– Они уже здесь, моя госпожа, – успокаивающий и ровный тон Тандаджи, как тепленький ромашковый чай. – Их разместили со всеми подобающими почестями, пообщаться вы сможете после свадьбы. А время мы меняем, чтобы запутать возможных злоумышленников…

– Вы меня путаете, черт подери!

Я улыбнулась, меланхолично глядя на себя в зеркало. Парикмахер старательно крутила у меня на голове что-то кудряво-зыбкое. Ангелина нервничала и в своем раздражении звучала точь-в-точь как мама, распекающая не вовремя попавшего под руку подданного. Это у нас всех общая черта характера – держим лицо до последнего, но из-за какой-нибудь мелочи можем сорваться в совершенно женский скандал.

Сегодня мы должны быть в красном, и только Ани – в золотом.

В дверь пухленьким бочком скользнула Василинка, одна, без дочки. Она была уже с прической и напоминала упитанную светловолосую богиню плодородия, из тех, что изображаются лениво возлежащими на поляне в окружении жадно глазеющих на них лесных духов. Платье ей тоже подобрали под стать – похожее на серенитский хитон, только длинное и с закрытой грудью.

– Твой стилист – поклонница средневековой живописи? – я хихикнула, а Васька озабоченно покрутилась перед высоким зеркалом, установленным в углу гостиной.

– Что, так плохо?

– Наоборот, хорошо, сестренка. Так и хочется отщипнуть от тебя кусочек, – и я сделала кровожадное лицо, но тут же вернула вежливую маску обратно – чтобы не сердить парикмахера. Она и так хотела обрезать мои длинные светлые волосы, чтобы «уложить по моде». Кто семь лет проходил брюнеткой с волосами чуть ниже плеч, меня поймет – блондинистая и некрашеная грива до попы до сих пор приводила меня в восторг, хоть и была жутко неудобной. Поэтому я разрешила только подровнять волосы и придать им форму.

– Мариан тоже так говорит, – мягко улыбнулась сестра, и я, не сдержавшись, тяжело вздохнула. Чуткая Вася поймала мой взгляд в зеркале. – Марин. Все в порядке?

– Нет, – ей я не могла врать, – но это пройдет.

Она покачала головой.

– Дай мне поговорить с Ани, пока вы не совершили ошибку и…

– Ни в коем случае, – прервала ее я. – Ты обещала, Васют.

– Знала бы, что увижу тебя такой, не обещала бы, – очень строго и серьезно произнесла моя старшая сестра.

– Какой, Васюш?

– Такой же погруженной в себя, как после смерти мамы, Мариш. Мне страшно за тебя. В прошлый раз тебя сорвало…

Я выразительно глянула на ненужную при этом разговоре парикмахершу и сменила тему. Тем более что я не хотела об этом говорить.

– Мы так и не сходили к ней на могилу.

– Я была.

– А мне страшно, Васюш.

– И мне было страшно. Но нужно, Марин.

Да… после свадьбы…

Я схожу с тобой перед тем, как мы уедем. Спасибо, сестренка.

Амфитеатр был заполнен до самых краев. Невыспавшиеся аристократы, их жены и дети, приглашенные промышленники и воротилы бизнеса, которых тоже в предрассветный час озадачили переносом церемонии на восемь утра. Но пришли все. Королевские семьи материка, сидящие в ложах их фамильных цветов. Многочисленная охрана. Маги, закрепляющие над чашей амфитеатра поблескивающие и переливающиеся щиты. Статуя Красного Воина, на пьедестале перед которым лежала корона двора Рудлогов. Рассевшиеся на коленях полукругом около статуи священники Триединого и младших богов, с ритуальными гонгами в руках. Красные круглые ковры, куда должны встать будущая королева с ее избранником, покрытые символами долголетия, процветания и плодовитости, – им было не менее двух сотен лет, и использовались они только для коронации.

