Но важна тут сама мысль, что субъектом подлинно республиканской конституции могло бы стать человечество. Из этого следует, что любому человеку на свете достаточно просто заявить о признании этой республиканской конституции, основанной на универсальных общечеловеческих принципах, чтобы получить право стать членом этой республики.
На нас же в свою очередь возлагалась бы обязанность принять его в члены республиканского сообщества. Впрочем, автор вынужден признать затем тот факт, что во всем мире между тем поднялся национализм. Совершенно очевидно, что и Третий мир тоже не поднялся сразу до универсальных высот республиканских принципов.
Народы мира и в самом деле обращаются к национализму. И это относится не только к Третьему миру, но также и к народам Восточной Европы. Если бы в аналогичном положении оказались народы Западной Европы, то и среди них тоже поднялась бы волна национализма. Немцы не составили бы тут никакого исключения. Сопоставляя эту жизненную реальность с весьма абстрактными рассуждениями по поводу универсальности республиканских принципов, мы снова приходим к нашему вопросу, извлекли ли мы действительно правильные уроки из гибели Веймарской республики. По верному ли пути осуществлялось у нас преодоление прошлого?
Политические последствия бытующих убеждений означают на практике, что Германия не вправе иметь то, что имеет и вправе иметь всякая другая демократическая система: у нас не должно быть демократически легитимированных правых. Всех правых априори считают с демократической точки зрения нелегитимными. Их рассматривают как антидемократическую силу, которая должна быть подавлена. Я не собираюсь обсуждать в этой связи партию республиканцев. Но когда полмиллиона избирателей отдали свои голоса на выборах в земле Баден-Вюртемберг республиканцам, комментировалось это событие таким образом, что возникало впечатление, будто всех этих избирателей вдруг совратил какой-то злой дух нацизма.
Одни комментаторы называли республиканцев "волками в овечьей шкуре", другие - "коричневыми крысоловами". Тогда выходит, что избиратели - лишь обманутые крысы. Общеизвестно, что такой лексикон используется как чисто тактический прием партиями, которые хотят удержаться у власти. Для нашей демократии это в высшей степени опасно по двум причинам.
Во-первых, это способствует тому, что национал-социализм представляется как весьма безобидное дело. Если удается удерживать в течение долгого времени нацистскими лозунгами бравых и добропорядочных бюргеров, которые голосовали за эту партию или выразили готовность представлять ее в качестве депутатов, тогда молодые люди станут относиться к нацизму как к совершенно безобидному и неопасному делу. При таком формировании общественного мнения средствами массовой информации тревожно распространение синдрома подозрительности, практикуемой бездоказательно и огульно.
Если поведение и высказывания подозреваемых не подтверждают их вины, тогда про них говорят, что они просто-напросто притворяются овечками. Один политолог из гамбургской военной академии заявил, что долг солидарности всех демократов - сорвать маску с лица совратителей. Едва ли кто-то воспримет это всерьез, зная реальное положение на местах и зная таких избирателей. Если бы началось действительно их преследование, это привело бы к обратному результату, а именно к реабилитации фашизма и национал-социализма.
Второй фактор действует более непосредственно, и он столь же опасен в обозримом будущем. Обеспокоенные представители признанных в ФРГ партий сами создают то, от чего они хотели предохранить немцев. Если в нашем демократическом обществе не должно быть легитимированных правых, если демократическая легитимация какой-либо консервативной организации не допускается, это направит многих граждан, глубоко разочарованных официальными партиями и отчаявшихся в них из-за коррумпированности и пустоты этих партий, в сторону радикализма, а затем, быть может, и экстремизма.
Какие уроки можно извлечь в этой связи из истории? Ни одна из теорий, представляющих национал-социализм как неизбежный результат исторического развития Германии или находящих его корни в немецком характере, не находит подтверждения. Альфред Хойсс, видный немецкий историк, убедительно доказал, на мой взгляд, в книге, изданной им еще лет двадцать назад, что если следовать в исторической науке не произвольным, а объективным методам, то выводы оказываются совершенно другими. Он очень достоверно показал, что приход к власти социал-социализма представлял собой случайность и был реакцией на случайно сложившуюся ситуацию.
При объективной реконструкции историком положения после первой мировой войны и ситуации в Веймарской республике обнаруживаются без труда те точки, в которых развитие событий лишь из-за случайного стечения обстоятельств не пошло в ином направлении. Прежде всего становится ясно, что беда не наступила бы, если бы не оказались несостоятельными тогдашние демократы. Причины захвата власти национал-социализмом вполне понятны, на мой взгляд, исходя из развития событий в Веймарской республике. Не имея возможности реконструировать ту историческую ситуацию в подробностях, зададимся лишь вопросом, какие факторы сыграли решающую роль.
Первостепенную и важнейшую роль сыграло даже не то обстоятельство, что немцы проиграли войну и не были готовы внутренне примириться с этой потерей. Решающую роль сыграл скорее Версальский договор. Причем даже не то было важно, что он поставил Германию в жесткие условия. Известно, что, если бы этот договор выполнялся по всем пунктам, Германии пришлось бы выплачивать репарации вплоть до девяностых годов. Однако роковую роль сыграло другое обстоятельство: то, что согласно этому договору вся вина за первую мировую войну возлагалась исключительно на одну лишь Германию.
Тот, кто внимательно занимался Эрнстом Юнгером, мог на примере его жизненного пути проследить типичную эволюцию, происходившую с человеком под влиянием Версальского договора. Эрнст Юнгер стал воинствующим националистом, так как не хотел примириться с тем, что поругана немецкая честь, не мог примириться с моральным осуждением своей нации, потерпевшей поражение в войне.
В истории международного права такого рода моральное обвинение было выдвинуто впервые. По правилам международного права одна сторона считалась выигравшей войну, а другая - проигравшей. Войны заканчивались заключением мира, и проигравший также мог покинуть поле битвы с поднятой головой. И хотя проигравший терял территории и права, из-за которых велась война, он оставался, однако, признанным членом сообщества народов. Это подразумевалось само собой. Война носила характер дуэли. Проигравший в честном бою не терял при этом чести.
Все беды, происходившие от Версальского договора, коренились в том, что отныне побежденный должен был не только выносить горечь поражения и связанные с этим материальные потери. Отныне также и в моральном плане его осуждали как единственного виновника несчастий, принесенных войной. Более того, как побежденный он должен был признать и свое моральное поражение.
Не учитывая этого обстоятельства, невозможно понять, каким образом Германия пришла вследствие тогдашнего хода событий к такому своеобразному феномену как революционный консерватизм. Это движение интеллектуалов настолько изменило духовный климат в университетах, что потом народная идеология смогла пробиться также и в более примитивной форме, причем вместе с национал-социализмом, хотя подготовка предпосылок для них вовсе не входила в намерения теоретиков консервативной революции.
Второй важный момент заключается в том, что после первой мировой войны немцы внутренне не приняли демократии. Можно было бы по праву сказать, что это была демократия без демократов. Демократия не была принята, потому что этот режим был навязан Германии в результате поражения и вследствие диктата извне, как уже было однажды сделано Наполеоном. Демократия была установлена в Германии не в результате демократической революции, свободным и спонтанным волеизъявлением граждан. Немцы воспринимали эту демократию как навязанную им странами-победительницами.
