Встаю. Уверенно, не отрывая от него взгляда.

— Великий считает, что наказал меня недостаточно? Если б ты пожелал, ни одной стрелы бы не вылетело. И не ври мне про расстояние. Все дело в том, что тебе требовалось меня наказать. Так наказывают рабов, Анхенаридит. А ты когда-то сказал, что я для тебя — не рабыня

— Лариса!

— Я договорю. А ты изволь послушать. Я тебя — выслушала. Твоя очередь, не находишь? Кто и скажет, если не я, — стою, не отрывая от него гневного взгляда. Бросая каждую фразу уверенно и непререкаемо. В этом мне было у кого учиться. — Или ты струсишь? Заткнешь мне рот ударом кулака? Побоишься слов двадцатилетней девчонки?

— Бить по лицу сегодня — твоя прерогатива, — холодная усмешка.

— Расту, — напрасно он думал меня этим смутить. — Учитель был хороший. Начал, помнится, с порки ремнем. Руки очень ловко выворачивал. Заливал меня кровью из перерезанного горла. Не своего, разумеется. А сегодня — да вы не в ударе, авэнэ. Всего-то попугали меня близостью смерти, — усмехаюсь. В его надменное лицо. В ответ на все его усмешки.

— Я дал слово не поднимать на тебя руку.

— Благородно. И сто раз пожалел, не правда ли? Но ты выкручиваешься, молодец. Ведь наказывать можно не только болью. Страх тоже подходит.

— Ты хотела дикарей, и ты их получила. Такими, какие они есть, и не надо обвинять теперь меня.

— Ты уже объяснял, кто во всем виноват: я и дикари. Не будь меня, ты убивал бы их значительно милосерднее. Когда пришел бы к ним за едой. Ведь ты все равно бы пришел, тебе нужна еда. И на цифре «один» ты бы точно не остановился.

— Надеешься остановить меня сейчас? — любопытствует. Надменно так. Как вампиру и авэнэ положено.

— Набрать себе еду? Нет. Я никогда в жизни не пыталась отбить у вас еду или заморить вас голодом, Великий. Тут вы блестяще передергиваете, верю, что вы хороший политик.

— Я должен быть польщен, что ты на «вы»?

— Лучше просто остановись на секунду, и взгляни, — прошу я его, а на просьбу словно отвечает само время. Оно замирает, застывает неестественной тишиной в самой немыслимой точке пространства. Множество шатров из толстого войлока, все до единого входами на юг, и никакого понятия об улицах. Легкий белый дым, поднимающийся над большинством из шатров, выходя из круглого отверстия в центре крыши. И столб с ромбовидным навершием справа от каждого входа. К большинству привязаны лошади. Только лошади. Множество мужчин, еще недавно бывших воинами и лучниками, замерших в страхе на коленях. И чье-то испуганное дыхание в шатрах, и сдерживаемые всхлипы, и несдержанный горестный вой. Мертвый музыкант у чадящего костра. Светлейший Анхенаридит ир го тэ Ставэ, холодный, надменный, обозленный. И человеческая девочка Лариса. В штанах по вампирской моде и блузе по моде человеческой. Постриженная, как вампирка, но вампиркой так и не ставшая. Думать по-вампирски не сумевшая. Чувствовать по-вампирски не научившаяся. Уже не испуганная. Уже не верящая. Уже… даже не любящая. Без надежды. Без будущего. И даже прошлое кажется сном. — Взгляни, Анхен, вспомни! Кем был ты в Стране Людей? Благородный куратор, воспитывающий у студентов любовь к родине и тягу к знаниям. Самоотверженный хирург, не покидающий операционную, пока есть хоть какие-то силы, и даже тогда, когда не осталось уже никаких. Неутомимый администратор, спасающий человеческих детей вопреки прямому распоряжению начальства. Целеустремленный политик, добивающийся спасительных для людей законов о всеобщей вакцинации и закрытии Бездны. Ты и тогда убивал людей, я иллюзий не строю. Братьев и сестер тех, которых спасал. Но ведь скольких — спасал! А теперь? Что стало с тобой теперь, Анхен?

Вздыхаю. Почти что всхлипываю. Злюсь на себя за это проявление слабости. Но он молчит. Не перебивает. Слушает.

— Здесь. По эту сторону, — говорить об этом тяжело, но надо. Потому, что если молчишь — значит, проблемы нет. А она ведь есть. Он не только губит меня, ломая и перемалывая, он и сам — гибнет. — Ты появился и убил Доири. Взмахом руки. В пепел. Я не о том, кто и в чем виноват. Он был вампир. Как и ты. И, по вашим меркам, мальчишка.

