Из гаолянового поля к югу от моста выскочили больше сотни людей в серой военной форме. С десяток япошек забежали на насыпь, некоторых сразили пули, других прокололи штыком. Отец увидел, как командир Лэн, подпоясанный широким кожаным ремнём, за который заткнут пистолет, обходит горящий грузовик в окружении здоровенных охранников. При виде Лэна дедушка криво усмехнулся и встал при входе на мост с винтовкой в руках.

Лэн с гордым видом подошёл к нему и сообщил:

— Отличный бой, командир Юй!

— Сукин ты сын!

— Мы с ребятами малость опоздали…

— Сукин ты сын!

— Если бы мы не появились, тебе крышка!

— Сукин ты сын! — в третий раз повторил дедушка.

Дедушка направил винтовку на Лэна. Тот сделал знак глазами, и два дюжих охранника ловким движением выбили оружие из рук дедушки.

Отец поднял браунинг и выстрелил в задницу охранника, скрутившего дедушку.

Второй охранник пнул отца так, что тот повалился на землю, здоровенной ногой наступил ему на запястье, наклонился и забрал пистолет.

Отца и дедушку поставили рядом.

— Рябой Лэн, разуй свои собачьи глаза да посмотри, что сталось с моими братьями!

На насыпи по обе стороны от шоссе в гаоляновом поле лежали вповалку трупы и раненые. Горнист Лю прерывисто дул в трубу, а из уголков его рта и из носа текла кровь.

Командир Лэн сдёрнул с себя фуражку и, глядя на гаоляновое поле с восточной стороны от дороги, поклонился до земли, а потом развернулся в другую сторону и снова поклонился.

— Отпустить командира Юя и его сына! — приказал он.

Охранники отпустили дедушку и отца. Тот, в которого отец стрелял, стоял, прижав ладонь к заднице, и между пальцами у него сочилась кровь.

Лэн забрал у охранника оружие и вернул дедушке и отцу. Бойцы Лэна сплошным потоком пересекали мост. Они бросились к грузовикам и трупам япошек — забрать пулемёты, винтовки, патроны и магазины, а ещё штыки, ножны, кожаные пояса, сапоги, кошельки и бритвы. Несколько человек сиганули в реку, схватили живого япошку, прятавшегося за опорой моста, и выловили из воды труп того японского старика.

— Товарищ начальник, тут японский генерал! — крикнул один из офицеров.

Лэн обрадованно посмотрел и велел:

— Снимите с него форму и заберите все вещи!

Затем он обратился к дедушке:

— Командир Юй, до новых встреч!

Группа охранников окружила Лэна, и все они двинулись на юг.

Дедушка взревел:

— Стой, где стоишь, Лэн!

Лэн обернулся и насмешливо произнёс:

— Командир Юй, ты же не станешь стрелять мне в спину?

Дедушка процедил:

— Пощады не жди!

Лэн велел:

— Ван Ху, оставь командиру Юю один пулемёт.

Несколько солдат поставили пулемёт у ног дедушки.

— Грузовики и рис в них тоже ваши.

Солдаты Лэна перешли через мост, выстроилось на насыпи и двинулись вдоль неё на восток.

Солнце село. Грузовик догорел дотла, остался лишь чёрный остов, а от запаха сгоревшей резины можно было задохнуться. Чёрная речная вода стала красной, как кровь, а по всему полю рос красный, словно кровь, гаолян.

Отец подобрал с насыпи лепёшку, которая не развалилась, и дал отцу:

— Пап, съешь. Это мамка приготовила.

Дедушка сказал:

— Ты ешь!

Отец сунул лепёшку дедушке в руку.

— Я ещё найду.

Он подобрал ещё одну лепёшку и яростно откусил от неё кусок.

Как гаолян дунбэйского Гаоми превращается в ароматное, дурманящее, сладкое, как мёд, но не вызывающее похмелья вино? Мама мне рассказывала. Она без конца наставляла меня, что это наш семейный секрет, который нельзя разбалтывать, и если я его выдам, то, во-первых, пострадает репутация нашей семьи, а во-вторых, если в один прекрасный день кто-то из потомков решит начать производство вина, то потеряет своё исключительное преимущество. В наших краях все ремесленники, обладающие особыми секретами, передают их своим невесткам, а не дочерям, это правило такое же незыблемое, как закон в некоторых странах.

