Неделю назад старуха застала ее с рулеткой у бездонного букового шкафа в прихожей.

– Тамарочка, что ты делаешь?

– Меряю шкаф.

– Зачем?

– Пройдет ли в дверь.

– Но я, Томочка, еще жива.

Начался скандал, Порфирьева сказала – убирайся, Тамара кричала – куда, я сдала квартиру, чтоб носить за вами горшки.

Теперь за Порфирьевой ходила няня Паня. Завещание переписано было на нее.

В эту ночь Костя спал мало, но проснулся рано. Вчерашняя пятница словно продолжалась. Что-то беспокоило. Няня Паня вчера уперлась. Замолчала и ушла ночевать, как всегда на выходные, к старухе.

Но на Панины речи плевать. Гвоздило другое, и от непонимания, в чем дело, гвоздило еще сильней.

К счастью, в жизни всё – в трех соснах.

«Слушайте нас за утренним чаем», – привычно сказало радио, сообщило интернетовский адрес, и Костя вспомнил. Почта! «Знай наших» – был е-мэйл, а не файл, в котором Касаткин работал. Кто-то прислал ему письмо из двух слов.

– Кось, отнеси пирожка Розочке, – сказала Катя. – Звонила, поздравляла меня.

– Ты и отнеси, – сказал Костя.

Но собраться с мыслями до ночи не удалось. Костя позевал, попил капуччино. Потом собрался обдумать письмо. Но тут звонком вызвала к Розе Федоровне Катя.

Роза подарила «Костенькиной девушке» миниатюру Гау «Жена Пушкина».

За столом у Порфирьевой сидело, как всегда, человек десять.

Напились и наелись.

Няне Пане велели заварить свежего чаю, поить Костю и пить самой.

Костю усадили за стол. Чашки и снедь отодвинули, овал Гончаровой в рамочке переходил из рук в руки.

– Прелесть, – благородно пропела Тамара, которую старуха не замечала.

– Хм-гм, – сказал дед Брюханов. В ГДР и Польше дед в шестидесятые годы покупал ковры и хрусталь. – Тыщ семь зелеными.

– Теперь ты, Катвка, – богатая невеста, – сказал Аркаша.

– Зато Розка Фёдорна бедная, – буркнула Паня, войдя с чайником. – Скоро всё раздорит. Паня налила Косте чай.

– Да, раздарю, – заявила Роза Федоровна. – Пей чай и помалкивай. Всё равно, деточки, я богаче всех: Леонид Иваныч принес новые пачки Федора Федоровича.

Иванов сидел тут же. Он был румян, толстогуб. Типичный душка. Не скажешь, что палец ему в рот не клади.

Леонид скромно улыбнулся.

Роза Федоровна раскрыла наугад последний том. Последний – алфавитный указатель. Тогда дайте-ка томик предпоследний. Письма.

Стала читать вслух: «Хорошая моя! Неизбежная моя!»… Порфирьев описывал ей, как задавил на дороге зайца и взял с собой в дом творчества на рагу.

Разговор, как всегда за чаем, перешел на еду, с пятое на десятое на вещи, опять на книги.

Роза со слезой в голосе сказала о себе – мавр сделал свое дело и может уйти. Катя с Костей, прицепившись к слову, ушли восвояси, но, оказалось, ненадолго.

Через два часа позвонила Порфирьева и продребезжала, что с Паней плохо. Костя с Катей прибежали.

Гостей уже не было.

Няня Паня застыла, навалившись на стол. Морщинистые красные с синевой пальцы распялены, как голубиные лапки.

Над ней выла, довольно, правда, фальшиво, Тамара Барабанова. Подоспевшая «скорая» констатировала смерть.

Беда тоже ходит парой.

У бабушки днем был понос.

Катя предположила, что в пироге нехорошие сливки.

«Все ели», – сказал Костя.

Но это ладно. Бабушке дали энтеросептол и всё вымыли, нервно, молча. Про няню Паню ей не сказали.

Паню увезли, и вскрытие было в тот же день. Обнаружили отравление. Цианид. Вечером пришла милиция по звонку из больницы.

Порфирьева держалась бодро и даже величественно. Старики легко переносят чужую смерть. Тамара поила Розу и себя чаем и валокордином. Роза Федоровна смягчилась и сказала: «Мы с Тамарой ходим парой».

– Парой, парой, – как всегда, угодливо повторила Барабанова.

Из милиции пришли двое: участковый Николай Николаич и дежурный опер Минин, молодой и тонконогий, похожий на прыгуна с шестом. Видно, старушечьи дела поручают юношам.

