Абул нахмурился. Он не знал, что сказать о Сарите, чтобы гость понял. В конце концов, он просто кивнул.

— Она рабыня или пленница? — спросил Калед.

— Рабыня! — внезапно вмешался Бобдил. — Она рабыня моего отца, поэтому когда она ему надоест, то ее выгонят.

Глаза Абула потемнели от ярости.

— Ты не должен так говорить! — сказал он тихо.

Бобдил сделал шаг назад, и Каледу стало ясно, что страх его не является теперь притворством.

— Моя., моя м-мама так говорит, — сказал он, заикаясь. — Она говорит, что отправит ее в городской публичный дом, когда… когда…

— Довольно! — резко прервал его Абул, однако тут же сказал самому себе, что мальчик просто повторяет материнские слова, не вкладывая в них никакого особенного смысла. Он еще раз подивился собственной близорукости, которая не позволила ему распознать вовремя истинное лицо жены.

Сарита шла к ним босая, поскольку не признавала никаких туфель и надевала их только в самые холодные зимние дни. Он так любил ее! Но сейчас его сильно беспокоило то, что ее может унизить Бобдил, а то и Калед, выпучивший на нее глаза.

Она показалась сейчас Абулу необыкновенно хрупкой, казалось, достаточно дуновения ветра, чтобы сломать ее как тростинку. Она поприветствовала их на изучаемом ею арабском.

— Мой господин калиф, желаю тебе доброго утра, — после этих слов она повернулась к Бобдилу и также приветливо поздоровалась с ним. Мальчик смотрел на нее с откровенной враждебностью, но, будучи напуганным своей предыдущей оплошностью, пробормотал ответное приветствие. Что касается Каледа, то он не разговаривал с рабами, в особенности с не правоверными, да еще столь открыто попирающими правила поведения женщин. Он все еще не мог отвести от нее глаз, и начал понимать, какую власть она может иметь над калифом.

— Дядя Айки находится здесь в качестве посланника от ее отца, эмира Мокарабов, — спокойно сказал Абул, надеясь, что Сарита поймет его намек и не воспримет это как представление. Но она не поняла его и повернулась к Каледу, все еще напряженно ее рассматривавшему.

— Посланник, кажется, немного удивлен, — заметила она, — вы незнакомы с женщинами моей веры, сударь?

— Я не знакомлюсь с женщинами, не проявляющими должной скромности, жестко ответил Калед, — адресуя эти слова Абулу. — Там, где находятся мужчины, женщины не должны показываться в таком виде.

Абул пожал плечами.

— Тем не менее госпожа Сарита показывается, и у меня нет на это возражений. А если их нет у меня, то вам, Ахмед бен Калед, как гостю, также не следует возражать против этого.

Это замечание обидело гостя. Оба они поступили не правильно, а причина их раздора — вот она, стояла между ними, с выражением удивленного интереса, который, в данном случае, мало мог помочь делу. Более того, Абул заметил, что Бобдил внимательно наблюдал за этой сценой, не пропустив ни одного слова! Его отец сам был виновен в неучтивом обращении с гостем, к тому же их родственником, и все из-за простой женщины, которой сделали замечание!

Этот эпизод еще больше испортил отношение сына к отцу и, кроме того, несомненно должен был стать известным Айке, которой подобная история могла лишь только понравиться.

Абул почувствовал негодование, но сдержался и произнес:

— Мы прервали твой отдых, извини нас. Мы идем к клеткам с птицами.

Сарита молча отступила в сторону. Она провела уже достаточно много времени в этом обществе, чтобы понять случившееся и догадаться о его последствиях, и корила себя за то, что подошла к Абулу. Конечно же, ей не следовало этого делать в этот момент, когда он находился в компании странного мужчины, но не подумала об этом. И все из-за двойственности ее положения — она и Абул не считали ее одной из женщин Альгамбры.

Она печально подумала, что Абул, если бы он учел свои интересы, то не должен бы был защищать ее. Но в то же время она знала, что если бы он этого не сделал, то в душу бы ей закралось ощущение предательства. Вдруг сердце у нее остановилось на мгновение, чтобы потом бешено забиться, отчего на лице ее выступил пот, а в душу заполз ледяной страх.

— Что с тобой? — подбежала к ней Кадига. — Тебе плохо, Сарита? Почему ты не обратишься к врачу калифа? Он очень хороший лекарь.

