— Отец мыслил этот мир, как передышку, — продолжил меж тем Лоу. — Собраться с силами и продолжить. Но он ошибся. Собраться с силами этот мир ему уже не позволил. Он отдал мне слишком много, восстановить уже не удалось… Отец ошибся и в другом. Я не был уже ребенком. Ребенок во мне давным-давно умер. Во мне жила его душа, его жизненные силы наполняли мое детское тело. И то, что я выжил, не свидетельствовало о том, что ребенку это под силу. Отец был уже слишком слаб, чтобы это понять… Да, у нас не было другого пути, но хотя бы предупредить… Он сделал все, что мог, и даже больше, но его не простили. Ни за детей. Ни за превращение в вампиров. Ни за меня. Они так и не поняли, что тот мальчик — мертв.

— Но ты живой! — не могла согласиться я. — Ты живой, ты заботливый, ты добрый. Ты умеешь сочувствовать, ты умеешь согреть, твой дом полон тепла и света.

— Я рад, что тебе нравится мой дом, но все же… Большинство скажут, что я холодный и бесчувственный, и будут правы. Часть меня умерла. И детей у меня никогда не будет. Я почти фантом. Тело с чужой душой, мертвый коэр с недоделанным делом.

— Да что ты выдумал, в самом деле! — не могла я это слушать. Развернулась, взглянула в его глаза. — Ты — это ты. Ты сам говорил, ты не отец, у тебя ни знания его нет, ни опыта…

— Знания — это другое. Это разум. Как и память, и опыт. А душа… в отрыве от разума она — эмоции, потерявшие причину: ты стремишься к чему-то… но не помнишь, к чему и зачем, ты любишь или ненавидишь что-то, но не помнишь, за что…

Обняла его, не выдержала. Если это все было правдой, то слишком уж горькой.

— А ты думаешь, почему у меня волосы мертвые? — невесело усмехнулся мой коэр. — С вампирской-то регенерацией? Слишком многое во мне умерло так, что уже и не восстановишь…

Кажется, я целовала его тогда. То ли, чтоб доказать ему, что он живой, то ли, чтоб почувствовать это самой…

— Но это неправильно, Лоу. Неверно считать себя живым мертвецом. Если твоя жизнь не закончилась, если она продолжается — надо жить!

— Ты не слушаешь. Отец не сделал главного. Я не сделал главного. Мы не нашли мир, полностью пригодный для жизни. Я жив, потому что должен восполнить знания, которые уже не смог передать мне отец, и открыть настоящую дверь. Вычислив ее прежде, ведь у меня никогда не будет столько сил, как было у отца, я не смогу открывать все подряд. И ребенка, чтоб продолжить мое дело, у меня тоже не будет. Боги уже получили в уплату мою жизнь, и они заберут ее, как только дверь будет открыта. Я умру в том портале, Лар, моих сил хватит лишь на то, чтоб продержать его открытым достаточно долго. Да и то я боюсь, что всем не успеть.

— Я слушаю, Лоу, — не согласились я, — внимательно тебя слушаю. В тебе бьется чужая сущность, требуя исполнить чужое предназначение. Сущность без разума, забывшая что, зачем и от кого она хочет. Прошло триста лет, вы приспособились, вы живете. Да, не идеально, но уж точно лучше людей. А тобой все еще управляет страх твоего отца, что мир не тот. Шок, что он не справился. Или справился не до конца. Ты пойми, я же первая «за», чтоб вы построились в колонну по три и свалили за горизонт. Но! Ты не можешь быть один за всех. Это не могут быть только твои усилия. Это как-то неправильно. Не верно.

— Нет, Ларис. Это верно и единственно правильно. Когда-то боги потребовали мою жизнь, а забрали жизни моих родных. И я видел, как умирал отец, сломленный, всеми проклятый, отдавший последнюю частичку своей души во имя рождения той, что продолжит род коэров. Видел, как умирала мать. Я сам умер не единожды ради того, чтоб мой народ обрел хотя бы передышку… Нет, Ларис, когда придет время, я буду один. И богам нечего будет взять с меня, кроме того, что и так уже их. Вот только в этот раз жертва будет осознанной и добровольной, а это дороже. И им придется принять такую плату, — его голос был жестким сейчас. И в глазах холодела сталь. Нет, коэры не поклоняются богам. Они с богами торгуются.

