Негодяй амбициозен. Он рвется к власти. К Кремлю. Он использует касаткинскую газету для саморекламы. Пресса – тоже верный путь к успеху.

Вошла с обеда Виктория.

– Поели? – машинально спросил Костя.

– Нулевой клубничный йогурт «Виталиния». Я худе-е-ею. – Виктория посмотрела на Костю нежно.

Костя уткнулся в стол.

Искать яйцеголового типа некогда. Адрес июньского е-мэйла Касаткин уже искал. В том самом промхиммаше Костю вежливо осадили: тысяча компьютеров, извините.

Остаются считанные часы. Завтра номер уйдет в типографию. Уступить негодяю и написать заметку необходимо. Паня с Розой тоже казались вечными.

Касаткин закусил губу и напечатал заголовок в борисоглебском духе: «И последние станут первыми». Усмехнулся. Стер. Напечатал: «Хозяин Кремля». Положил кулаки на стол, раздвинув локти. Чипсы на краю стола и банка упали.

Виктория не реагировала. Она курила и с интересом смотрела в окно на пустой двор.

«Скажу ей, – подумал Костя, – позже. Иначе сейчас она поднимет панику». Касаткин продолжал писать.

Подонок-заказчик не заказал смысла заметки. Он заказал слова. «Хозяин Кремля». И, действительно, в этом – весь смысл.

И Касаткин решил попытаться. Он спасет не только Катю, но и свою честь. Над «хозяином Кремля» он сыронизирует. Фантомас рвется к славе и власти любой ценой. Ему плевать на иронию. А Касаткин ею оправдает себя.

«Кто на деле хозяин Кремля?» – отпечатал Костя.

Выбор клише был огромен: правительство, коррупция, безнаказанность, смена власти, олигархи, денежные мешки, грабь награбленное.

Касаткин до вечера крутил, выдавал штампы о мнимой власти и подлинной, занудствовал, потом всё зачеркнул, вернулся к заглавию и спасся вечной истиной.

Рвутся на вершину только из подполья.

Фантомас, яйцеголовый, – ряженый. То есть, под­польщик. Значит, он и есть хозяин Кремля.

Касаткин сделал то, что от него требовали, и, кажется, сохранил лицо.

Виктория Петровна прочла заметку, вздохнула и пропела:

– Бедная де-е-евочка.

Она красиво подняла руку в кружевном рукаве, погладила свой любимый гигантский перстень и прибавила:

– Что-о-о же, может, всё еще обойде-е-ется.

Костя внимательно посмотрел на нее. Знает ли она что-нибудь? Вряд ли. Она картинно курит и жеманни­чает. Ни один действительно деловой человек не станет так рядиться в блузы с воланами и выпевать слова.

«Хозяин Кремля» пошел вместо туннельной «Здоровой болезни».

«Позор? – думал Костя. – Может, и нет. Может, скажут – своя точка зрения».

Но скорее всего вообще не заметят. Читатели-москвичи разъехались. Да и газета – чепуха, бульвар.

Всю субботу Касаткин читал книгу и видел фигу. «Но зачем грязь лезет в князи? – думал он. – Ведь сказано: последние и так первые».

Одно было ясно: Яйцеголовый – тщеславный дурак, если только не псих из сумдома.

17 июля, в воскресенье, утром, вышло «Это Самое» с заказанной Фантомасом заметкой.

А спустя несколько часов, как нарочно, яйцеголовый человек-призрак ограбил Оружейную Палату.

Костя сидел при бабушке и не веря своим ушам слушал радостное радио. Поздно вечером пришла Катя.

17

РАБЫ НЕ МЫ

Катя пришла с рукой в гипсе.

Костя быстро вздохнул, выдохнул и сказал:

– Говори.

– Не может быть, – выговорила Катя, привалившись к кухонному шкафчику.

– Что не может? Где ты была?

– Сидела в подвале.

– Рассказывай.

– Пришел е-мэйл мне в библиотеку утром в среду: Костя в туннеле, просит приехать, сквер за Карлом Марксом, спуститься вниз в люк, люк там-то, открыт, давайте скорее.

– Что за бред!

Катя присела на табуретку.

– Я из Горьковки бегом через площадь наискосок, чтоб не крутить в переходе. Прибегаю. Люк открыт. Спускаюсь. Там сухо, ходы. Кто-то хватает за ворот, упирает что-то в спину и шипит: «Дуй вперед». Я пошла машинально. Иду, еще не боюсь, потому что не может такого быть.

– Может. В среду тебя видел там хмырь.