Некоторое время Сарита была не в состоянии Ответить, и Кадига обняла ее, и почувствовала дрожь, бьющую хрупкое тело. Она знала, что за этими судорогами должен последовать приступ тошноты, после которого Сарита будет чувствовать себя как обычно, хотя и очень усталой.

— Пойдем назад в башню, — сказала Кадига, — разреши мне послать за господином Абулом.

— Не надо, — Сарита покачала головой, — все уже проходит. Со мной не случилось ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. Я немного отдохну, когда пройдет тошнота, и все. — Она потерла пальцами брови:

— Наверно, я съела что-нибудь неподходящее для моего желудка.

Внезапно Кадига страшно побледнела. В голову ей пришла ужасная мысль.

Не может быть… Но где-то в глубине души Кадига понимала, что это не только невозможно, но и весьма вероятно. Если она обдумает картину медленного ухудшения здоровья Сариты, если внимательно оценит все симптомы…

Свои медицинские познания Кадига получила от матери, которая была известным аптекарем. Но Кадиге, занимающей в Альгамбре сравнительно низкое положение, редко приходилось проявлять и использовать свои знания, вследствие чего они постепенно ею забывались. Однако забылись не настолько, чтобы не приметить, как ей теперь казалось, очевидное. Но что она могла сделать со своим подозрением? Поделиться с кем-нибудь она не могла, а промолчать — это могло стоить Сарите жизни.

— Кадига, ты побелела как бумага! — воскликнула Зулема, поддерживающая Сариту за другую руку. — Ты тоже заболела?

Кадига медленно покачала головой.

— Нет… нет, я в порядке. Я вот о чем подумала-..

Идем, давай вернемся в башню, там Сарита сможет прилечь.

Сарита чувствовала себя уже лучше и не хотела ложиться на диван в прохладной, продуваемой ветром, спальной галерее своей башни. Но вдруг ее накрыла глубокая сонливость, и она согласилась полежать, решив, что это поможет ей в борьбе с ее непонятным, недугом. — Я останусь с тобой, — сказала Кадига, — и если тебе понадоблюсь, то ты найдешь меня внизу, во дворике. — И она спустилась по лестнице, сопровождаемая озадаченной Зулемой.

— Что с тобой, Кадига? Тебя что-то беспокоит?

— прямо спросила она.

Кадига нахмурилась.

— Лучше тебе об этом не знать, Зулема.

Кадига тяжело вздохнула.

— Да, но лучше тебе об этом не знать. Пойди во дворец и приготовь для Сариты отвар из жасмина, ты же знаешь, как он ее освежает.

Зулема сначала, казалось, собиралась заупрямиться, но потом к ней вернулась ее прежняя сговорчивость. Если Кадига не хочет делиться с ней своими проблемами, то это просто невежливо — настаивать. И она отправилась выполнять данное ей поручение.

Кадига ходила по живописному дворику вокруг фонтана и до боли сжимала пальцы рук. Если то, о чем она подозревала, было правдой, то она и сама была замешана в этом. Ведь это она смешивала и выдавала Сарите ядовитое средство. Медленно и, как бы против воли, открыла она маленький инкрустированный ящичек, стоящий на кедровом сундуке у стены. В углу ящичка невинно стоял сосуд. Кадига уставилась на него так, словно сквозь кожу могла определись его ингредиенты. Что в нем было? И почему она была так уверена в том, что злое начало заключено именно в нем?

Но Сарита не ела и не пила ничего, чего бы не ели и не пили другие люди, ничего, за исключением этого средства. Она часто в отсутствие господина Абула ела с другими женщинами в серале. Когда же она обедала одна, то Кадига и Зулема ели вместе с ней. Конечно, кроме того, она ела еще и фрукты и сладости, но слишком нерегулярно, чтобы при их помощи можно было аккуратно дозировать какое-то смертельное снадобье.

Но если смесь в сосуде содержала яд, то его мог туда положить ни кто иной, как госпожа Айка. И в этом была причина страха Кадиги. Она сразу же поверила в то, что жена калифа могла придумать и привести в исполнение подобный план. О мстительности Айки знали в Альгамбре все. Но доказательств тому не было. Если же она пойдет к калифу и расскажет ему эту историю, то ему сразу станет ясно, что она считает виновной его жену. А так как она не сможет привести доказательств ее вины, то та сможет обвинить ее в лжесвидетельстве. И потребует, чтобы Кадиге во имя справедливости отрезали язык, и суд поддержит вынесение подобного приговора.