— Не думаю, что он поверил мне, — сказала Зулема и тоже рассмеялась.

— Но что ты ему сказала? — спросила Сарита, тоже смеясь, даже не зная почему, — уж очень заразительным был их смех.

Зулема рассказала ей.

— Это прозвучало бы более убедительно, если бы ты при этом бросалась косточками с таким видом, словно тебе наплевать на все на свете, — сказала она, а потом вдруг резко посерьезнела, — но что теперь будет?

Сарита пожала плечами.

— Подождем — увидим. Но я думаю, что просто ваш господин Абул придет сюда, как я просила.

Кадига ухмыльнулась, — было в высшей степени странно слышать такую просьбу. Но почему ты отказалась пойти к калифу? Ты ведь провела с ним ночь.

«Да, — подумала Сарита, — но не такую, какую вы можете себе представить». Она поняла, что не сможет ничего объяснить им, и, покачав головой, сказала:

— Я здесь не по своей воле и хочу уйти отсюда, и господин Абул должен позволить мне это.

Абул ждал в Кипарисном дворике около бань.

Завершив, наконец, свои административные дела, он расслаблялся на солнце, внимая плеску фонтанов и предвкушая то, как будет посвящать свою замечательную гостью в банный обряд, удовольствие от которого, как он надеялся, позволит ему сломить ее сопротивление. Он без труда распознал правду в дипломатичном объяснении Юсуфа по поводу того, почему он вернулся с пустыми руками.

Абул нахмурился: если по каждому пустяку она будет устраивать такой шум, это может стать утомительным.

— Желаете ли вы, мой господин, чтобы я принес ее? — Юсуф, похоже, очень хотел, чтобы ему это приказали.

Абул покачал головой. Победа, добытая насильственным путем, не принесет ему удовлетворения. Нет, он примет ее условия.

— Я приду к ней сам.

Он неспеша пошел через дворцовые дворики, отвечая на поклоны придворных. Тут царила вечная суета, вечное движение. В Гранаде было много враждующих мавро-испанских кланов и дороги были наводнены бандитами. Испанцы все больше прижимались к границам Кастилии, а глаза их были устремлены на последнее мавро-испанское королевство в Испании. Абул знал, что для Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской земли теперь объединены в результате их брака, и объединение Испании после почти 800 лет господства мавритан имело первостепенное значение. Он знал, что для того, чтобы удержать свое королевство, ему надо постоянно драться с завоевателями, и не всегда посредством честного боя; внутренне он всегда должен быть готов к альянсу между соперничающими кланами. Он понимал, что его могут свергнуть только в результате такого союза, который может возникнуть из-за вероломства своих, а не из-за вооруженного столкновения с чужими.

Совершая путешествия по городам и весям, Абул воспринимал опасности как должное, извлекая для себя удовольствие из сражений. На них он воспитывался, к ним привык. Но в стенах дворца Альгамбры, в стенах своего дома, он желал спокойствия и гармонии, красоты и симметрии. И для того, чтобы добиться этого, он боролся столь же усердно, сколь и для того, чтобы защитить свое королевство, только методы его борьбы были иными. Мягкость, вежливость, внимательность — таковы были орудия Абула Хассана, орудия, с помощью которых он создавал гармонию внутри стен своего дома. Внезапно до него дошло, что, привезя Сариту сюда, он собственноручно нарушил безмятежность дворцовой жизни. Ее отказ вносил дисгармонию в окружающий его мир. Но, как ни парадоксально, он с радостью воспринял брошенный ею вызов, и решил использовать только чувственные способы для того, чтобы добиться от нее желания окунуться в жизнь Альгамбры и принять все, что у них принято.

Он вошел в башню без стука и тем самым смутил трех, охваченных неудержимым хохотом женщин.

При его появлении Кадига и Зулема вскочили, мгновенно посерьезнев, хотя веселье все еще играло в их глазах.

У Абула возникло безошибочное ощущение, что он помешал им — это не было для него необычным.

Когда он приходил в гарем, то всегда чувствовал, что нарушил какой-то очень частный мирок, но это не волновало его. Эти женщины, привыкшие к господству мужчин, не имели ничего — это было написано у них на роду.

