Эта культура не ставит уже больше вопроса об истине. Она просто не в состоянии даже ставить такие вопросы. Это следствие потери общих духовных и религиозных основ. Постановка вопроса об истине означала бы даже для этой культуры с ее постмодернистским самосознанием большую опасность. Почему с фундаментализмом связаны чувства страха и угрозы? Потому что люди чувствуют, что не только ответ на вопрос об истине, но даже и сама постановка такого вопроса составили бы большую угрозу этому обществу.

Люди вспоминают о том, что тоталитарные режимы ХХ века оправдывали свой террор, господство, угнетение, подавление свободы тем, что только они одни владеют истиной. Эти террористические режимы, такие как национал-социализм и коммунизм, были системами, притязавшими на истинное познание. И именно из этого притязания тоталитарная система выводила затем также и свое право на осуществление этой истины в политическом и социальном отношении.

Пока остается в сознании людей это доминирующее впечатление, а при формальном рассмотрении оно в общем верное, каждому будет чудиться опасность тоталитарно-террористического господства в любой постановке вопроса об истине, во всяком стремлении обосновать предположительно или действительно познанной истиной какой-то авторитет, представить эту истину как в какой-то степени общеобязательную.

Притязания на истину кажутся нам принципиально несовместимыми с либеральной системой. Тем самым всякий фундаментализм стал в глазах многих людей серьезной угрозой, такой угрозой, какая известна нам была по опыту коммунизма и национал-социализма. Люди видят свой долг в том, чтобы защищать свободу от фундаментализма.

Теперь мы подошли к самому трудному вопросу, какой только можно поставить. Как понимают люди свободу, когда они говорят, что притязания на истину и выводимый из этих притязаний авторитет угрожают их свободе? Этот вопрос касается самого существа того явления, которое называется ныне либерализмом.

Все теории либеральной политической философии исходят из того, что либерализм может функционировать лишь тогда, если в этом мире не будет никакой освященной авторитетом инстанции, которая решала бы для всех вопрос об истине. В этом действительно состоит один из основных тезисов либерализма.

У либералов есть все основания вспоминать о том, что именно христиане внесли вклад в создание такого либерализма, отказывающегося от решения вопроса об истине. Эти выводы были сделаны из опыта межконфессиональной гражданской войны в начале эпохи Нового времени: христиане не могли решить, кто же теперь вправе интерпретировать христианскую истину и принимать на этой основе решения, которые были бы общеобязательными. Христиане сами открыли тем самым дорогу современному секуляризованному государству и современному обществу.

Нужно отличать классический либерализм от нынешнего, который перерождается в либертаризм. Принципиальное различие между ними состоит в том, что классическая либеральная философия не отказывалась от ответа на вопрос об истине в принципе. Она не оспаривала также того, что обществу совершенно необходимо взаимопонимание относительно истины.

Классическая либеральная философия делала при этом лишь ту оговорку, что решение вопроса об истине может быть достигнуто только в результате организованной на принципах конкуренции дискуссии. Это было бы тогда поучительно для общества в целом. Истина может быть найдена лишь при условии, что все люди будут иметь возможность участвовать в ее поиске.

Никто не должен быть исключен из этого процесса, так как иначе может возникнуть опасность, что именно исключенный и обладает пониманием истины, которого нет у остальных. Поэтому классический либерализм совершенно несовместим ни с какими формами преследования людей за их убеждения.

Между тем терроризирование людей за их убеждения мы как раз и переживаем ныне повсеместно. Тот, кто преследует и маргинализирует другого человека только потому, что у того иные убеждения, которые воспринимаются как неподходящие, тот перестает быть либералом. В том, что люди перестали у нас быть либералами, состоит одна из решающих перемен времени.

Либерализм принимает качественно иной облик, выступая в форме либертаризма, когда он исключает саму постановку вопроса об истине как таковую, исходя из того, что никакой истины нет вообще. Даже если бы истина существовала, мы не могли бы, дескать, познать ее.

Либерализм, выступающий как либертаризм, не располагает знанием истины. Для него есть только мнения. А поскольку нет более масштабов и критериев для качественного различения разных мнений, все мнения оказываются в равной степени подходящими и оправданными.

Такова новая ситуация: соответствие какого-то мнения истине и знанию не может быть более предметом суждения и оценки. Вынести решение на этот счет не считается возможным. Эта поздняя форма либерализма эмансипируется от вопроса об истине. Если сформулировать ту же мысль заостренно: она эмансипируется от истины как таковой.

Тогда путь от анархии до тирании становится уже и так долог. Тоталитарные системы ХХ века появились ведь у нас не как гром среди ясного неба. Они не были также результатом заговоров отдельных непросвещенных лиц, каких-то конспиративных соглашений. Тоталитарные системы имели определенное историческое происхождение, которое теснейшим образом было связано с безразличием позднего либерализма к истине и ценностям.

Предпосылкой возникновения тоталитарных систем был распад, кризис буржуазного общества. Вне кризиса либерализма

20-х годов происхождение тоталитаризма понять невозможно. Томас Манн описал в своем известном романе "Доктор Фауст", как гениальный художник сам жертвует своей свободой. Писатель усматривал причину этого в том, что вследствие субстанциального опустошения свободы художник впадает в состояние творческого бессилия, он становится бесплоден.

Свобода становится бессодержательной. Внутренний процесс опустошения свободы делает невыносимой для человека такую свободу. Иными словами: когда свобода превращается во всеядность, она становится невыносима.

Означает это следующее: чтобы правильно понять проблему фундаментализма и свободы, фундаментализма и либерализма, нужно видеть не только опасность догматического фундаментализма, но также и опасность, которая исходит от формально истолкованной свободы.

Конец свободы наступает не только в результате господства каких-то враждебных сил, подавляющих свободу. Конец свободы может наступить также и вследствие эволюции самой свободы. Ныне во всем западном мире мы стали свидетелями того, как начинает проявляться невыносимая пустота свободы, ее бессодержательность. Показателем этого является наша молодежь. У этой молодежи возникают проблемы, как вести себя в условиях формальной свободы.

Конец свободы бывает не только результатом победы фундаментализма. Сама свобода тоже может привести к собственной гибели и породить фундаментализм. Существует процесс взаимных переходов между догматическим фундаментализмом, с одной стороны, и самоликвидацией опустошенной свободы - с другой, когда люди теряют связь со всяким сообществом, ведомым определенным авторитетом. Это диалектический процесс, он присущ эпохе Нового времени с давних пор, но ныне начинает проявляться в особенно гипертрофированной форме.

Поэтому в Германии растущим спросом пользуются секты. Люди надеются найти в сектах осуществление своих желаний, предмет своего поиска. Можно осуждать, что у этих людей именно такие желания, но призывами и просветительством невозможно воспрепятствовать вступлению людей в секты. Можно заклеймить эти секты, но это тоже сути дела не изменит.

При либеральном самосознании следовало бы позволить каждому искать недостающие ему истину и авторитет там, где их предлагают. В сектах существуют свои догмы и авторитеты, но там устанавливается и подчинение индивида этим авторитетам. Оставаясь верными своей логике, либералы даже не могут упрекать членов секты в добровольном подчинении авторитетам, ибо каждый индивид волен отказаться от свободы, если он этого хочет.