Тумен двигался вперед медленной рысью. Джучи постоянно следил за рядами своего войска, отыскивая уязвимые места в строю. Его разведчики находились за много миль от него, как учил Субудай. Тогда можно было не бояться ни засады, ни внезапного появления резервов противника. И кто бы ни вел войска на освобождение Самарканда, но он явно недооценивал монголов и должен был поплатиться за свое легкомыслие. Джучи протрубил сигнал в висевший на шее рог, и тяжелые копья были извлечены из седельных чаш. Теперь железные пики поддерживали только крепкие руки и плечи, привыкшие управляться с мощью металла. Пуская скакуна быстрее, Джучи кивнул знаменосцу и проследил за тем, как команда расширить строй прошла по рядам. К этому моменту Джучи готовил своих людей долгими и мучительными тренировками. Ежедневно воины стреляли из лука или били копьями соломенные мишени, пока на ладонях не появлялись кровавые мозоли.
В войске противника раздался приказ, и вражеские лучники пустили стрелы. «Слишком рано», – подумал Джучи. Половина стрел упала на землю, не долетев до цели, тогда как остальные бесполезно забренчали о щиты и шлемы. Никто из монголов не пострадал, и Джучи пустил скакуна легким галопом. Теперь он уже не смог бы остановить своих воинов, даже если бы захотел. Он забыл о волнении и отбросил сомнения прочь. Выпустив поводья из рук, Джучи позволил коню контролировать бег, а сам поднялся в стременах и приставил древко стрелы к тетиве.
Все монгольское войско последовало примеру своего командира. Лучники готовили стрелы, копьеносцы опускали наконечники копий, выжидая момент, когда можно будет начать колоть и убивать.
Джучи пустил стрелу, и в тот же миг шесть сотен стрел полетело следом за ней. Когда лучники потянулись за новыми стрелами, копьеносцы ударили пятками по бокам лошадей и сомкнули ряды, подобно острому клину, выступавшему впереди всего войска. Они разили врагов на полном скаку, не останавливаясь ни перед чем. Все, что попадалось им на пути, сметалось, словно лавиной. За ними бешено скакали другие, и Джучи быстро потерял из виду падавших на землю людей. Он снова натягивал лук, а стихия боя влекла его в глубь вражеского войска.
Впереди копьеносцы бросили обломанные древки и обнажили мечи. Лучники позади них произвели новый залп по врагу, расширяя брешь в его рядах. Под натиском монгольских всадников хорезмийцы пятились назад, как от огня. Джучи не знал лучшего применения копьям и лукам, и разрушения, которые они принесли за считаные секунды, вселяли в него восторг. Задние шеренги тумена Джучи ширили строй и крушили фланги хорезмийского войска. Его тактика была почти полной противоположностью излюбленного обходного маневра Чингиса. Несколько мгновений – и голова вражеской колонны втянулась внутрь, передовые ряды хорезмийцев беспорядочно отступили, сбившись в плотную массу.
Дальнейшее продвижение вперед стало почти невозможно, и Джучи обнажил клинок. Он понял, что сейчас самое подходящее время для атаки с фланга, и поднял глаза на брата. Джучи едва успел бросить короткий взгляд на вершину холма над левым флангом противника. В следующий миг вражеское копье чуть не выбило его из седла, и Джучи пришлось защищаться, яростно отбивая острие ногой. Джучи вновь посмотрел на брата и не поверил своим глазам. Тумен Чагатая стоял на прежнем месте, не сдвинувшись ни на шаг.
Чагатая Джучи видел отчетливо. Его младший брат спокойно сидел на спине скакуна, опустив руки на луку седла. Братья не договаривались, что Чагатай вступит в бой по сигналу, но Джучи все равно затрубил в рог, требуя помощи. Его люди тоже время от времени поглядывали на соплеменников, дивясь их невозмутимому спокойствию. Кое-кто недоуменно подавал гневные знаки воинам Чагатая, призывая их вступить в сражение, пока не упущен момент.
Изрекая проклятия, Джучи отпустил бесполезный рог. Его переполняла злоба, так что два следующих удара дались без труда, будто вся его сила собралась в правой руке. С одного маху Джучи распорол доспехи на груди хорезмийца, из глубокой раны хлынула кровь, и воин пал под копыта. В душе Джучи хотел, чтобы на месте врага сейчас оказался Чагатай.
