Сдававший назад автомобиль остановился, япошки повыпрыгивали оттуда, залегли на противоположной стороне, установили пулемёты и начали яростно отстреливаться. Фану Шестому пуля раздробила нос, и его кровь брызнула в лицо отцу.

Два япошки из горящего грузовика рывком открыли дверь, выскочили наружу и спрыгнули в реку. Средний грузовик, из которого сыпался рис, не мог двинуться ни вперёд, ни назад, он лишь кряхтел на мосту. Рис журчал, словно дождевая вода.

Внезапно пулемётный огонь со стороны японцев прекратился, лишь время от времени раздавались выстрелы из винтовок «Арисака-38». Больше десяти япошек, прижав к груди винтовки и согнувшись, бежали на север мимо горящего грузовика. Дедушка снова крикнул «Огонь!», однако мало кто откликнулся. Отец обернулся и увидел под насыпью трупы своих бойцов, раненые стонали в гаоляновом поле. Дедушка серией выстрелов уложил несколько япошек. К западу от дороги тоже прозвучало несколько разрозненных выстрелов, и ещё несколько япошек упали. Теперь они отступали. С насыпи к югу от реки прилетела пуля и вонзилась в правую руку дедушки, рука дёрнулась, дедушка выпустил винтовку, и она повисла на шее. Командир Юй отступал в гаоляновое поле с криком:

— Доугуань, помоги мне!

Он оторвал рукав, потом велел сыну вытащить из-за пазухи кусок белой ткани и помочь ему перевязать рану. Мальчик, пользуясь случаем, сказал:

— Отец, тебя мама зовёт.

— Сынок, давай сначала перебьём этих ублюдков!

Дедушка достал из-за пояса выброшенный отцом браунинг и отдал ему. Горнист Лю, подволакивая окровавленную ногу, приполз с края дамбы и спросил:

— Командир, трубить?

— Труби! — велел дедушка.

Лю, встав на колено одной ноги и вытянув вторую, поднёс трубу к губам и начал дуть, запрокинув голову. Из трубы раздался тёмно-красный звук.

— Вперёд, братцы! — заорал дедушка.

С гаолянового поля к западу от дороги донеслись в ответ несколько криков. Дедушка взял винтовку в левую руку, но только вскочил на ноги, как по щеке чиркнула пуля, и он кубарем укатился обратно в гаолян. На насыпи к западу от дороги раздался истошный крик. Отец понял, что ещё кто-то из их отряда получил пулю.

Горнист Лю продолжал трубить в небо, и тёмно-красные звуки сотрясали гаолян.

Дедушка схватил отца за руку со словами:

— Сынок, пойдём с папой, нам надо соединиться с братцами на западной стороне.

Над грузовиком на мосту клубился дым, полыхало пламя, рис тёк по реке, словно снежная крупа. Дедушка потащил за собой отца, они стремительно пересекли шоссе, пули звонко щёлкали о дорожное покрытие. Два бойца из их отряда с перепачканными копотью лицами и потрескавшейся кожей при виде дедушки и отца скривились и со слезами на глазах запричитали:

— Командир, нам конец!

Дедушка удручённо сел в гаоляновом поле и долго долго не поднимал головы. Японцы с другого берега перестали стрелять. Слышно было, как на мосту потрескивает пламя, в котором горит грузовик, а к востоку от дороги трубит в свою трубу Лю.

Отец уже не испытывал страха, он проскользнул в западном направлении вдоль насыпи, аккуратно выглядывая из-за жухлой травы, и увидел, как из-под тента на втором грузовике, который ещё не успел загореться, выскочил солдат и вытащил из кузова старого япошку. Старикан был очень тощий, в белых перчатках, с длинной саблей на поясе и в чёрных сапогах для верховой езды, доходивших до колена. Они начали пробираться вдоль борта машины, а потом спустились с моста. Отец поднял браунинг, не в силах унять дрожь в руке, впалый зад старика подпрыгивал туда-сюда перед дулом пистолета. Отец стиснул зубы, закрыл глаза и выстрелил. Пуля со свистом вошла прямо в воду, и один белый угорь всплыл кверху брюхом. Японский генерал споткнулся и упал в реку. Отец громко крикнул:

— Пап, тут их начальник!

Сзади кто-то выстрелил, голова старого японца треснула, и по воде расплылась целая лужа крови. Второй япошка, перебирая руками и ногами, спрятался за опору моста.