Милиционеры наведались к Порфирьевой, потом к Брюханову и Касаткиным. Снимали паспортные данные, задавали вопросы, заполняли протокол. Пока сидели у Брюханова, Тамара позвонила Косте и передала разговор с ментами.

Ментам они, значит, с Розой, сказали, что и как. Мол, были у нас дневные, в общем, посиделки.

Роза: Леонид Иванович принес пачки Федора Федоровича.

Тамара: Пили чай с конфеточками. Народ свой.

Минин: Сколько вас было?

Тамара: Четырнадцать с хозяйкой. Не тринадцать, а что толку.

Нет, чая, который пили днем, не осталось. Да, посуду мыла я. То есть, Фомичева Мария Георгиевна, а я – так, поднесла последние чашки, домыла. А мыла Фомичева Мария Георгиевна.

Роза Федоровна на Тамару не смотрела.

Минин: Значит, пригласили всех заранее?

Роза Федоровна: Нет, милый, ребяток я зазвала, когда все уже сидели. И двое незваных пришло: с Фомичевыми пришел их псих Гога, и с Аркашей Блевицким, Ниночки Блевицкой внуком, – с ним дружок.

Минин: У Панявиной были враги?

Роза: У Пани? Откуда? Всему дому задницы перемыла. Раньше малым, теперь старым.

Николай Николаич: Да, правда. Бабку любили.

Вскоре участковый и Минин появились у Кости. Квартиру они не осматривали. Спрашивать стали почти сходу.

– Кто заваривал чай? – спросил Минин.

– Всё делала Паня, – ответила Катя.

– Чай пили все?

– Вроде.

– К панявинской чашке подходил кто-нибудь?

– У нее не было чашки, – вспомнила Катя. – Чашка была Розы.

– Ничего не значит, – возразил Костя. – На чашке не написано – чья. Была ваша, стала наша. Старуха велела няне Пане пить чай. Паня пошла заварить, вернулась и села.

Минин повторил вопрос о врагах.

«Понятно, – думал Костя. – Подводит к наследству. Не доносить же, что Тамара ревновала к Пане Порфирьеву».

Костя и готов был помочь, но боялся болтать про буковый шкаф и рулетку. Походило это на сплетню и советский донос.

Минин и не настаивал. Конечно же, знал от участкового местные сплетни. Тем более такие.

Милиционеры ушли. Бедняги. Скольких соседей ни обходи, всё одно.

Вешдоков нет. Чашки вымыты. Ни к чему не прицепишься.

Спали Костя и Катя плохо, воскресенье прошло бестолково.

Позвонили утром Порфирьевой.

Старухин голос звучал в трубке ясно, звонко. И правда, Панина смерть ей как с гуся вода.

– Деточки, слыхали, что Паня рассказывала?

– А что?

– Оказывается, она…

В трубке послышались стуки, кажется, из глубины комнаты. Роза Федоровна замялась.

– Нет, нет, ничего, – заспешила она, – всё в порядке.

Опять дальние звуки. И Роза, шепотом:

– Зайдете – скажу. И смех, и грех…

– Старость – позор и кошмар, – сказала Косте Катя.

За день исполнили все воскресные обряды. Пили кофе утром, сходили за едой вниз в гастроном, даже перешли дорогу, купили в «Эльдорадо» кешью, потому что там они вкусней. Погуляли, как люди. Но всё было в какой-то дымке ужаса. Хотя лирика тоже опьянила. Костя и Катя шли, держались за руки. Вернулась влюбленность первых дней. Дух смерти освежил чувства.

Забегала Барабанова.

Старуха ночевать с ней расхотела.

– Ну и пошла, зануда старая, – верещала Тамара, – сами знаете куда. У меня у самой и видак, и ящик «Сони»!

Тамара смотрела строго и вызывающе: мол, с ней я сама разберусь, а вы на меня думать не смейте, сами сволочи все.

К Порфирьевой Костя и Катя пошли вечером. Они рассчитали, что старуха устанет и не задержит разговорами.

Костя позвонил в дверь.

Тишина.

Звонили долго. Стучали глухой перечнице.

Выполз из соседней двери Брюханов.

Костя стал разбегаться и наскакивать ботинком на дверь.

Потом подняли тревогу и вызвали участкового.

Наконец дэзовский слесарь Хабибуллин взломал дверь.

Касаткин вбежал вслед за Николай Николаичем.

В коридоре Костя привычно отстранился, но всё же стукнулся виском о шкаф.