Джучи снова встал в стременах, обдумывая теперь, как уберечь свой тумен от разгрома. Пока передовые ряды противника оставались в тисках лучших воинов, шансы выйти из сражения были еще велики. Если бы их не предали, то, возможно, они продолжали бы биться с врагами, показывая безупречное мастерство, однако в монголах почувствовалось смятение, которое стоило им жизни. Враги не имели ни малейшего понятия, почему второй монгольский военачальник рассиживает в седле и бездействует, однако не преминули обратить ситуацию в свою пользу.
В отчаянии Джучи давал новые распоряжения, но тяжелая хорезмийская конница обходила его тумен с тыла, всадники поднимались выше по склону, затем на полном скаку обрушивались на монголов. Но даже тогда враги не смели соваться на левый фланг его войска, где стоял Чагатай, наблюдая за битвой в полном бездействии, точно ждал, когда Джучи разорвут на куски. Во время коротких передышек между ударами, Джучи замечал, что командиры младшего брата убеждают его начать атаку, но затем битва снова перехватывала его внимание.
Да и командиры Джучи то и дело поглядывали на него в надежде услышать приказ к отступлению, но в приступе злости он не замечал их взглядов. Больно ныла рука, на отцовском мече остались зазубрины от вражеских доспехов, но Джучи был одержим неистовой яростью и в каждой новой жертве видел Чагатая или даже самого Чингиса.
Воины тумена Джучи заметили, что старший сын хана больше не смотрит в сторону холмов. Он сражался с бешеным оскалом на лице, с легкостью и проворством наносил удары мечом, постоянно подгоняя коня вперед через трупы врагов. Бесстрашие командира подзадоривало монголов, и они следовали за ним с громкими воплями. Те, кто был ранен, не обращали внимания на раны или попросту не замечали их. И пока в жилах бурлила кровь, воины Джучи тоже продолжали сражаться. Они доверили ему свою жизнь, они загнали до смерти целую армию. Для них не было ничего невозможного.
Воины-китайцы дрались с неудержимым безумством, прорубаясь все дальше в глубь вражеского войска. Когда хорезмийцы прокалывали их копьями, они хватались за древко, стаскивали всадников с лошадей и, прежде чем умереть, яростно добивали врагов уже на земле. Они не увертывались ни от сабель противника, ни от стрел. Все сражались до последнего вздоха. Они больше не думали о смерти.
Под непрестанным напором объятых безумством людей, хватавшихся окровавленными руками за разящие их клинки, хорезмийцы дрогнули и повернули назад, передавая свой страх даже тем, кто еще не вступил в бой. Джучи заметил одного из своих китайских командиров. Держа в руке обломок копья, он перешагнул через умиравшего человека и крепко хватил обломком по лицу хорезмийского всадника, сидевшего на роскошном, дорогом жеребце. Хорезмиец упал, а китаец разразился ликующим криком на своем родном языке, бросая вызов тем, кто еще не понял, с кем имеет дело. Хвастливый тон китайца подзадорил монголов, и с усмешкой на лицах они продолжили схватку, невзирая на свинцовую усталость в руках и кровоточащие раны, медленно лишавшие последних сил.
Больше и больше врагов бежали под яростным натиском. Кровавые брызги на мгновение ослепили глаза Джучи, и он испугался, почувствовав себя уязвленным в этот момент. Но тут над долиной прокатился долгожданный гул горнов Чагатая. С оглушительным громом его тумен наконец выступил на врага.
Войско Чагатая вступило в битву, когда хорезмийцы совершенно пали духом, потеряв надежду на спасение. Пространство вокруг Джучи стремительно очистилось от врагов, бежавших в панике от монгольских стрел. Тяжело дыша, он еще раз увидел младшего брата, величественно мчавшегося к подножию холма. Но пару мгновений спустя Чагатай спустился в долину и растворился среди своих воинов, скрывшись из виду. Джучи сплюнул горячую пену. Всем своим телом он жаждал отвесить Чагатаю хорошую оплеуху. Его люди знали, что произошло, и Джучи будет невероятно трудно побороть свое нежелание удерживать их от драки с теми, кто сидел и смотрел, как они умирают. Джучи понимал, что виновником задержки был Чагатай. Вспоминая, как тот выжидал на вершине холма, Джучи осыпал брата проклятиями, и бранные слова казались ему сладостными, точно топленое сало.