Японцы снова начали активно стрелять, и дедушка придавил отца к земле. Пули засвистели в гаоляновом поле. Дедушка похвалил:

— Молодец! Моя порода!

Отец с дедушкой не знали, что убитый старик — знаменитый японский генерал-майор Накаока Дзико.

Труба Горниста Лю не замолкала, грузовик горел таким жарки пламенем, что солнце в небе раскалилось, стало красно-зелёным и, казалось, увяло.

Отец сказал:

— Тебя мамка звала.

— Она ещё жива?

— Жива.

Отец потащил дедушку за руку в глубь гаолянового поля.

Бабушка лежала под гаоляном, на её лице играли тени от гаоляна и застыла приготовленная для дедушки улыбка. Её кожа была неестественно белой, а глаза так и не закрылись.

Отец впервые увидел, как по суровому лицу дедушки в два ручья текут слёзы.

Дедушка встал на колени рядом с бабушкой и здоровой левой рукой зарыл ей глаза.

В одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда умер дедушка, отец закрыл ему глаза левой рукой, на которой не хватало двух пальцев. Когда дедушка в пятьдесят восьмом году вернулся с диких гор на японском острове Хоккайдо, ему уже трудно было говорить, каждое слово он выплёвывал, словно тяжёлый камень. Когда дедушка вернулся из Японии, в деревне устроили торжественную церемонию, в которой принял участие даже глава уезда. Мне тогда было два года, я помню, как на околице под деревом гинкго расставили в ряд восемь квадратных столов, на каждый стол поставили кувшин с вином и больше десятка белых чарок. Глава уезда взял кувшин, налил вина и обеими руками поднёс дедушке чарку со словами:

— Подношу эту чарку вам, наш герой! Вы прославили жителей всего нашего уезда!

Дедушка неуклюже поднялся с места, вращая блёклыми глазами, потом выдавил:

— В-в-в-винтовка!

Я увидел, как он поднёс к губам чарку, его морщинистая шея вытянулась, кадык задвигался вверх-вниз, большая часть вина попала не в рот, а стекла по подбородку, а оттуда на грудь.

Помню, как дедушка вёл меня гулять по полю, а я тащил на поводке маленького чёрного пёсика. Дедушке больше всего нравилось смотреть на большой мост через Мошуйхэ, он стоял, держась за опору, и мог так простоять полутра или полдня. Я видел, как дедушка пристально всматривается в выбоины каменного моста. Когда гаолян подрастал, дедушка отводил меня в поле, ему нравилось местечко неподалёку от большого моста через Мошуйхэ. Я догадался, что это то самое место, откуда бабушка вознеслась на небеса, и этот ничем не примечательный клочок чернозёма пропитался её свежей кровью. В ту пору наш старый дом ещё не снесли, и однажды дедушка взял лопату и начал копать под катальпой. Он выкопал несколько личинок цикад и дал мне, я бросил их псу, тот надкусил, но есть не стал.

— Папа, вы что там копаете? — поинтересовалась мама, которая шла в общественную столовую[38] готовить еду.

Дедушка поднял голову и посмотрел на маму невидящим взглядом. Маму ушла, а дедушка продолжил копать. Он выкопал большую яму, обрубил больше десятка толстых и тонких корней, поднял каменную плиту и из маленькой печи для обжига кирпичей извлёк длинную жестяную коробку, изъеденную ржавчиной. При падении на землю коробка рассыпалась, внутри оказалась какая-то рваная тряпка, а в ней железная штуковина, покрасневшая от ржавчины, ростом повыше меня. Я спросил у дедушки, что это такое, а он ответил:

— В-в-в-винтовка!

Дедушка положил винтовку просушиться на солнце, а сам сел перед ней и то открывал глаза, то закрывал, то снова открывал и снова закрывал. Потом он поднялся, нашёл большой топор и начал рубить винтовку, а когда она превратилась в груду железа, стал раскидывать обломки, пока весь двор не был ими усеян.

— Пап, а мамка умерла? — спросил отец у дедушки.

Дедушка покивал.

— Па-а-а-ап!

Дедушка потрепал отца по голове, потом вытащил из-за пазухи короткий кинжал и принялся рубить гаолян, чтобы укрыть тело бабушки.

К югу от насыпи раздались звуки яростной перестрелки и крики «Бей их!». Дедушка потащил отца к мосту.