– Благодарю, ваше величество! – Барон посмотрел на свою госпожу, помолчал и все-таки спросил: – Когда мне будет позволено снова просить ее руки?

– Два года, – ответила королева. – Думаю, к своим восемнадцати она уже сможет принимать ответственные решения. Я позволю вам сделать предложение, обещаю. И тогда она сама даст ответ.

Когда Байдек откланялся и вышел, королева искоса посмотрела на мужа.

– Наглец, – произнесла она задумчиво. – Но хорош, ничего не скажу. Такой северный медведь.

– Влюбленный медведь, – поправил ее Святослав.

– И она дала ему свою кровь… беда с этими девчонками, – вздохнула Ирина. – Ну посмотрим, что из этого выйдет.

Через неделю после отъезда королевской семьи Мариан впервые напился в компании молчаливого Симона. Алкоголь отказывался его брать, и он с грустной усмешкой вспоминал свои размышления о том, как легко ему будет, когда принцесса уедет.

Байдек тосковал по ней как оставленная без хозяина собака. Не позволяя себе срываться на подчиненных, изматывал тело физическими упражнениями. Несколько раз ходил на поляну, где она поила его своей кровью и держала его голову на коленях. И когда от королевы пришло распоряжение зачистить каменоломни от нечисти, выжечь все там под корень, почти с облегчением принял участие в длительной операции, помогая боевым магам.

Через месяц полковник Шукер передал ему подарок, пришедший на заставу. Посеребренный нож с фигурной рукояткой-ладонью, в центр которой был вделан красный рубин. Ножны и пояс в цветах королевского дома Рудлогов – красном, белом и золотом.

Мариан усмехнулся, повертев его в руках. Нож был совершенно не приспособлен для боя, красивая игрушка. Но дорогая его сердцу игрушка, подарок-напоминание только для двоих. К подарку прилагалась записка, написанная аккуратным округлым почерком: «Лейтенанту Байдеку на долгую память от Василины-Иоанны Рудлог. Спасибо».

Он увез нож домой, спрятал в ящик стола и часто доставал, грел в руках, перечитывал записку и снова тосковал, бесконечно тосковал.

Шли дни, и иногда тоска отступала, чтобы потом наброситься с новой силой. Обычно она подстерегала его на выходных, когда он приезжал в свое имение. Кралась за ним по длинным коридорам фамильного поместья, затаившись, выжидала, пока барон ляжет спать, и накидывалась снами и воспоминаниями, выгрызая все внутри.

Было время, когда он как одержимый начал смотреть светскую хронику, ожидая, покажут или нет в выпуске тонкую фигурку принцессы. Байдек наблюдал, как Василина посещала больницы и школы, встречалась с делегациями других государств, давала благотворительные обеды, участвовала в балах и торжествах.

И со временем, глядя на кадры, где его принцесса кружилась в танце с каким-то кавалером, Мариан со всей отчетливостью понял, что он – наивный глупец, придумавший себе невесть что.

Даже если на секунду представить, что ему бы позволили жениться на Василине, жизнь жены военного не для нее. А он не создан для дворцовой суеты и праздности. Между ними глубочайшая пропасть, и пусть его род и до баронства был одним из древнейших в королевстве, это не делает его возможным мужем для принцессы.

Да и с чего он взял, что она согласилась бы? Принял ее природную доброту и заботу за какие-то чувства, которых и быть не могло. И Василина уже наверняка забыла о нем. А ему, хоть забыть о ней и не получится, нужно жить и возвращаться к спасительному хладнокровию. В конце концов, он получил свои минуты счастья, и не дерзостью ли было рассчитывать на большее? Королева мудра и своим решением не только спасла дочь от неравного брака, но и дала ему время осознать всю нелепость своего поведения.

Слуги с удивлением восприняли приказ разобрать все телевизоры в поместье по домам, но задавать вопросы никто не решился. Молодого хозяина поместья Байдек уважали и любили.

