Абул улыбнулся, поигрывая ее локоном.

Ее голос прозвучал необычайно громко в комнате, насыщенной сладострастной тишиной, хотя говорила она почти шепотом. Но за несколько последних часов в комнате звучали только короткие слова, сопровождающие страсть, и тишина в ней сгустилась и теперь казалась почти осязаемой.

— Навсегда — это долго, милая.

— Тогда на много дней, — она приподнялась на локте и склонилась над ним, так что оба они оказались в благоухающем шатре из ее пламенных волос.

— Давай останемся здесь и на целую неделю забудем про окружающий мир.

Он провел рукой по ее щеке. Хотел бы я, чтобы это было возможно. Но мы не можем остаться здесь даже на несколько часов, не говоря уже о днях.

— О, — она почувствовала, как он напрягся, — у тебя дела?

Он не хотел говорить ей о том, что скоро ему .придется покинуть ее и поехать в род Мокарабор Этим бы он нарушил очарование настоящего момента.

— Всегда есть какие-то дела, — сказал он, — а разве ты не голодна? Мы ведь не обедали, а сейчас, должно быть, время обеда уже прошло, хотя в этой пещере и трудно сказать наверняка.

— Наверно, немного голодна. А уж если я — немного, то ты, должно быть, очень. Хочешь, я позвоню? — и она потянулась к колокольчику.

Абул поймал ее за руку.

— Если ты позвонишь, то сюда войдет кто-либо из стражей. Ты хочешь, чтобы он смотрел на тебя? — Я слишком расслабилась, чтобы двигаться, — ответила она, — принеси мне покрывало из соседней комнаты.

Абул прищурил глаза:

— По-моему, ты становишься просто невыносимой, милая моя Сарита. Похоже, что у тебя сложилось несколько преувеличенное представление о своей особе.

Она рассмеялась:

— Я тебе как-то это говорила.

— Я помню. И еще я помню, что как раз собирался с тобой об этом поговорить… — и прошел в соседнюю комнату. — После обеда мы поговорим об этом развившемся у тебя пристрастии.

— Перед сиестой или после? — проказливо спросила Сарита.

— Думаю, вместо нее, — и он накинул на нее шелковое покрывало. Прикройся, нескромное создание.

Сарита, довольно улыбнувшись, подоткнула покрывало, и снова улеглась на подушки, в то время как Абул пошел к двери, чтобы отдать находившимся снаружи людям приказы.

— Ведь у тебя на сегодня больше нет дел? — вернулась она к первоначальной теме.

Абул, грустнея, поцеловал пальцы Сарты. Ему было необходимо увидеть кое-кого и кое-что сделать. Он до сих пор не получил дневного отчета от офицера, занятого охраной Айки. Но как он мог сказать ей, что этот день не похож на все остальные? Он посмотрел записи тех дел, которыми занимался в обычные дни и пожал плечами. Там действительно не было ничего такого, что не могло бы подождать до завтра… ничего такого, что могло бы отвлечь его от уединения с Саритой.

— Нет, у меня нет дел вне стен этой комнаты, — сказал он, — но внутри ее — у меня их много.

— И много Времени до утра, чтобы завершить их, — глаза ее чувственно зажглись.

— Сомневаюсь, что мне хватит его, чтобы улучшить манеры заносчивого воробышка, — сказал он насмешливо, — но я могу попытаться.

Она протянула к нему руки.

— Иди сюда. Я покажу тебе, как это надо делать.

И она снова посмотрела на него так, что он откликнулся на ее зов и в последнее мгновение перед тем, как прийти в ее объятия, с тревогой подумал, что, может быть, в слухах о человеке, потерявшем голову от любви, и есть доля правды.

В следующую безлунную ночь звезды были скрыты тяжелыми облаками и темноту ночи нарушало только мерцание заснеженных пиков. В стенах Альгамбры пламя факелов колебалось от порывов ветра, а окна и двери были плотно закрыты, чтобы отгородиться от недоброй и какой-то пугающей зимней ночи.

Однако она не пугала тех двоих из башни кади. Все огни внутри нее были потушены, и Айка стояла у окна, прислушиваясь и всматриваясь в темноту, чтобы уловить звук, свободный сказать ей о приближении Нафиссы, несущей большой железный ключ, отпирающий дверь тюрьмы.

