Не могу больше. Не выдерживаю. Размахиваюсь и, что есть силы, бью его по лицу ладонью. И звук пощечины еще долго отдается у меня в ушах в наступившей оглушительной тишине.

Его руки опускаются, и я падаю назад, поскольку все это время безуспешно пыталась вырваться. Остаюсь сидеть, где упала, с ужасом глядя на вампира. Никогда прежде я руки на него не поднимала. И не думаю, что кто-либо из людей вообще… Впрочем, в таком состоянии я его тоже еще не видела.

Он стоит… замерев на месте, молча. И взгляд его проясняется… или чернеет… Пауза тянется. Секунды превращаются в вечность.

— Это называется «плюнуть в душу», Лара, — раздается, наконец, его голос. Чужой, холодный. — Плюешь ты метко, я и забыл…

Он по-прежнему стоит, не шевелясь. Не глядя на меня. Не глядя на нее, на них…

— Ты… сорвался. Я испугалась…

— Да что ты? Как интересно… — усмешка. Холодная, издевательская. И все тот же взгляд — в никуда, мимо. Только руки в карманы засунул. Постоял. Отошел подальше, на край поляны. Встал там, прислонившись спиною к дереву. Откинул голову, закрыл глаза. Помолчал.

— Лариса, а ты… хоть когда-нибудь… думала обо мне? — произнес, наконец, все так же неестественно спокойно, вот разве что слова подбирал с видимым усилием. — Нет, не о том, как тебе плохо со мной, как сильно я тебя раздражаю, как не нравлюсь, как хорош в постели… Просто обо мне. Как я живу, что ощущаю, что чувствую… Я ведь сейчас даже не о любви, Ларис. Да не люби, не надо…

— Я…

Он перебил, не дослушав. Не интересовал его мой жалкий лепет.

— Ты когда-нибудь думала о том, что я — не человек? Никогда им не был и некогда не буду. Но при этом у меня тоже есть потребности. Естественные для моего вида. Что абсолютно так же, как и ты, я бываю голоден. Вот только в пищу мне годится только живая человеческая кровь. И ничего больше. Заменителя нет. Что секс занимает в нашей культуре столь серьезное место не просто так. Это тоже тип питания, Лара. Необходимый для нормальной жизни энергообмен. И когда его долго нет — это тоже голод, Лар. Сильный. Сводящий с ума, ставящий на колени… Я сорвался, говоришь? Не настолько, чтобы тебя обидеть, ты не могла этого не понимать… — помолчал. И я молчала, замерев на земле, ожидая худшего. — А ты могла бы мне помочь. Поддержать в минуту слабости… Ты предпочла меня оскорбить. Очередной раз ткнуть в лицо, что я не железный, не идеальный, что у меня бывают срывы, слабости. Что я, «о, светоч, пощади», будучи вампиром, смею вести себя по-вампирски! — язвительность все же пробилась. Холодная, беспощадная. Да, это он любить хотел импульсивно. А убивать будет, как водится, расчетливо. Хладнокровно. Впрочем, пока он бьет лишь словами. Все так же не глядя. Не шевелясь. — Ты болела сейчас, тебе было плохо, я все понимаю. А ты представляешь, каково было мне? С тобой наедине, в замкнутом пространстве, где все пропитано твоим запахом, не имея возможности прикоснуться, пригубить… Я вампир, Лара, у меня зубы сводит, в глазах мутится, я еле сдерживаюсь… Я тебя хочу — до безумия. Не кровь, не плоть, не пищу, Лара, тебя. Обладать, любить, соединиться с тобой в одно целое… Но я вампир, и я знаю свои возможности. После недели воздержания — я не смогу себя контролировать. Да еще на голодный желудок. Кровь ударит в мозг — и все, Лариса. Я уже не смогу остановиться. И я запрещаю себе думать об этом, дышать, чувствовать… Да, когда я увидел ее, я расслабился. Позволил себе расслабиться, потому что с ней я смогу… смог бы — любить тебя, насытится, избавиться от боли…

— От боли?

— У меня от голода болит голова, — он чуть пожимает плечами. — У тебя не бывает?

— Но голод… откуда? У тебя же рабы…

— Я не брал. Не заказывал из Илианэсэ. Они дорогу переносят плохо, тащить их за две тысячи километров… Дикарей для того и оставляли… Вот только я ошибся. Думал, за день мы сюда доберемся, а видишь… не получилось.

Он так и стоит, прижавшись спиною к дереву, словно черпая из него силу. Даже глаз — так и не открыл. Сдерживается? Боится сорваться?

