Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:

– А как поживает существо Джоан?

– Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, – ответил O'Mapa, – и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.

Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.

– Знаешь, – сказал он, – лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она – просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...

– Ты знаешь почему, – прервал его O'Mapa.

– Знаю, – отозвался Кледент, – но считаю, что ты чокнутый.

O'Mapa улыбнулся:

– Я – психолог.

– И притом очень хороший, – заметил Кледент. – Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.

Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой – контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами – он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.

Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.

Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.

– Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, – сказал О'Мара. – Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?

– Не знаю, – ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.

– У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, – негромко проговорил О'Мара. – Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.

– Тебе было знакомо мое сознание, – возразила Маррасарах, – того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось – изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.

– Но этого недостаточно мне, – сказал О'Мара и указал на контейнер. – В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу – единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.

– Я боюсь, – сказала Маррасарах, – узнать обо всем.

О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.

– Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме – моя мнемограмма, – наконец проговорила кельгианка. – Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого – того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...

– Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, – уточнил О'Мара.

– Не прерывай меня, – продолжала Маррасарах. – Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.

Работать со мной, – продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, – ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными – они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.

Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, – продолжала Маррасарах, – о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.