Сарита же так и осталась сидеть на оттоманке, как будто бы вовсе не обратила внимания на его появление. Она взяла еще один абрикос из вазы и медленно надкусила его.

Он восхитился дерзкой чувственности этого жеста.

— Уйдите, — приказал он служанкам. Он тихо закрыл за ними дверь.

— Похоже, ты не рискуешь выйти за пределы этой башни при свете дня, — заметил он, подойдя к ней.

Он прищурился, глядя на пол, усыпанный абрикосовыми косточками.

— Ты, вероятно, очень любишь абрикосы, не так ли?

Сарита уже не была так в этом уверена. Она поглотила огромное их количество и теперь держала в руках абрикос только для эффекта.

— Я хочу сейчас же покинуть это место, — ей казалось, что будет лучше всего, если она сразу перейдет к делу.

Абул поджал губы:

— Тебе идет этот цвет.

Сарита посмотрела на свое платье, сшитое из шелка яблочно-зеленого цвета. Цвет действительно шел ей — зеркало сказало ей об этом столь же красноречиво, как Кадига и Зулема. Он оттенял ее волосы и очень шел к ее глазам. Что бы она не думала о покрое своего наряда, он не мог не льстить ей.

Однако она не собиралась показывать этого.

— Наряд очень смешной, — заявила она.

— Да? В каком смысле? — он выглядел вежливо-заинтересованным.

— Ну, в нем ничего невозможно делать — только лежать, да поплевывать абрикосовыми косточками, — сказала Сарита.

— А зачем тебе делать что-нибудь еще?

Сарита возмущенно подпрыгнула.

— Я не люблю валяться, — она была уже по горло сыта этим. — Возможно, вы не слышали меня, но я сказала, что желаю покинуть это место.

— Отлично, — невозмутимо ответил Абул, — я верну тебя под защиту твоего народа. Они все еще в оливковой роще. Через час ты будешь с ними.

Он, прищурившись, наблюдал за ней. Конечно, говоря так, Абул рисковал, но он рассчитывал на отчаяние, вследствие которого она решилась на то, чтобы убежать из лагеря.

Кровь отлила от ее щек.

— Нет, я не могу. Вы не понимаете.

— Я понимаю, что ты сбежала вчера из своего племени. Но если ты не хочешь остаться здесь, значит, я делаю вывод, что ты хочешь вернуться в него.

— Нет, я этого не хочу.

Он слышал дрожь в ее голосе.

— Но тебе больше ничего не остается, Сарита.

Я знаю, какие опасности могут подстерегать тебя на моей земле. Первая же попавшаяся банда разбойников, схватит тебя и продаст в рабство… конечно, после того, как досыта насладится тобой, — добавил он.

— Я попытаю счастья, — решительно сказала она. — Вчера я знала, на что шла. С тех пор ничего не изменилось.

Он покачал головой.

— Именно, что изменилось. Ты теперь под моей защитой — нет, дай мне кончить, — сказал он, увидев, что она открыла в негодовании рот, чтобы возразить ему, — я калиф этой земли. Все, кто путешествуют по ней, делают это с моего благословения. Только так я могу сохранить порядок. Если я отпущу тебя одну путешествовать по моим дорогам, а потом тебя кто-то обидит, то, поскольку ты находишься под моей защитой, обида будет нанесена и лично мне. И мне придется наказать преступника. Вот в этом и состоит трудность.

В его рассуждениях явно присутствовала определенная логика, но Сарита не имела желания ее замечать.

— Ваши доводы — не что иное как благовидный предлог задержать меня, — заявила Сарита, — мне уже была нанесена обида… вами.

— Как же я обидел тебя?

— Вы похитили меня. Этого вы не можете отрицать.

Он покачал головой, — я увез тебя… одинокую и беззащитную женщину, от опасностей большой дороги.

Сарита почувствовала себя пробирающейся сквозь зыбучие пески. Основания для жалоб ускользали от нее, как почва из-под ног, хотя она и понимала их справедливость.

— Вы держите меня здесь против моей воли, — наконец сказала она.

По крайней мере, это он не мог оспорить.