— Сегодня не вернусь.

В ту ночь тётка Лю снова пошла на восточный двор играть в азартные игры с работниками винокурни, а в бабушкиной комнате опять запылали золотые языки пламени.

Звёздной ночью бабушка поспешила вернуться домой. Она под окном подслушала, что происходит в комнате, а потом разразилась бранью.

Бабушка расцарапала Ласке всё лицо до крови и влепила дедушке оплеуху по левой щеке. Дедушка рассмеялся. Бабушка снова замахнулась, но рядом с дедушкиной щекой рука вдруг замерла и обессиленно чиркнула дедушку по плечу. Зато дедушка одним ударом сбил бабушку с ног.

Она во весь голос разрыдалась.

Дедушка забрал Ласку с собой и ушёл.

Члены «Железного братства» освободили одного из коней и велели дедушке и отцу сесть на него. Чёрное Око, подгоняя своего скакуна, мчался впереди всех, а красноречивый Пятый Заваруха, одинаково ненавидевший и КПК и Гоминьдан, неспешно ехал вместе с дедушкой. Его пегий конь был совсем ещё молодым, глядя на пятерых собратьев, несущихся впереди, он взволнованно мотал головой, хотел нагнать остальных, но хозяин без конца натягивал поводья, обуздывая его желание лететь. Пегий жеребчик обиделся и куснул вороного коня, на котором сидел дедушка, выплёскивая тем самым недовольство хозяином. Вороной лягнул пегого в знак протеста. Дедушка придержал своего коня, пропуская пегого вперёд, а когда расстояние между ними увеличилось до нескольких метров, поехал в хвосте за Заварухой. Тёплая серо-синяя Мошуйхэ весело пела, влажный воздух, поднимавшийся над водой, перемещался в поля за насыпью. Из-за военных действий поля так и не убирали, поэтому на них проступал коричнево-жёлтый цвет хаоса и упадка, сухие стебли прошлогоднего гаоляна в основном так и остались лежать на земле, время от времени попадались стоявшие в растерянности одинокие крестьяне. Те, кто поумнее, подожгли на своих участках стерню, сухие гаоляновые стебли с треском горели, превращаясь в пепел и возвращаясь в породившую их чёрную землю.

Костры на бескрайних полях по обе стороны реки трепетали, как обрывки тёмно-красной ткани, тёмный дым струился под чистым, словно лёд, небом. Удушливый запах горелого гаоляна забивал нос и горло. Пятый Заваруха, который не переставал разглагольствовать, повернулся в седле и сказал дедушке:

— Командир Юй, я тут уже полдня болтаю, а так и не услышал твоих соображений.

Дедушка горько усмехнулся:

— Да я ведь даже двух сотен иероглифов не знаю, зато мастер убивать да пожары устраивать. Лучше уж зарежьте, чем слушать все эти разговоры про государство да про партии.

— А как считаешь, когда японцев выгоним, кому должна достаться Поднебесная?

— Это меня не касается, моё у меня всё равно никто оттяпать не рискнёт!

— А если власть достанется коммунистам?

Дедушка заткнул одну ноздрю и высморкался.

— Тогда пусть правит Гоминьдан?

— Эти недоноски?!

— Так и есть. Гоминьдановцы двуличные, коммуняки хитрые. Всё-таки Китаю нужен император. Я ещё с детства в «Троецарствии» и «Речных заводях»[118] вычитал одну умную мысль: сколько бы ни длилась борьба, давно разделившийся должен воссоединиться, давно воссоединившийся должен разделиться, но Поднебесная всё равно должна остаться в руках императора. Государство — это семья императора, семья — это государство императора, только так можно править, отдавая все моральные силы. Когда у власти какая-то партия, то все только и знают, что языками трепать, каждый перетягивает одеяло на себя, в итоге полный беспорядок.

Пятый Заваруха остановил коня, подождал дедушку, а потом наклонился к нему и сказал заговорщицким тоном:

— Командир Юй, я с детства не раз перечитывал «Троецарствие» и «Речные заводи», хорошо разбираюсь в стратагемах. Желчный пузырь у меня величиной с куриное яйцо,[119] однако пока я не нашёл себе начальника, которому служил бы верой и правдой. Я-то думал, что Чёрное Око — герой-удалец. Ради него я покинул свой дом и вступил в ряды его братства в надежде геройскими поступками прославить свой род. Кто же знал, что Чёрное Око тупой, как свинья, и бестолковый, как бык. Ни тебе смелости, ни тактики. Только и думает, как ему сохранить клочок земли на реке Яньшуйхэ. В древности говорили: «птица выбирает себе хорошее дерево, а добрый конь начинает ржать при виде Бо Лэ».[120] Я тут поразмыслил и понял, что во всём огромном дунбэйском Гаоми есть только один великий герой — командир Юй. Поэтому я подговорил несколько десятков братьев, чтоб они подняли шум и вынудили Чёрное Око зазвать тебя в наши ряды. Эта тактика называется «заманить тигра в зал». В нашем братстве ты подобно вану Гоуцзяню станешь «почивать на хворосте и вкушать желчь»,[121] завоюешь симпатию и авторитет у остальных, затем младший брат найдёт лазейку, чтобы избавиться от Чёрного Ока, поставим тебя главным, наведём порядок и дисциплину, расширим отряд, сначала займём дунбэйский Гаоми, а потом двинемся на север, займём Пинду, Цзяо и объединим три этих района. Можно будет основать столицу в устье реки Яньшуйхэ, вывесить там знамя «Железного братства», ты будешь нашим правителем. Мы разошлём конницу в три стороны: первый отряд отправится завоёвывать уезд Цзяо, второй — завоёвывать Гаоми, а третий — Пинду. Уничтожим коммунистов, Гоминьдан и японских чертей, а когда все три города окажутся в наших руках, считай, в Поднебесной установилась наша власть!

Дедушка чуть было не свалился с коня. Он удивлённо смотрел на этого молодого, красивого, умного парня, и от волнения грудь сдавило так, что даже стало больно. Он остановил коня и дождался, пока перед глазами перестанут мельтешить чёрные точки. Ему хотелось скатиться с седла, встать на колени и поклониться, но он счёл это неподобающим, протянул руку, схватил влажную от пота ладонь Пятого Заварухи и сказал, стуча зубами:

— Что ж мы раньше не встретились, почему так поздно?!

— Господин,[122] не нужно излишних церемоний, давайте держаться одних помыслов и одних моральных устоев и сообща замышлять великое дело! — воскликнул Пятый Заваруха со слезами на глазах.

Чёрное Око, который оторвался от них на одно ли, остановил коня и крикнул:

— Ну, едете или нет?

Пятый Заваруха, сложив руки рупором, прокричал в ответ:

— Едем! У Лао Юя подпруга порвалась, как раз чиним!

Они услышали, как Чёрное Око выругался, и увидели, как он ударил по крупу своего коня плетью и тот, подскакивая, как огромный кролик, помчался вперёд.

Пятый Заваруха, глядя на моего отца, который сидел на коне с блестящими глазами, сказал:

— Юй-младший, то, про что я сегодня говорил с твоим отцом, — дело особой важности, никто не должен узнать об этом!

Отец энергично покивал головой.

Пятый Заваруха отпустил натянутый повод, и пегий жеребчик распушил хвост и помчался вперёд, а комья земли из-под его копыт полетели в речку.

Дедушка ощутил такую завершённость и ясность, каких доселе не испытывал. Слова Пятого Заварухи будто бы протёрли его сердце, пока оно не заблестело, как зеркало. Счастье от того, что он наконец осознал цель борьбы и предвидел грядущие великие свершения, волнами поднималось в душе. Он пошевелил губами и произнёс короткую фразу, которую не расслышал даже сидевший перед ним отец:

— Воля Неба!

Кони то неслись, то замедляли шаг. В полдень они спустились с насыпи к Мошуйхэ, а после обеда река уже осталась позади. Вечером дедушка, сидя верхом, увидел вдалеке речку Яньшуйхэ, что была наполовину уже Мошуйхэ и петляла среди солончаков. Её серая поверхность напоминала матовое стекло, на котором поблёскивали размытые пятна света.

История о том, как глава уезда Цао Мэнцзю прибегнул к хитрому плану, чтобы очистить дунбэйский Гаоми от разбойников во главе с моим дедушкой, произошла поздней осенью одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Когда дедушка был в диких горах острова Хоккайдо, он снова и снова воскрешал в памяти те трагичные события. Вспоминал, как трясся по ухабистым дорогам дунбэйского Гаоми в чёрном «шевроле» — каким же он тогда был самодовольным и бесподобно невежественным. Дедушка подумал, что сыграл роль птички-манка и заманил в ловушку восемьсот героев. Когда он вспоминал, как этих восемь сотен бойцов изрешетили пулемёты у пересохшей реки за пределами Цзинаньской[123] управы, у него холодели руки и ноги. Когда, набросив на плечи рваный холщовый мешок, он драной сеткой ловил в мелководной речке рыбу и видел в бухте, изогнутой в форме полумесяца, серо-синие волны, догонявшие друг дружку и напоминавшие гребни рисовых полей, то вспоминал реки Мошуйхэ и Яньшуйхэ в родном краю. А поджигая сучья, чтобы поджарить толстолобика, водившегося в этой реке на Хоккайдо, он размышлял о том, как его страшная ошибка унесла жизни восьмисот храбрецов…