Мать рассказывала: когда нашей семейной винокурней управляли отец и сын Шань, производство уже достигло определённого масштаба; тогдашнее вино хоть и было неплохим на вкус, однако далеко не таким ароматным, каким стало потом, и не обладало медовым послевкусием. Наше вино приобрело поистине особенный вкус и начало выделяться на фоне продукции десятков местных винокурен, когда дедушка убил отца и сына Шань, а бабушка после непродолжительного периода смятения, гордо распрямила спину, продемонстрировала свои таланты и подняла семейное дело на новый уровень. Многие великие открытия совершаются случайно или становятся результатом чьей-то злой шутки, вот и наше гаоляновое вино приобрело уникальный вкус благодаря тому, что дедушка помочился в кувшин. Каким образом небольшая порция мочи вдруг смогла превратить целый кувшин обычного гаолянового вина в первоклассное вино с яркими отличительными особенностями? Это целая наука, я не осмелюсь нести отсебятину, а потому доверим исследовать этот вопрос учёным, изучающим процессы перегонки спирта. Впоследствии бабушка и дядя Лохань продолжили экспериментировать и, после бесконечных блужданий впотьмах и обобщения полученных знаний, создали простую, понятную и точную технологию купажирования, заменив свежую мочу на щёлочи, оседавшие на стенках старого ночного горшка. Способ хранили в строжайшем секрете, о нём знали тогда лишь моя бабушка, дедушка и дядя Лохань. По слухам, замешивание происходило глубокой ночью в третью стражу,[39] когда стихали человеческие шаги, бабушка во дворе воскуривала ароматическую свечу, сжигала три сотни бумажных денег,[40] а затем наливала в чан с вином жидкость из тыквы-горлянки. Бабушка говорила, что специально делала всё с помпой, окружая процесс мистикой, чтобы у тех, кто решил подсмотреть, волосы вставали дыбом, и люди считали, что моя семья обращается за помощью к духам, и в торговле нам помогает Небо. Вот так гаоляновое вино нашего производства затмило собой все остальные и практически единолично захватило рынок.

После того как бабушка вернулась в родительский дом, незаметно промелькнуло три дня. Пора было отправляться в дом мужа. Все эти три дня она не ела, не пила и ходила как пришибленная. Прабабушка наготовила вкусной еды и ласково уговаривала дочку поесть, но та не реагировала на уговоры, словно обратившись в деревянную статую. Хотя бабушка почти ничего не ела, цвет лица у неё оставался прекрасным: белоснежный лоб, румяные щёки, вот только вокруг глаз тёмные круги, отчего глаза напоминали полную луну в тумане. Прабабушка ворчала:

— Непослушная ты девчонка, не ешь, не пьёшь, бессмертной, что ли, стала или в Будду превратилась? Ты меня в могилу сведёшь!

Она смотрела на бабушку, которая сидела тихо, как Гуаньинь,[41] — лишь две хрустальные слезинки брызнули из уголков глаз. Через полуприкрытые веки сквозило замешательство, бабушка смотрела на свою мать так, словно с высокой насыпи оценивала размеры чёрной старой рыбины, притаившейся в воде.

Только на второй день бабушкиного пребывания дома прадедушка наконец вернулся из царства пьяных грёз и первым делом вспомнил, что Шань Тинсю пообещал подарить ему большого чёрного мула. В его ушах словно бы постоянно звучал ритмичный цокот копыт этого мула, мчавшегося на всех парах. Мул был чёрным, глаза его горели, как фонари, а копыта напоминали кубки для вина. Прабабушка взволнованно спросила:

— Старый ты хрыч, дочка ничего не ест, что делать?

Прадедушка прищурил пьяные глаза и буркнул:

— Какая муха её укусила?! Чего она там себе удумала?

Прадедушка встал перед бабушкой и раздражённо сказал:

— Дочка, ты чего это? Супруги связаны нитью даже на расстоянии в десять тысяч ли. Между мужем и женой всякое бывает, и любовь, и вражда, но, как говорится, коли вышла за петуха, то дели с ним курятник, а коли выбрала пса, то живи в будке. Жена следует за мужем и должна ему подчиняться. Я не высокопоставленный чиновник, да и ты у нас не золотая ветвь с нефритовыми листьями,[42] найти такого богача — счастье для тебя и для меня, твой свёкор с первого же слова пообещал подарить мне большого чёрного мула, такой щедрый…