— Я — спасал тебя, — проникновенно так, снисходительно. Впору слезу пустить от собственной неблагодарности.

— Нет. Карал его. Хотя — при всей моей к нему нелюбви — он был последний, кто был виноват. Просто всех виноватых — без тебя убили. А меня ты не спас. Просто переложил умирать из одного места в другое. И — да, извини, забыла. Про удары по лицу. Ведь меня в тот миг ты тоже считал виноватой. В том, что попалась, подставилась, позволила сделать себя рабыней. Потому и бросил тогда — в наказание. Ты же мастер у нас — наказывать.

— Я не…

— Ты — да! Далее. Аниарский храм.

— Не начинай, — морщится, как от боли.

— Я продолжаю. И не о себе. Меня ты пришел и спас. Было. Вот только для моего спасения точно надо было рушить храм? Уничтожать святыню, калечить, а может, и убивать всех этих женщин? Нет. Ты просто карал. Наказывал, и не мог остановиться. Тебе все равно, кого карать: вампиров, людей. Ты же всемогущий. Владыка немного сдерживает. Но уверена, это временная трудность, ты справишься.

— Ларис, прекрати говорить о том, чего не понимаешь!

— Вот только когда ты всех вокруг покараешь и со всем справишься, приведешь к единому знаменателю и заставишь мир видеть по своему, — нет, я не прекращу, я договорю. — Что останется в самом тебе — от тебя? Что останется в тебе от того эльвина, кем ты некогда был?

— Ты не знаешь, каким я был!

— Что останется от того куратора, которым вся страна восхищалась?

— Не припомню твоих восторгов.

— Как сумела бы я быть рядом — без восторгов? А теперь — что осталось в тебе, кроме этой жажды карать и разрушать? Ты идешь по земле — как смерч! По своей земле, по земле, которую вы объявили своей. Что осталось в тебе, кроме ненависти?

— Мне казалось — любовь к тебе. Или это — не в счет?

— Любовь созидает, Анхен. А ты — только рушишь. Все вокруг, все, к чему прикоснешься. Разве это любовь? Разве из любви ко мне ты пытался заставить меня принять участие в убийстве человека, мне подобного? Ты ведь знал, ты не мог забыть. После убийства Елены я месяц боролась с безумием, я была на грани, меня в больницу пытались уложить. А сейчас? Вот ты говоришь, ты знаешь свои пределы. Я свои тоже знаю, Анхен. Второй раз я не выдержу, сойду с ума. Мне очень не хочется, а тебе? Я точно нужна тебе безумной?

— Я же сказал, я сорвался, Лара, — нервно поджимает губы. — Мне стало плохо, повело меня, сколько можно!

— Ты повторил, когда взял себя в руки. И наказал за отказ. Прости, но я не верю в твою любовь. Любимых — не карают, Анхен. С ними спорят, не соглашаются, их убеждают — но не карают!

— Я не карал, я…

— Ты шел сюда убивать! Убивать и демонстрировать мне трупы! И сваливать вину за их смерть — на меня! Конечно, тебя обидели, зачем тебе сдерживаться! Проще уничтожить весь мир, и объявить виноватой в своих подвигах собственную рабыню! Зачем ты убил музыканта? За что? Он даже не стрелял!

— Он мне мешал.

— Чем? Песенками?

Морщится.

— Он организовал вооруженное сопротивление. Поддерживал их боевой дух. И он не музыкант. Он их коэр. Духовный лидер. Они называют — шаман.

— И что в твоих планах дальше? После того, как наберешь себе еды? Сожжешь поселок? За организацию вооруженного сопротивления? Да что осталось в тебе, кроме ненависти, Анхен?! Ты же весь мир теперь ненавидишь! Всех!

— А что осталось мне, кроме ненависти, Лар? Что у меня еще осталось? У меня был мир. Дом, родные. Все развеялось в пыль. У меня была страна, которую я создавал, собирая по камушку, собирая вместе с ней по камушку — себя прежнего, почти эльвина. У меня ее отняли. Но ведь дело даже не в этом. Я знаю Владыку, он остынет, одумается, и я все верну. Вот только не факт, что уже захочу. Потому, что они — меня предали. Люди, которых я всю жизнь учил любить друг друга, помогать друг другу, стоять друг за друга до конца. Они предали все, чему их учили! Они вышвырнули из своей среды одну из себе подобных, словно шелудивого пса. Ни за что. Без разбирательств. С фарсом, вместо суда и справедливости!