Касаткин встал спиной к Мясницкой.

Вокруг гул метро и наверху ливень.

Туннель широк, ровен и относительно чист. Что чего подмоет? Подземные сталинские многоэтажные хоромы не нарушили тектоники Чистых прудов. Подземный лужковский магазин – всего-навсего в три этажика.

Кучки под ногами и налет на стенах и своде рассматривать было ни к чему. Все тут хожено-перехожено. Гул вод и трансформаторов успокоил Костю.

Еще десять шагов – и облило дождевой струей из незримого уличного отверстия. Костя перешагнул, кажется, мышиный скелетик, дошел до развилки, поднял какую-то штучку. Она блестела, как гривенник на асфальте.

Рукав туннеля опять уходил налево к мавзолею, а Косте следовало идти прямо еще триста метров. Опять кружок света с рахмановским лицом наверху и темнеющий в перспективе, вдоль Кремля, путь по прямой.

Касаткин вылез, отпустил Рахманова, потоптался на травке, особенно в этом углу густой, шелковой и зеленой – видимо, от каплановского удобрения. И наконец он разжал, замирая, кулак.

На ладони лежал Катин слоник «Сваровски».

«Эксклюзив», – вспомнил Костя бойкий продавщицын выговор.

То есть, таких брошек в Москве больше нет. Есть, может, только на фирме в Вене. Значит – или австрийка была в туннеле, или Катя.

Австрийка в туннеле, понятно, не была.

С Катей Касаткин не говорил с июня. После «гадюшника и хлева» она не объявлялась. Костя почти обиделся сам. Он заставил себя не беспокоиться о подруге.

Теперь не беспокоиться он не мог.

Что делала Катя в туннеле? Она не авантюристка. Она – прелесть и честная душа. Она ангел и библиотечная труженица.

Она странна, но совершенно невинна.

О тектонике Костя и думать забыл.

Он примчался в редакцию и набрал Катин номер.

Телефон не отвечал.

Костя позвонил Кате на службу. В журфаковской библиотеке сказали: Екатерина Евгеньевна в недельном отпуске.

Касаткин занялся подземным очерком.

Написал он художественно, чтобы не возмущать ин­женеров. Но писал без огонька.

В шесть Касаткин встал и поехал к Кате в Митино.

Двенадцатиэтажная многоподъездная махина стояла у самого кладбища. Белели современные обелиски героям-чернобыльцам. Напротив стоял современный многоподъездный дом.

Дом известного гостиничного типа: на каждом этаже километр дверей по обе руки.

Четыре лифта на ремонте. Лестница до двенадцатого этажа усыпана подсолнечной шелухой, в пролетах на подоконниках сидят компании с пивом или просто так.

На предпоследней площадке Костя открыл дверь с выбитым стеклом и вошел в коридор. Из конца в конец кавказские малыши гоняли на трехколесных вело­сипедах.

Катина дверь. Костя позвонил. Кати не было.

Костя спросил у детей: «Не видели тетю отсюда?» Дети загадочно мотали головой.

Не пора ли бить тревогу? Костя постоял, походил, вернулся, оставил на двери записку: «Позвони».

Домой добрался поздно.

Позвонил Катиным родителям. Номер он набрал без надежды. Катя звонила им редко: они были недовольны, что Катя сняла квартиру, и все еще воевали с ней. «Нельзя, – кричали они, – тратить на квартиру всю зарплату!»

Но Катины родители знали кое-что. Катя позвонила им вчера и сказала, что всё в порядке.

– А где она? – спросил Костя.

– А разве не у тебя?

Утром 14-го Касаткин снова съездил в Митино. В девятьсот девяностой никого. На двери белеет Костина записка.

Касаткин поехал в редакцию. По дороге он вспомнил хмыря на лавке вчера утром в сквере.

Костя кинулся в сквер. Дождь прошел, но солнце не выглянуло, было сыро и ветрено.

Хмырь всё сидел. В ушанке. Лицо – тоже как ушанка, ороговевшее и щетинистое. От хмыря пахло лежа­лым.

– Вы давно тут? – спросил Костя.

– Давно-бля.

– Не видели, кто спускался в тот люк?

– Попить-бля нет?

Костя сбегал к метро, купил «Буратино», принес.

Бомж отпил, отхаркался и застыл.

– Не видели?

– Чё?

– Кто спускался?

– Мужик-бля и баба была.