Одетый в плащ, Бобдил молчал. В его широко открытых глазах был страх. Он знал, что им предстоит длинное и трудное путешествие, в том числе и по темным подземным коридорам, во время которого он не должен произнести ни звука. В противном случае они будут обнаружены и гнев отца обернется для них тяжелейшими последствиями. Его мать не жалела красок для описания этих последствий так, что забившись в угол, мальчик весь дрожал от страха перед возможными лишениями и болью. Он даже закусил язык, чтобы ненароком не издать какой-нибудь звук. За окном мелькнула тень. Айка приложила палец к губам, предвосхищая вопрос Бобдила, и ринулась вниз по лестнице. Ключ повернулся и дверь приоткрылась. Нафисса вошла внутрь и дверь за ней закрылась так быстро, словно никогда и не открывалась — Пора, моя госпожа, — прошептала служанка, — часовой ждет. Он отведет нас к подземному коридору.

— А ему можно доверять? — Айка много раз уже задавала себе этот вопрос, но раньше не имела возможности спросить об этом Нафиссу.»

— Ему хорошо заплатили, госпожа, — сухо сказала Нафисса, — где ребенок?

— Бобдил, — позвала Айка, — спустись, пора уходить.

Мальчик появился на лестнице. У него было белое от страха лицо.

— Я не хочу идти, мама.

— О, ну не будь таким маленьким, — фыркнула Айка, — спускайся сейчас же!

Губы Бобдила задрожали, но он повиновался и медленно спустился с лестницы.

— Но если нас обнаружат… захныкал он.

— Этого не случится, если ты будешь вести себя тихо и делать то, что тебе говорят, — сказала Айка, стараясь говорить поласковей, увидев слезы в его глазах, которые предвещали бесконечные рыдания. — Мы поедем во дворец к твоему дедушке.

Тебе там понравится, Бобдил. Только будь сильным мальчиком и тогда все будет хорошо.

Нафисса была уже у дверей и беспокойно сказала:

— Поторопитесь, госпожа. Мы должны уйти отсюда, пока часовой не вернулся на эту сторону вала.

Айка схватила сына за руку и пошла к двери.

Они открыли дверь лишь настолько, насколько было нужно для того, чтобы протиснуться в нее, и через секунду были уже снаружи.

Там стоял солдат.

Он быстро пошел по тропинке, выводящей в Дженералайф, и вся троица едва за ним поспевала.

Над ними возвышался голый склон горы, являвший собой разительный контраст с пышными садами внизу. Они стали карабкаться наверх, пока он не остановился и что-то сказал Нафиссе. И потом скрылся в темноте ночи.

— Сюда, — прошептала Нафисса, — это был вход в пещеру. — У меня есть с собой трут, а внутри есть лампа. А потом мы выйдем отсюда уже с другого конца горы.

Нафисса скользнула в дыру первой. Бобдил весь трясся от страха, и мать прижала его к себе.

Внутри горы зажегся свет и Айка решительно шагнула к дыре, таща за собой ребенка. В подземелье было сыро и очень холодно.

— Нам лучше поторопиться, — сказала Нафисса. — У лампы короткий фитиль. Часовой заверил меня, что те, кто пользуются подземным ходом, бережно обращаются с лампами, но этой явно пользовались уже давно и небрежно.

Она пошла впереди них, высоко неся лампу, неровный свет которой освещал каменные стены узкого прохода.

Бобдил начал хныкать, путаясь в материнских юбках, но Айка не обращала на него внимания.

Теперь шума уже никто не услышит, а он так боялась остаться без света, что ей было не до ребенка.

Они все шли и шли, проход временами сильно суживался и им приходилось почти ползти. Айка мысленно молила о том, чтобы фонарь не погас. И почему Нафисса не догадалась взять с собой свечи?

Но она не стала говорить этого вслух, слишком хорошо понимая, что от Нафиссы сейчас зависит почти все — это она знает, куда им следует свернуть на развилке подземелья.

Фонарь в конце концов угас и они погрузились в темноту. Бобдил завопил. Айка едва не удержалась от крика и задрожала от страха. Долго ли им еще идти. Вдруг медленно и ровно загорелась свеча. Значит, Нафисса была хорошо подготовлена к их побегу. Почему она об этом не сказала. Но Айка решила, что в данной ситуации лучше не пререкаться с Нафиссой.