В полночь его призвали на Совет. Кроме Фердинанда и Изабеллы в зале находились их старшие советники.

— Так вы пошлете свою свиту назад, в Гранаду, снабдив ее бумагой о своем отречении? — спросил Фердинанд. — И назовете в ней калифом вашего сына?

— Я сделаю это, — сказал Абул, — и мои люди послушаются меня и присягнут на верность Бобдилу.

— А куда вы поедете?

Абул рассмеялся, и смех его был груб и неприятен.

— Простите, но я не думаю, что вас это волнует.

Я даю вам слово, что не буду вмешиваться в дела Гранады. С собой я возьму только караван мулов, серую в яблоках лошадку и Сариту из племени Рафаэля. Все остальное я завещаю своему сыну.

— Женщина будет освобождена в предрассветный час, — произнес Фердинанд.

Вдруг допрос прекратился, и ее вывели из комнаты, в которой держали почти два дня стоя, разрешая посидеть всего лишь по несколько минут. Но она заметила, что после этих минут ей было особенно трудно стоять, так что и не знала, как ей воспринимать подобную милость.

Однако сейчас ее вывели из этой комнаты и заперли в очень темной келье. Она споткнулась и присела на колени, ожидая, что сейчас раздастся крик и чужие руки поставят ее на ноги, но этого не случилось. Вокруг царила абсолютная тишина.

Тогда он сползла еще немного и оказалась на полу.

Он был шершавым и холодным, а воздух — влажным и холодным. Она потеряла сознание. Но скоро дверь широко распахнулась и чьи-то руки подняли ее на ноги. Из коридора проник яркий свет факела и ослепил ее усталые глаза.

Когда Сарита вышла в коридор, ее охватило отчаяние. Куда же ее поведут теперь? Вниз, в подземелье? В подвалы, в которых столько людей мучилось, и в которых и сейчас слышны были их крики? Она споткнулась, почти не сознавая присутствия этих фигур в серых одеждах. Они остановились. В темноте заскрежетал ключ, заскрипела дверь. Рука толкнула ее в спину. Она с трудом перешагнула через высокий порог, и оказалась по другую сторону двери, где стала жадно глотать свежий ночной воздух.

Из тени пустынного двора вышел Абул. Он остановился перед ней, почувствовав ее боль. Волосы ее убрали с лица и стянули на макушке так сильно, что лоб сморщился. Вместо платья на ней была одежда кающейся грешницы из грубой мешковины. Лицо ее было смертельно бледным, и глаза, казалось, ничего не видели.

— Сарита, — произнес он ее имя, как будто только таким способом мог удостовериться в том, что она была не духом, обреченным на вечное странствование по коридорам Инквизиции.

Она медленно подняла голову…

— Абул?

Он прижал ее к себе и, когда она очутилась в его объятиях, почувствовал прилив ярости… удивительной, непонятной, очищающей. Он приподнял ее:

— Как ты могла быть такой дурой? Пытаться так глупо, так нелепо вмешаться в ход событий?

Как ты могла подумать, что понимаешь что-нибудь в моем народе? После всего того, что произошло раньше! Он почувствовал, как она задрожала от его слов. Абул понес ее со двора туда, где ждал его Юсуф с караваном мулов, с серой лошадкой, и с его вороным конем. Он сел на него, все так же прижимая ее к себе, и они выехали со двора, и помчались по дороге, ведущей к границе с Гранадой.

Абул забирался все выше и выше, подальше от наезженных троп и людей — пока, наконец, не достиг намеченной цели.

Речной поток быстро струился по горному склону, образовывая на своем пути крошечные водопады и заводи. Здешняя земля не испытывала недостатка во влаге, а потому трава и мох росли на ней в изобилии, а оливковые деревья были особенно стройными и более серебристо-зелеными, чем обычно. Выше по склону виднелся вход в пещеру.

В детстве Абул много раз приезжал сюда со своим отцом, а когда ему исполнилось 13, отец оставил здесь его на целую неделю одного, чтобы, живя самостоятельно, он смог лучше узнать самого себя и, таким образом, лучше подготовиться к правлению. Все это Абул намеревался передать и Бобдилу…

Сзади Абула тащился и Юсуф. Он привязал к дереву мулов и лошадку, а затем повернулся к Абулу.