— От чего умерла твоя мама?

— От ненависти, Лар. Банально — от ненависти. Ее ненавидели все, вообще все. За мужа. За меня. За Ясмину.

— Но за Ясмину за что? — поразилась я.

— Яся была первой. Первый ребенок, родившийся в этом мире. Понимаешь, они просто первые сумели понять, как. Что в этом мире является необходимым условием зачатия… И в итоге, у нее — двое детей, а у всех остальных — ни одного. Они просто сожгли ее своей ненавистью. Мама держалась ради Яськи. Держала щит над ее сознанием, чтоб ребенок не ощущал… Владыка даже не пытался переломить ситуацию. Пытался Анхен. Пыталась Арчара…

— Но Арчара же…

— Нет, она не всегда была злом. Просто она из тех, кто против. Против всего, по жизни. Из тех, кто идет налево, когда всем направо, кто отращивает волосы, когда все стригут их коротко, кто поклоняется луне просто потому, что все другие — солнцу. Да помножь все на родовую спесь, врожденную авторитарность… В это можно однажды заиграться — и она заигралась. Но в те годы ее душа была еще живой. Арчара влетала в наш дом — стремительная, порывистая — и приносила с собой радость… Она сломалась уже потом, сначала погибла мама…

— Прости, что заставила тебя вспоминать об этом.

— Ничего. Ты ж хотела понять… А я просто хочу открыть эту дверь. Не для себя. И не ради них. Для сестры. Не потому, что в том мире солнце не жжется, и ей не придется пить кровь. Она всю жизнь ее пьет, еда и еда. Да и к солнцу мы давно уж привыкли. Просто там она не будет изгоем. Понимаешь, там она станет сестрой спасителя. Мою семью вновь будут уважать — мою сестру, ее детей. Там она будет счастлива, — он чуть помолчал, а продолжил уже стихами:

— По земле, на которую мне никогда не вступить,

Ей идти суждено. И трава там пусть будет мягка,

Горизонт лучезарен и чист, а походка легка.

И пусть будут белее волос ее те облака,

Средь которых с любимым она будет в танце кружить.

На земле, где моих никогда не услышат шагов,

Будет жить ее сын, бесконечной любовью согрет,

Окруженный родными, друзьями, не ведая бед.

Его детские сны там заполнит лишь солнечный свет

И таинственный шепот к нему благосклонных богов…

— Он будет коэром? — уточнила, когда негромкие звуки его стихов растаяли в воздухе.

— Да, я уверен, сын моей сестры вырастет однажды великим коэром, иначе боги просто не дали бы отцу возможность продолжить род. А в том мире слово коэра, даже юного, будет значить многое, для всех вокруг.

— Тебе важно, чтоб эльвины вновь услышали богов?

— Мне важно, чтоб мой племянник мог реализовать свое предназначение, мог пользоваться своими способностями, потому что иначе… тяжело. Мне важно, чтоб любой город, любой поселок гордился тем, что моя сестра в него заглянула, и все его жители наперебой предлагали бы ей остановиться в их доме, — он резко встал, откинул с лица серебряные пряди. — А все эльвины со всеми богами — всего лишь средство, — он оправил одежду. Чуть резковато, да и не так уж она и сбилась. — И не рассказывай мне про чужую душу, она давным-давно моя. Прости, я уже спешу.

Сбежал. А я долго еще сидела, обхватив коленки, жалея, что вообще настояла на этом разговоре. Для Лоу он оказался слишком тяжел.

Он вернулся дня через три, беззаботный и свежий, утащил меня гулять и болтал исключительно о ерунде. К той теме мы больше не возвращались. Просто жили.

Лоу по-прежнему улетал и возвращался, я читала книги из его библиотеки, повествующие об иных обычаях и иной реальности, а ночами и сама блуждала в этих непонятных мне реальностях, потихоньку там осваиваясь, и все увереннее выбирая маршруты своего ночного «полета».

Вот только начинались они все равно от Анхена, И Лоу подтвердил, это был не просто сон. Я действительно видела его — там, где он был и таким, каким он был в тот момент. Мои способности, похоже, активировала птичка, тянула меня к себе, давала крылья, а потом отпускала на свободу. Но, даже зная, что могу уйти, порой я оставалась. И потому, едва ли все дело было лишь в древней костяной фигурке.