Сен Ту находился в глубокой задумчивости, и Джучи пристально наблюдал за ним. Как и те, кто сидел вокруг, Джучи чувствовал, что китаец будет говорить от имени многих из них. Сен Ту пережил множество перемен, начиная с появления монголов в Цзинь и заканчивая этим собранием на берегу мирной речки. Он сражался в первых рядах против отборной конницы шаха, но Джучи все равно не знал, что скажет китаец.

– В моей юрте осталась жена, господин, и двое сыновей, – сказал Сен Ту, подняв голову. – Если я не вернусь, с ними ничего не случится?

Джучи хотелось солгать, сказать, что отец не тронет женщин и детей. Он некоторое время боролся с собой, не зная, какой дать ответ. Но он обязан был сказать правду этому человеку.

– Я не знаю. Не будем обманывать самих себя. Мой отец – мстительный человек. Может, он пощадит их, а может, и нет. Все в его власти.

Сен Ту кивнул. Он видел, сколько страданий принял молодой полководец от своих соплеменников. Сен Ту почитал великого хана, но полюбил Джучи, как собственного сына. Он отдал свою жизнь этому юноше, который стоял теперь перед ним, такой беззащитный, ожидая, возможно, очередного отказа. Сен Ту закрыл на мгновение глаза, прося у Будды, чтобы тот даровал жизнь его сыновьям и чтобы однажды они, так же как и он сам, встретили человека, за которого можно отдать свою жизнь.

– Я с тобой, генерал, куда бы ты ни пошел, – ответил Сен Ту.

Хотя китаец говорил тихо, его слова слышали все. Джучи тяжело сглотнул.

– Я рад, дружище. Мне бы не хотелось скакать в одиночестве.

Тогда заговорил другой командир:

– Ты не останешься в одиночестве, генерал. Я буду с тобой.

Джучи кивнул. Глаза жгло от слез. Его отец тоже знал эту радость. Он тоже слышал клятвенное обещание идти хоть на край света за одним человеком, даже если это значило смерть и потерю всего, что дорого сердцу. Это стоило дороже, чем золото и города. Голоса командиров поднимались, нарастая, как шум прибойной волны. Они выкрикивали свои имена и один за другим клялись следовать за своим полководцем. Это был личный выбор каждого из них, но Джучи понял, что завладел их сердцами и владел ими всегда. Наконец многоголосая волна разразилась хриплым боевым кличем, от которого, казалось, дрожала земля.

– Как только гонцы будут убиты, я доведу свое решение до остальных, – сказал Джучи.

– Генерал, – вдруг снова сказал Сен Ту. – Если кто-то из них не пойдет с тобой, если они решат возвращаться к хану, то предадут нас.

Джучи посмотрел в черные глаза китайца. Старший сын хана долго обдумывал свои планы. И что-то подсказывало ему, что таких людей нужно убить. Куда безопаснее было сохранить жизнь гонцам, чем позволить своим людям вернуться к Чингису. Если их отпустить, то его шансы остаться в живых сведутся почти к нулю. Джучи знал, что отец примет решение в мгновение ока, но Джучи колебался. Он чувствовал на себе взгляды командиров, ждущих его ответа.

– Я не стану удерживать их, Сен Ту, – наконец сказал Джучи. – Если кто-нибудь пожелает вернуться к семье, я позволю ему уйти.

Сен Ту сощурил глаза.

– Посмотрим, что будет, господин. Если таких наберется немного, я могу приказать лучникам прикончить их.

Улыбнувшись безграничной преданности китайца, Джучи посмотрел на толпу верных ему людей на берегу реки, и сердце его забилось от радости.

– Я убью гонцов, – ответил Джучи, – потом будет видно.

Деревня в горах осталась нетронутой. Монгольское войско, возглавляемое Чингисом и Субудаем, добиралось туда три дня по узкому проходу через горы. Порой ширины дороги едва хватало для трех лошадей, и трудно было даже представить себе, что люди вообще могли выжить в таких местах. Однако на третий день, около полудня, монголы встретили на своем пути тяжелогруженую повозку, запряженную мулом. Поскольку дорога шла по краю глубокой пропасти и требовалось обеспечить безопасность движения туменов, Джебе заставил погонщика распрячь мула, и монголы сбросили телегу в ущелье. Субудай с интересом наблюдал за тем, как она полетела вниз, разбившись в щепки о скалы. Зерно широко рассыпалось по ущелью, растрепавшиеся на ветру рулоны ткани упали на камни.