Я вышла из Зеркала вслед за сестрами и Марианом и тут же увязла в светлом влажном песке. Песок этот прекрасно подходил для боев, но совсем не подходил для девушек на каблуках. Но что поделаешь, традиция. Впереди Мариан аккуратно поддержал жену, чуть не свернувшую себе ногу на этом импровизированном пляже. Ангелина же, в тяжелом парчовом платье цвета темного старого золота и с забранными наверх темными волосами, будто не чувствуя неудобства, медленно приблизилась к ожидающей ее царице Иппоталии.

Так как мамы не было, довести невесту до избранника и представить богу как будущую королеву выпало знатнейшей из присутствующих женщин. И я завороженно глядела на статную царицу, которая, несмотря на возраст – она была даже старше мамы, – сохранила какую-то тягучую гибкость и привлекательность. Я видела Иппоталию в детстве всего пару раз, и сегодняшняя встреча казалась очередным приветом из прошлого.

Зазвучали гонги, и люди, заполнившие амфитеатр, замолчали. Гонги продолжали звенеть – пронзительно, торжественно и тревожно. Царица ласково улыбнулась Ани, что-то сказала ей и протянула руку. И под мерный перелив звуков, эхом перекликающихся друг с другом, повела мою сестру к ожидающему ее у расстеленных ковров Кембритчу. А мы остались стоять позади, на положенном месте, в пятнадцати шагах от статуи Бога-Огня.

Было по-осеннему зябко, дул свежий ветерок, звонили гонги, народ на трибунах напряженно молчал, а я заставила себя смотреть, как Люк берет Ангелину за руку и поворачивается к Красному Воину. Царица, поклонившись богу и произнеся ритуальную фразу представления наследницы, отступила к нам. Кембритч тоже был одет по традиции – в красный камзол, символизирующий его вступление в дом Руд логов, белую рубашку с широким воротом, штаны, заправленные в высокие сапоги. И выглядел он при этом как герой карнавала. Ну или мне хотелось, чтобы он так выглядел. На самом деле виконт смотрелся очень впечатляюще и казался старше и спокойнее, чем я помнила его.

Он напряженно дернул головой, словно почувствовал мой взгляд и собрался оглянуться, и я словно приросла к земле рядом с нахмурившейся Василиной и ее мужем. Не смей на меня смотреть. Не смей, Люк!!! Мы уже попрощались. Теперь твоя судьба рядом с тобой.

Удары гонгов слились в непрерывный звон, и Его Священство, встав с колен, начал петь молитву-обращение к Красному. Голос у него был слабый, но он удивительным образом возносился над звуками древних инструментов, и слова молитвы слышали все, даже те, кто находился на самых дальних рядах амфитеатра.

Один за другим вставали остальные священники, оставляя гонги стоять на земле, и присоединялись к песне-молитве.

И вот вокруг лежащей у ног Красного короны начало разливаться марево, сначала полупрозрачное, словно просто колышащийся над мостовой жаркий воздух, оно постепенно поднималось ревущим божественным пламенем, охватывая статую и превращая ее в яркую огненную фигуру с горящими глазами. Одновременно с этим сам по себе звякнул первый оставленный на песке гонг, затем другой, и вот они уже взмыли в воздух полукругом перед поющими жрецами и начали отбивать ритм. Та-а-ам-бон-бон. Та-а-ам-бон-бон. Та-а-ам…

Я смотрела на спину сестры и пыталась представить себе, что она чувствует сейчас, будучи так близко к изначальному пламени нашего первопредка. Страшно ей? Любопытно? Все равно?

Я же была в эйфории – то было первое божественное чудо, которое я видела сама, и когда это настолько наглядно и близко, становятся жалки и смешны как наши споры с лицейскими дружками-атеистами, так и философствования почтенных профессоров богословия. Все не так сложно, все близко и понятно. Я тянулась к этой обжигающей стихии, хотела прикоснуться к ней, почувствовать ее. И ощущала себя обиженной маленькой девочкой, которой показали торт на высоком столе и сообщили, что его сейчас съест кто-нибудь другой.