– Эту свою пушку тип упер мне в спину. В косточку, больно. На ходу он натянул мне на голову кусок чулка. А мне дергаться стыдно. Думаю, если шутка, неудобно скандалить, как дура.

– Неудобно сама знаешь – что.

– Он в маске, спецназовке, но у тебя тоже снайперка.

«И спецназовка, маска, у меня была, ее с шеи на лоб долго закатывать, а закатаешь – отворот вокруг головы – как колбаска», – нечаянно вспомнил Костя. В самые напряженные моменты думаешь не о том.

– Он тычет мне в спину, больно в косточку. Дошли, кажется, до рукава: слева мелькнул свет. Я сняла брошку, кинула на углу на всякий случай.

– Да, да.

– Этот тип не заметил. Я, чтоб отвлечь, поскользнулась на кучке. Мы идем почти бегом. По ощущению все время прямо. Я уже понимаю, что дело – дрянь, но от этой трусцы перестала соображать. Поднялись куда-то, по звуку – вошли, пошли, прошли, опять вошли. А этот шипит.

Костя хмыкнул:

– Хрен безголосый. Без глотки он, что ли?

– Да. Он шипел. Шипит: «Не бойся. Отдохнешь три денька и выйдешь. На-ка, позвони на службу и мамаше, объявись, что всё в порядочке». Набрал номер по сотовому, дал мне трубку, я сказала заведующей: «Марья Владимировна, у меня обстоятельства до понедельника». Потом звоню матери, как велел: «Мам, как дела, всё хорошо, скоро позвоню».

– Это я знаю, – вставил Костя.

– Ну и вот. Пушку от меня он отнял. У него в маске только дырки. Он стоит, моргает, как Вий. «Садись, – шипит, – и не балуйся. Звать на помощь не надо. Хуже будет. Харч тебе будет сухим пайком. Всё. Не шевелись, пока дверь не хлопнет». Дверь хлопнула – я стащила с головы чулок.

– Господи. Где это было?

– Костя, послушай. Я сидела там четверг, пятницу, субботу.

– Где?

Катя мотнула головой, словно встряхнулась.

– Кость, подвал, хлам там, дэзовский всякий, штабеля батарей, вроде новых, а лежат, впечатление, – лет тыщу. Сегодня утром дверь открыла. В смысле, я толкнула – не заперто. Выхожу – лестница нормальная, но темно. Упала, встала, выбралась. Костя, я вышла у вас во дворе.

– Где-где?

– Во дворе.

– Так.

«Неужели не врет?» – подумал Костя.

– Где бывший первый фонтан.

– В котором Чкалов пил шампанское, – автоматически вспомнил Костя и встряхнулся. – Тьфу. Кать. Не может быть.

– Одна стена вся в дырочках и выемках, как от пуль.

– Да. Тир. Там отдыхала жена Тухачевского. Она снимала нервное напряжение… – Говоря о доме, Касаткин всегда вспоминал что-нибудь. Он не мог удержаться. Это было сильнее его.

– Хорошо, – спохватился Костя. – Ты сказала кому-нибудь?

– Ты что! Я сначала дунула в арку. Думала – скорей, пока этого типа нет. Потом поняла, что игра кончилась.

– Кончилась, – повторил Костя.

– Я хотела подняться к тебе, но рука болела дико. Поехала в Склиф. Сделали снимок – трещина. Теперь – видишь.

Катя опустила глаза на свой гипс до локтя и левой рукой отколупнула корочку ободранного Костей за день хлеба.

Растерянно замолчали.

«Или врет?» – Костя включил чайник, заварил два пакетика моментального супа, достал «докторскую» и кусок сыра.

Костя и Катя смотрели друг на друга, но словно сквозь.

– Значит, – жуя, сказал Костя, – вы дошли под Манежной и Боровицкой прямо до Берсеневки.

– Кошмар! Целый город, а никто о нем не знает.

– Да брось. Все знают. Технические дела. Не древний же у нас Рим, чтобы пробавляться акведуками. Яйцеголовый всё рассчитал, Кать.

И Костя рассказал ей, как написал заметку «Хозяин Кремля».

– Так это был он?

– Он.

– А что он рассчитал?

– Как – что? Что будет хозяином. Он и похозяйничал уже в Оружейке.

– То есть?

– Ограбил.

– Кто сказал?

– Радио.

– И что взял? Корону?

– Пернач.

– А что это?

– Головное украшение коня. Корона, только лошадиная. Шутник.

– Драгоценная?

– С рубином-карбункулом «Шах-ин-шах».