— Вернись сюда через неделю, но только в том случае, если решишь остаться со мной, — сказал ему Абул, — если нет, то я не стану тебя удерживать.

— Я вернусь, — с этими словами Юсуф повернулся и поехал обратно по горному склону.

Абул, все еще державший Сариту на руках, поставил ее на ноги. Он почувствовал, что злость его куда-то улетучилась, и ее сменила усталость после пережитого отчаяния. Сарита застонала и закачалась, и он выхватил нож и вспорол мешковину, окутывающую ее с ног до головы, так и предстала она перед ним нагой.

Он исследовал ее кожу, сначала — глазами, а потом — руками, поворачивая ее и так и этак, поднимая ее руки, не в силах поверить своим глазам, не видящим истерзанной и опаленной плоти.

Но нет, так и есть! Ее кожный покров был абсолютно цел Что бы они с ней ни делали, по крайней мере, они не терзали ее своими дьявольскими орудиями пытки Сарита, похоже, вышла из транса, охватившего ее с момента появления Абула. Наконец, она осознала, что он — не плод ее больного воображения, а реальность, осознала свою наготу, его пристальный взгляд и поежилась.

— Я такая грязная, — голос у нее был сиплым. Почему-то то, что она была грязной, показалось ей необыкновенно важным и она страшно смутилась.

— Не смотри на меня.

— Тебе надо поспать, — произнес Абул каким-то бестелесным голосом, голосом, принадлежащим скорее не человеку, а духу.

Она покачала головой.

— Нет, сначала я помоюсь, — она и в самом деле чувствовала себя так, словно была отравлена испарениями боли и ужаса. Она взялась руками за виски.

— У меня голова болит.

Абул снова взглянул на ее стянутые назад волосы, на роскошные кудри, которые попытались укротить эти ужасные люди.

Он перерезал веревку, стягивающую ее волосы, и освободил их из плена.

В ее глазах блеснули слезы облегчения.

— А теперь поспи, — попытался он убедить ее, но она отрицательно покачала головой.

— Я не могу спать такой грязной.

Абул не понял, почему она чувствует такую настоятельную нужду в омовении, но понял, что должен ей в этом помочь. Он принес мыло, полотенце, масло и стригиль и отвел ее на берег реки.

— Вода, должно быть, холоднющая, — сказал он. Раннее весеннее солнышко и вправду не успело еще, наверно, согреть воду, бегущую с пиков Сьерры-Незады.

— Неважно, — она ступила в воду и мгновенно почувствовала, что ледяной холод принес облегчение ее распухшим ногам. Окунувшись, она почти не ощутила холода как такового, так как он смягчил ее головную боль. И она принялась жадно пить воду и пила ее до тех пор, пока желудок не наполнился ею до отказа, а горло не онемело от холода.

— Выходи сейчас же, Сарита, — взволнованно скомандовал Абул, раздумывая, уж не пойти ли ему за ней в воду.

Но она сама послушно вылезла на берег.

Он намылил ей руки, волосы и все тело, а потом снова подтолкнул к воде.

— Смой это быстрее!

Почуяв в его голосе тревогу, она тут же повиновалась ему.

— Сарита! — закричал Абул, потерявший ее из виду из-за того, что она полностью погрузилась в воду. И она снова поспешила на берег. Там он растер ее досуха полотенцем, вытер ей волосы, и только потом начал смазывать ее маслом и орудовать стригилем, очищая ее кожу от грязи, и чувствуя, что в тело возвращается жизнь, Сарита послушно поднимала руки, раздвигала ноги, словом, делала все, что он просил. А когда он закончил, она глубоко вздохнула, как бы вбирая в себя вновь обретенную свежесть.

— А теперь я буду спать, — и она свернулась калачиком на мягком травяном бережке.

Абул хотел было отнести ее в пещеру, но потом решил, что на свежем воздухе даже лучше. И он накрыл ее одеялом, которое она откинула жестом капризного ребенка, и жест этот, несмотря ни на что, заставил его улыбнуться.

Он сел спиной к скале, вытянул ноги и стал смотреть на Сариту. Горный воздух был абсолютно неподвижен. В эти дни, наполненные ужасом, Абул чувствовал себя очень слабым, однако он знал, что то была слабость, которая предшествовала обновлению духа.