

Новая волна одиночества захлестнула Джели. Со странной печалью она стала думать о снеге, который непрестанно падал за задернутыми шторами. Она представляла, как скользят снежинки по поверхности золоченого шпиля храма, как легко ложатся на крыши домов и потом из них вырастают толстые белые перины, а снег стремится ниже, еще ниже, к грязным мостовым. Джели представляла, как зловеще оседают под слоем снега карнизы, как заметает метель ступени лестницы, где когда-то упала Жу-Жу.

Бедная Жу-Жу!

— Тетя Влада!

— Да, дорогая?

— Вы не могли бы мне что-нибудь рассказать? До того, как погасите лампу? Жу-Жу мне всегда что-нибудь рассказывала на ночь.

Тетя Влада улыбнулась.

— Историю про Йули?

Сердце у Джели екнуло.

— Она мне такую историю никогда не рассказывала, тетя Влада.

— Вот глупенькая! Хочешь, я тебе сейчас расскажу эту историю?

Одиночество Джели как рукой сняло.

ИСТОРИЯ ЙУЛИ

— Нас было трое, — начала тетя Влада. — Йули, Марли и я. Я часто вспоминаю нас такими, какими мы были тогда. Вот мы сидим в пансионе. Тянется долгое лимонно-желтое утро, лучи солнца бредут по листкам наших тетрадей. Потом я представляю, как мы, такие невинные, в белых муслиновых платьицах, гуляем по лесу за домом нашего дядюшки Онти. Дом виден сквозь деревья, он внизу, и мы смеемся над тем, каким он нам отсюда кажется маленьким. Только озеро нам никогда не кажется маленьким. Оно простирается за стенами поместья, оно гладкое и сверкает, словно огромное и таинственное зеркало. О, как хорошо я помню это озеро! Сколько раз мы плавали вдоль его берегов в лодочке Пелла, когда приезжал Пелл и погода была теплая... А в сезон Короса, когда озеро замерзало, мы катались там на коньках...

Бедняжка Йули... Она была такая неуклюжая! Она то и дело падала, а Марли смеялась. Но когда Марли лепила снежного идола, он всегда получался кривобоким. Тогда уж Йули смеялась над Марли и бросала в нее снежками.

— Йули и Марли... — мечтательно, сонно проговорила Джели. Голос Влады убаюкал ее. Она потянулась под теплым одеялом. — Как бы мне хотелось иметь сестренку.

— Сестренку? — удивленно и до странности холодно переспросила Влада.

— А что, тетя Влада?

— Похоже, я тебя утомила, милочка.

Влада наклонилась и задула лампу.

О всемогущий, тебя призываем!

Пламенем жарким спали этот мир!

Пусть захлебнется он в волнах потопа!

Пусть он в зыбучей трясине потонет!

Пусть искупается в алой крови!

Снова слышатся эти песнопения. Страстно, торопливо произносят слова своих злобных молитв члены Братства Тота. Вновь возникает перед ним белая фигура, разводит руки в стороны, излучает странное, таинственное сияние. Скоро жрец повернется и сорвет покров с магического зеркала. Скоро его кинжал снова вонзится в нежную детскую плоть, и его пальцы вынут из тела жертвы дымящиеся, еще теплые внутренности.

Но сначала Транимель — ибо это именно он! — должен обратиться к общине. Под надвинутыми клобуками прячут лица благороднейшие из аристократов Эджландии. Они устремляют взоры к своему предводителю, они упиваются его словами.

— Братья, когда впервые предо мной явился могущественный ТОТ, когда он воссиял, словно магический призрак, в моем зеркале, я понял, что передо мной истинное божество. Познание новой истины заполнило мое сердце, и все, что я знал прежде, стало ложным, и сразу же светлый Агонис... о, как у меня только язык повернулся назвать его «светлым»! Нет! И сразу же Агонис показался мне лицемерным, коварным лжецом. Он разглагольствовал о добродетели, а сам был охвачен похотью и думал только о том, как бы поскорее разыскать утраченную возлюбленную.

Перед моими глазами, как перед неподкупным светом дня, предстали истинные обличья его братьев и сестер.

Доброта? Благодать? Да могла ли в них сохраниться хоть искра благодати, если каждый из них был готов пасть на колени и молиться на своего отца, верховного бога! Как могли они покровительствовать людям, если их отец предложил им кров и они стали жить не сами по себе, гордо и независимо, а под крышей его дворца, как какие-нибудь прихлебатели!

Меня озарило! Я вдруг отчетливо, ясно узрел, что верховный бог Орок — враг моей страны, всего человечества, всего мира. Если в ком-то еще сохранилась благодать, так только в тех созданиях, что были отвергнуты Ороком, которых он возненавидел и отшвырнул от себя, будто ядовитых гадов, и обрек на муки в Царстве Небытия?

Орок назвал бы их исчадиями Зла, но что есть Зло? И что есть Добро? Братья, в это мгновение я понял, что Добром для меня станет Зло и что Тьма станет моим Светом, а Смерть моей Жизнью! В это мгновение я понял, что истинным и единственным моим божеством станет ТОТ, ТОТ-ВЕКСРАГ, первый из отверженных!

Братья мои, подумайте о том, как мы возрадуемся — скоро, очень скоро! — когда власть ТОТА обретет свободу, когда мир будет охвачен его милосердной яростью! Тогда те, что были истинными слугами ТОТА, будут вознаграждены... Вечной жизнью! Вечным блаженством! Богоподобной властью! Все это они обретут в том мире, который ТОТ воздвигнет из пепла мира, им уничтоженного! Братья, восплачьте от радости! Этот мир станет нашим — не старый мир Орока, где нам была уготована роль жалких насекомых, страшащихся того, что их в любое мгновение могут растоптать. Это будет новый мир, могущественный мир ТОТА!

Мы долго ждали своего часа. Слишком долго кристаллы — священные кристаллы, которые могут даровать ТОТУ власть надо всем сущим, надо всем живым и мертвым — были скрыты и ожидали пришествия того, кто зовется Ключом. Но, Братья, скоро нашему ожиданию придет конец!

Фигура в белом балахоне резко разворачивается и указывает в темноту.

Все оборачиваются.

— Брат Э.! В том обличье, которое ты носишь при свете дня, ты управляешь тайными агентами, и некоторые из этих агентов еще более тайные, нежели остальные. Раздобыл ли ты новые сведения? Правда ли то, что Ключ совсем близко? Твои Братья жаждут узнать последние новости, Брат Э.! Поведай же нам скорее обо всем, что тебе удалось узнать!

В ответ ему звучит голос, в котором так явно слышится подобострастие, желание угодить. Те, кому обладатель этого голоса знаком по жизни вне стен подземного храма, ни за что не поверили бы, что это он.