— Анхен, прости пожалуйста, я… я просто испугалась, ты был на себя не похож, я…

— Теперь похож?

— Что?

— Теперь я на себя похож?

— Д-да.

— Так я повторяю свое предложение. Ты, я и она. Можно вчетвером, против мальчика я не возражаю. Не хочешь на травке — можно в машине, не нравится в машине — нам поставят шатер, — глаза, абсолютно ясные, смотрят на меня в упор. Холодно и пронзительно. И я понимаю, что вопрос не праздный. Что сейчас от моего ответа зависит многое, очень. Наше будущее, наши отношения, моя жизнь, быть может…

— Я не смогу, — я так и сижу на земле, слезы катятся из глаз, я понимаю, что теряю его, но… — я просто не смогу. Быть рядом, смотреть, как ты убиваешь ее, получая удовольствие от процесса… Я не смогу, Анхен, я не готова, я не смогу… прости…

— Да, — спокойно кивает он головой, словно и не сомневался в ответе. — Ты слишком лицемерна, чтобы смочь. Ты предпочитаешь, чтоб я это сделал как-нибудь без тебя. Предпочитаешь закрыть глаза и сделать вид, что ее просто никогда не было. Ведь на самом деле тебе на нее плевать, Лара. Тебе не важно, выживет она или умрет, главное — чтобы не на глазах.

— Неправда…

— Правда. Мои рабы. Те, что мне возят в качестве корма. Что ты знаешь о них? Выживают они или умирают? А если выживают, то на сколько раз мне хватает одного? Как часто их меняют? Как долго можно продлевать им жизнь, беря их кровь? Не знаешь. Никогда не интересовалась. Их жизнь и смерть тебе безразличны. А эта дикарка — ровно такая же моя рабыня с той минуты, как ее привязали к столбу. Вся разница — ее выставили на свет. Ее достаточно спрятать — и ты преспокойно о ней забудешь, и вновь будешь делать вид, что я не вампир.

— Но я…

— А я вампир, Лара. А с тобой я вынужден поддерживать свою жизнь тайком, словно вор. Чтоб, не дай светоч, нежная наша Лара не увидела, что я ем. А что, Лариса, если я перестану пить кровь, заниматься сексом, тебе станет легче? Я, конечно, помру не сразу, какое-то время промучаюсь. Но потом умру. В твоих глазах, видимо, человеком. И что, наступит счастье? Не станет злобного авторитарного меня, который все за тебя решает. Сможешь жить, как тебе хочется. Сколько дней по самым смелым прикидкам?

— Ты все опять переворачиваешь с ног на голову.

— Да нет, как стояло, так и стоит. Я по-прежнему голоден.

— А я по-прежнему не могу присутствовать при том, как ты убиваешь людей. Да, я лицемерка. Да, я глаза закрываю. Да, я смирилась с тем, что ты их убиваешь, лишь бы не на глазах. Потому что я не смогу этого вынести, я сойду с ума, я просто сойду с ума, Анхен! Ну неужели тебе будет от этого легче?

Молчит. Смотрит. Долго и так… словно прощаясь. Со мной? С надеждой?

Вынимает из кармана какой-то предмет, бросает к моим ногам. Нож. Небольшой, перочинный. В путешествии нашем не раз пригождался. Но сейчас — зачем?

— Подарок был сделан нам обоим. Как я и сказал — мужчина твой. Милосердие вампира — подарить блаженство перед смертью. Давай посмотрим на милосердие человеческое.

— И что… ты хочешь, чтобы я сделала?

— Все, что сочтешь нужным. Ты ведь знаешь, как надо. Ты всегда знаешь, как надо.

Не всегда. Но сейчас я знала. Люди не должны быть связаны. Люди не должны быть рабами. Решительно поднимаюсь с земли и подхожу к мужчине. При моем приближении глаза его чуть расширяются, он заметно бледнеет. Но молчит. Держится. Обхожу его сзади и разрезаю веревки. Хороший нож, острый. Разрезал быстро.

Мужчина опускает руки, но все так же стоит, ожидая…

— Уходи, — говорю ему в спину. — Уходи, ты свободен.

Он испуганно оборачивается, смотрит на меня, на нож в моей руке. Падает на колени.

— Уходи, — повторяю я.

— Он не понимает, — вампир так и стоит, прижавшись к дереву. И смотрит на меня. Спокойно, выжидательно.

— Почему не понимает? Я же вроде по-человечески… — последнее время со мной что-то творилось, я постоянно языки путала. Скакала с одного на другой, заставляя Великого морщится, и сама порой этого не замечала. И понимать стала по-эльвийски свободно, и любую мысль выражала, не задумываясь…