И когда Василине исполнилось восемнадцать, Мариан, конечно, не пришел просить ее руки снова. К этому времени он уже понял, что в устах королевы это был просто вежливо оформленный отказ, который он, не привыкший к иносказаниям, принял за проблеск надежды.

Люк Кембритч

Говорят, в начале времен, когда Триединый создавал этот мир, он так утомился, что обустраивать его сил уже не хватило. Ну или, сделав самую сложную работу, Всевышний, как любая творческая личность, потерял интерес и полетел творить что-то новое. Как бы там ни было, чувство ответственности у него все-таки присутствовало, и он решил переложить остальную работу на плечи помощника, дав ему крупицу божественной силы. Но немного перестарался, и помощников оказалось целых шесть. Они-то и стали источниками стихий для магии и новыми богами для мира.

Люк не был особо набожным человеком и в храмах бывал редко, в основном тогда, когда отвертеться уже не было возможности. Свадьбы, похороны и большие праздники, во время которых вся аристократия вдруг становится донельзя религиозной и устремляется в святилища – не в какие-то, а в центральные, огромные, с удобными скамеечками – чтобы и себя показать, и других посмотреть, и не сильно утомиться при этом.

Никто не препятствовал устраивать святилища и храмы для одного или нескольких богов, да и в богатых домах обычно была комнатка, засыпанная белым песком, на котором стояли статуэтки богов, ждущие подношений. Но все-таки ортодоксальный храм был именно таким, в какой сейчас пришел Люк. Круглый двор с расположенной в центре статуей Триединого, всегда удивлявшего Люка какими-то ящероподобными мордами. Творец мог бы быть и посимпатичнее. Окружавшие его изваяния вполне человекообразных богов стояли дружным полукругом. Строгая и нежная Синяя Любовь Воды с обнаженной грудью. Свирепый Красный Воин Огня, великий кузнец с молотом в руке. Белый Целитель Жизни, он же божественный Воздух, Желтый Ученый Разума – всемирная гармония. И Зеленый Пахарь Земли, который суровым лицом и мощным торсом совсем не походил на мирного земледельца. И только статуя Черного Жреца Смерти сиротливо стояла где-нибудь в уголочке или вовсе была задрапирована тканью. Убрать ее не смели, но и поклоняться ему в Рудлоге запрещалось.

Традиции традициями, но магический прогресс оставил и здесь свой отпечаток – большой храмовый двор, усыпанный белым песком, закрывался сверху водно-воздушным куполом, чтобы приходящие барышни не месили грязь своими туфельками, если пойдет дождь или снег. Внутри всегда было тепло.

Люк, вздохнув, перехватил трость, достал пузырьки с ароматическими маслами и совершил положенный ритуал возлияния – в чаши, выдолбленные в пьедесталах у ног пяти статуй. Черному жертва была не положена. Масла (каждому свое, и не дай боги перепутать) впитались в пористый камень без следа. Ничего не произошло, Великие Стихии взирали на забредшего к ним грешника с полуулыбками на величественных лицах.

– Рад вашему рвению, лорд Кембритч, – у входа во внутренний храм, где велась вся хозяйственная деятельность, а дальше, в закрытых помещениях, жили монахи, никогда не появляющиеся на людях с открытым лицом, стоял невысокий белый как лунь старичок. Он выглядел немощным и очень старым, но эта немощность была кажущейся. Его Священство легко мог скрутить с десяток боевых магов одним движением брови. Другое дело, что дураков нападать на него не было – боги требовали от своих избранников обет не атаковать и использовать силу только в крайних случаях, для защиты, но и силы этой отмеряли с лихвой.

– Ваше Священство, – Люк поклонился, – спасибо, что согласились принять меня.

– Это не я, – легко ответил старичок, – меня благословили на помощь вам.

Они прошли в покои, в аскетично обставленный кабинет священника, пропахший маслами, и Его Священство, сняв накидку, долго усаживался на жесткий стул без спинки, жестом предложив Люку сесть на такой же. «Вообще он, конечно, мог бы позволить себе и мягкое удобное кресло под спину, – подумал Люк, – вряд ли боги обладают настолько садистскими наклонностями».