Блейз украдкой изучала его. Он сосредоточенно смотрел на дорогу, но, даже хмурый, был неотразим. Лучи осеннего солнца, пробивающиеся через разрывы в плотных облаках, играли в его золотистых кудрях, подчеркивая благородство черт. Если бы не безобразный шрам через щеку и печаль в глазах от испытываемой боли, придававшие ему совершенно беззащитный вид, она бы имела твердое основание опасаться за себя. Эти пронзительно синие глаза видят гораздо больше, чем ей бы хотелось.

Когда мгновение спустя коляска замедлила ход на очередной развилке и его глаза пристально посмотрели на Блейз, у нее беспричинно перехватило дыхание.

— Куда дальше? — спросил Джулиан.

— Мне надо слезть и посмотреть.

Джулиан остановил лошадей и позвал одного из лакеев, чтобы тот помог ей спуститься. Потом он с любопытством наблюдал, как она ходит по обочинам и внимательно изучает грязь. В одном месте она склонилась и с интересом принялась рассматривать какие-то веточки и клочья ткани. Удовлетворенная улыбка на ее лице подсказала ему, что она обнаружила что-то важное.

— Они направились сюда, по этой дороге, — проговорила она, усаживаясь рядом с ним.

— Откуда вы знаете?

— У каждого табора есть свои условные знаки. Миклош оставил здесь знак своего табора вместе со знаком, который указывает, куда они направились.

— Вы понимаете эти знаки?

— Конечно. Все цыгане понимают их.

Джулиан недоверчиво покачал головой. Он не понимал, почему она так упорно держится за свою выдумку, ну да ладно… он подыграет ей… пока.

Он опять взял вожжи, стеганул лошадей. Когда коляску сильно тряхнуло на ухабе, Джулиан сжался от пронзившей бедро острой боли. Он знал, что нельзя подвергать ногу такой нагрузке. Да, он вполне окреп, чтобы вернуться домой, но скакать по сельским дорогам, гоняясь за неведомыми цыганами, он, конечно, был еще не в состоянии. Однако отказываться от этой чаровницы с сияющими фиалковыми глазами он не собирается. Джулиан даже смахнул пыль со своего шрама, пытаясь побудить ее принять его покровительство. Но она была либо совершенно невосприимчива к его чарам, с чем он сталкивался впервые в жизни, либо необыкновенно талантливая провинциальная актриса.

В глубине души, однако, он понимал, что есть еще одна причина, по которой он так охотно меняет свои планы, встреча с Блейз служит прекрасным поводом, чтобы оттянуть возвращение домой. Он уже совсем близко от своего имения в Хантингтоне, всего часах в двенадцати езды, но чем ближе к дому он подъезжал, тем страшнее ему становилось. Джулиан сознательно тянул время в «Белл и Тисл», откладывая возвращение, подобно маленькому ребенку, пытающемуся оттянуть наказание. Появление этой энергичной и пылкой девушки было для него как глоток свежего воздуха в затхлой, затянутой паутиной комнате. «Нет, я не упущу ее», — с удвоенной решимостью подумал Джулиан. Однако очень скоро его решимости был нанесен серьезный удар. Ощутив прикосновение ее руки, он посмотрел в ту сторону, куда указывала его прелестная спутница.

На некотором расстоянии от дороги за невысоким подъемом распростерся зеленый луг, граничащий с уже порыжевшим буковым лесом. Там полукругом расположились около дюжины крытых повозок, а вдоль опушки стояло раза в два больше невысоких палаток.

Джулиан с ужасом понял, что это цыганский табор. Он повидал их немало, кочующих по дорогам и ярмаркам в Англии и еще больше — в Испании. Он остановил лошадей.

Его спутница обратила на него оживленные глаза и ослепительно улыбнулась.

— Благодарю вас, милорд, за то, что вы помогли мне разыскать друзей. Не знаю, смогу ли я отплатить вам. — Сказав это, она быстро спустилась на дорогу. — Вам нет необходимости дальше сопровождать меня, — добавила она, когда он, сам не понимая зачем, протянул руку, то ли задержать, то ли помочь спуститься. — Я знаю, что вы торопитесь. А мои друзья не любят горгиос.

Джулиан смутно помнил, что когда-то слышал это слово, оно означало «не цыган». А в искренности, с которой она проговорила прощальные слова, трудно было усомниться. В его помощи больше не нуждались.