– Когда?

– Вчера-бля.

– Какие из себя?

– В шапчонке, – описал бомж.

– Кто?

– Мужик.

– А баба-то?

– Баба ораньжевая, с хвостом.

«Мужик – я, баба – Рахманов», – понял Костя.

– Нет, не эти. Раньше.

– С утречка-бля.

– Кто?

– Мужик-бля и баба.

– Какие?

Бомж окреп от лимонада и описал подробнее:

– Мужик мелкий, чернявый. На спине белая го-вешка.

– А баба?

– Баба ораньжевая, с хвостом.

«Мужик – Катька: стриженая, с найковской рогулькой. А баба в оранжевой робе – неужели опять Рахманов? Ну и делец. Сколько же в день он имеет с носа? Но зачем ей туннель?»

В редакции в четверг Касаткин сидел безвыходно. Что он тюкал на компьютере, не помнил. Еле дождался конца рабочего дня.

Вернувшись домой, Костя позвонил Рахманову.

– Михаил, с кем ты спускался до меня у Карла-Марла?

– Ни с кем. До тебя я там не был. Я ходил под Моссоветом. Они на меня бочку катят. Хотел я им доказать кое-что.

– А может, кто из твоих ребят?

– Мои со мной. А что?

– Да наших спускал вчера кто-то.

– Развелось диггеров, японский бог.

Вечером Костя курил на подоконнике. Вчера и сегодня – сороковины няни Пани и Порфирьевой. Души их прощаются с нами.

– Упокой, Господи, души раб Твоих, Пелагеи и Розалии, – забормотал Костя. – Прости им согрешения, вольныя и невольныя.

Костя перекрестился.

Он и сам не знал, что именно его мучило: опасность или неизвестность.

В принципе, ничего страшного. На службу Катя звонила.

Просто неприятно, что у Кати обнаружилась своя жизнь.

Возможно, поэтому атмосфера в доме тоже казалась неприятной.

Внизу по двору кружил Вилен. Виле, видимо, было тоже тревожно. Ему не спалось.

А дело, скорее всего, именно в атмосфере. То сухо, то дождь. Виновны в этой Костиной тревоге геомагнитные вихри.

«Вихри враждебные веют над нами», – раздалось из чьей-то форточки. Ностальгировал очередной старец.

«Они воюют с ворчунами», – почему-то вспомнил Костя старого лагерника Кусина.

Костя дал бабушке три ночные таблетки и улегся.

Все эти вихри – ложь. И «Варшавянка» – всего-навсего украденный Кржижановским «Марш зуавов», музыка Вольского, слова Свенцицкого.

15-го утром в Митино. Записка на Катиной двери белеет.

Ну, ладно, пятница. Мучиться два дня. Сказано: Катя Смирнова выйдет на службу в понедельник.

Касаткин вихрем в редакцию.

Борисоглебский с Паукером в отпуске.

Костя с Викторией Петровной сдавали воскресный номер.

В час дня Виктория вышла, а Костя достал чипсы и пепси и получил идиотский е-мэйл:

«Смирнова – заложница. Освобожу в обмен на статью. Дашь материал в воскресенье семнадцатого. Напишешь, что я – хозяин Кремля. Творческих успехов. Твой Фантомас».

Недельная круговерть лишила Касаткина чувства юмора. Костя не удивился и не засмеялся. Он сказал, конечно: «Что за дичь!» – но жевать перестал. И пакет с баночкой он отодвинул.

Касаткин начал составлять заказанную Фантомасом заметку тотчас, словно ждал и дождался команды.

Значит, потому и мутило его все дни.

Разумеется, по е-мэйлу часто приходили послания идиотские. Шутников-читателей пруд пруди. Но чуткий Костя чувствовал, что история с Фантомасом получит продолжение. Касаткин сам виноват. Фантомас был нагл и празден, а Костя бросил хулигану вызов своими «версиями».

Катина брошечка пахла дерьмом. Костя помыл ее «Сейфгардом». Теперь она пахла приятно мылом и все равно дерьмом.

Но главную опасность Касаткин усмотрел в «пожелании творческих успехов».

И еще было ощущение, что Фантомас – поблизости. Словно Блавазик и К° занимались столоверченьем и вызвали чей-то знакомый дух.

Нет, никаких столоверчений. Обратимся к фактам.

Подонок затащил куда-то Костину девушку. Что ж, террор – средство самое простое.