Убитый горем владелец имущества не посмел возражать, и Субудай швырнул ему мошну золота за проявленную стойкость. От ужаса и горя не осталось следа, как только человек осознал, что стал сказочно богат.

Селение отстроили из местного камня, и дома вдоль единственной улицы, сложенные из каменных глыб одного цвета с окрестными скалами, словно были частью окружающих гор. Позади жалкой кучки строений с головокружительной высоты бежал горный поток, наполняя воздух мириадами крошечных брызг. Куры беззаботно ковырялись в земле. Люди в ужасе пялились на монгольское войско, затем опускали глаза и разбегались.

Субудай завеем наблюдал с любопытством, хотя беспокойство не покидало его. Отряды и телеги в обозе растянулись на многие мили по горной тропе, и если бы предстоял бой, то сражаться смогли бы лишь те, кто шел впереди длинной колонны. Сложная местность вынудила Субудая нарушить все правила, выработанные за многие годы войн, и, продвигаясь рядом с Чингисом по улице, он все время был в напряжении.

Субудай послал своего человека назад за купцом, чья сестра проживала в этой деревне. Вместе с воином он отправил еще дюжину всадников, чтобы перетащить золото и столкнуть телегу в ущелье. Не сделай он этого, повозка загородила бы путь тем, кто шел следом за ней, разделив войско на две половины. Субудай не видел иного выхода. За неимением достаточного пространства для маневра обоз с припасами отстал бы от главной колонны, а допустить этого было нельзя. Положение монголов представлялось Субудаю рискованным. Гористая местность таила немало опасностей, и он был сильно обеспокоен уязвимостью своего войска, растянутого в длинную цепь.

Не чая увидеть деревню целой и невредимой, купец в умилении смотрел влажными глазами на нетронутые дома. Сестру он отыскал быстро и сразу постарался успокоить ее, видя страх женщины перед монголами. Когда те сгружали мешки с золотыми монетами на порог ее дома, она смотрела на них, растерянно раскрыв рот, но вид несметных богатств ничуть не успокоил несчастную женщину. Скорее наоборот, она становилась только бледнее с каждым новым мешком, падавшим у ее ног. Как только монголы отошли назад, женщина крепко ударила брата по щеке и попыталась запереться от него за дверью своего дома.

– Ты же убил меня, глупец! – кричала она, возясь с ним в дверях.

Удивленный гневом сестры, купец отступил на шаг, после чего дверь с треском захлопнулась, и все услышали за ней громкий плач.

– Очень трогательно, – процедил Чингис Субудаю.

Но тому было не до шуток. Селение со всех сторон окружали высокие скалы, и Субудай не сомневался, что за монголами кто-то следит. Рыдавшая женщина наверняка тоже об этом догадывалась. Субудай заметил ее глаза. Перед тем как захлопнуть дверь, женщина на миг обратила взгляд в сторону гор. Полководец огляделся вокруг, осматривая каждую вершину, но ничего не заметил там. Все было спокойно.

– Не нравится мне это место, – сказал Субудай. – Я уверен, эта деревня существует лишь потому, что тут все прислуживают ассасинам. Зачем еще забираться в такую глушь? Откуда еще у них деньги на товары, которые вез тот купец с повозкой зерна?

Подумав об этом, Субудай тихонько подвинул коня ближе к Чингису, как будто предчувствовал, что узкая улочка готовит им западню. Одной меткой стрелы могло бы хватить, чтобы положить конец всей их кампании, если бы жители деревни были настолько безрассудны или достаточно смелы.

– Думаю, нам не стоит задерживаться тут, великий хан, – добавил он. – Отсюда в горы ведут две дороги, и только одна уходит назад. Позволь выслать разведчиков по обеим, чтобы найти путь.

Чингис кивнул, но в тот же миг где-то ударил колокол, звон был глухим, но эхо разнесло его далеко по горам. Прежде чем звон умолк, двери домов распахнулись и вооруженные мужчины и женщины выбежали на улицу. Монголы в шоке схватились за луки и обнажили мечи.