Он еще не пришел в себя от неожиданности, а у повозок уже начала собираться толпа пестро одетых цыган. Блейз помахала им рукой, торопливо присела, прощаясь с Джулианом, и еще раз одарила его ослепительной улыбкой. Потом повернулась и, скользнув в просвет в живой изгороди, быстро пошла через луг, обходя стороной пасущихся лошадей.

Джулиан следил за ней взглядом, бессознательно растирая ноющее бедро, чувство горькой несправедливости охватило его. Ему казалось, что его предали. Все, что она говорила о цыганах, — правда. И она попросила его оставить ее!

От толпы отделилась загорелая мужская фигура с кривыми ногами и пошла по направлению к Блейз. Джулиан, конечно, не слышал слов, но видел, как обрадовано протянула к нему руки девушка, услышал ее звонкий заливчатый смех, когда она закружилась от счастья.

Гнев волной прокатился по лицу Джулиана. Он без труда определил горячее первобытное чувство, охватившее его. Это — ревность, простая и чистая. И даже больше — сожаление. Как если бы он неожиданно нашел спрятанное сокровище, которое у него тут же отняли.

— Милорд? — Кучер вылез из коляски и стоял, вопросительно глядя на него. — Наверное, вы хотите, чтобы я вернулся на козлы?

— Да, Граймс… — Джулиан взял себя в руки. — Поезжай вдоль дороги, будь добр. У меня есть дело к этим людям.

Он оставил без внимания изумленный взгляд кучера и неодобрительный возглас Уилла и с большим трудом спустился на землю, намереваясь вернуть сокровище.

— Миклош, дорогой, ты не представляешь, как я рада видеть тебя! — воскликнула Блейз, когда он наконец перестал кружить ее.

— Да, моя маленькая леди, я тоже счастлив, видеть тебя. Как ты выросла за эти… сколько лет прошло? Года три?

Цыган говорил глубоким смеющимся музыкальным голосом, однако выговор его, несмотря на экзотическую внешность, ничем не отличался от выговора любого английского фермера. Миклош родился в соседнем Эссексе и вырос на дорогах разных графств. Одет он был так же, как одеваются бедняки, разве что гораздо пестрее. На нем были шафранного цвета рубашка, красный жилет, желтый шейный платок, свободные штаны и тяжелые сапоги. Зеленая шерстяная шапочка украшала его голову. Иссиня-черные волосы и загорелое, обветренное лицо говорили о принадлежности Миклоша к пестрому племени цыган. Когда он обнимал Блейз, на его смуглом лице блеснула белозубая улыбка.

— Что привело тебя к нам? — Черные глаза в недоумении рассматривали девушку. Он заметил поношенную шерстяную накидку, бедное платье. — И что ты делаешь в таком наряде? Ты же богатая леди.

— Миклош, у меня большие неприятности. Я убежала от тети Агнес. Ты разрешишь мне пожить у тебя? Всего несколько дней? Самое большее — неделю. Думаю, мне хватит этого времени, чтобы убедить ее в моей правоте.

Миклош не отвечал, Блейз заволновалась. Она знала, что у него проблемы с властями. Местный магистрат часто цеплялся к самым незначительным вещам, чтобы выдворить цыган со своей территории. Если узнают, что она в таборе, их могут обвинить в похищении.

— Для тебя, любимая дочь моего друга, я сделаю все, — галантно произнес Миклош, с отеческой любовью похлопывая ее по руке.

— Спасибо, Миклош. — Блейз с облегчением улыбнулась, благодарная, что Миклош не забыл дружбы с отцом. Задолго до рождения Блейз отец приезжал в Англию из Америки, чтобы познакомиться со страной и с романской культурой. Дрю Монтгомери провел почти все лето, колеся по дорогам Англии с табором Миклоша, а зиму провел в Хартфордшире, тоже неподалеку от табора. Там он встретил и полюбил мать Блейз, молодую англичанку из хорошей семьи. Ее родственники приняли американца без особой радости, но были вынуждены смириться с выбором дочери: молодые люди полюбили друг друга. Они поженились следующей весной, и Дрю увез жену в Филадельфию. В последующие несколько лет они навещали родителей Френсис, чтобы показать свою маленькую дочку. И где бы ни находился Миклош, Дрю каждый раз разыскивал его. Дружба их крепла с годами.