— Истинное это копье или нет, но я верну ему то, что ты у него украл!
— Я не могу позволить тебе сделать это, Дитер.
— У тебя нет выбора!
— У человека всегда есть выбор… даже если и не самый лучший.
В следующее мгновение Ран развернулся и опрометью бросился к обрыву. Солдаты рванулись наперерез, но остановить Рана было трудно. Он налетел на самого крепкого из них. Тот не удержался на ногах. Двое солдат попытались ухватить Рана за полы шинели, но он успел сделать еще два шага.
В следующее мгновение он исчез.
Вильдер-Кайзер, Австрия
16 марта 1939 года
Ран падал и слышал, как свистит в ушах ветер. Он видел проносящийся мимо черный горный склон. Отто думал об Эльзе. Она сидела рядом с ним неподалеку от Монсегюра. Он едва коснулся губами ее щеки, а она сказала ему, что всегда хотела бы вспоминать его таким, как в тот день, когда они сидели на траве так высоко, над всем миром, среди прекрасных призраков.
Берлин
11 апреля 2008 года
Через пару недель после возвращения в Цюрих Итан получил письмо от фрау Сары фон Виттсберг, одной из паладинов ордена рыцарей Священного копья. Она приглашала его в свои берлинские апартаменты вечером одиннадцатого апреля. Дама хотела попросить его о каком-то одолжении.
Фрау фон Виттсберг жила в старинной квартире, в доме постройки девятнадцатого века, не утратившем первоначальной прелести после реставрации. Он стоял на территории бывшего Восточного Берлина в симпатичном тихом квартале, выстроенном в богемском стиле, и Итан с удивлением обнаружил, что бывшая светская дама так хорошо себя чувствует в столь непретенциозной обстановке.
Ей было за семьдесят, и она до сих пор была довольно хороша собой. Серебряная седина, большие, круглые, внимательные, темные глаза. Аристократическая осанка и уверенность, манеры женщины, привыкшей общаться с дипломатами, и несгибаемый характер человека, выжившего в концлагере.
В холле и гостиной не висело ни одной фотографии в память о ее борьбе за освобождение Западного Берлина, продолжавшейся тридцать лет. Стены были украшены картинами германских художников, изгнанных из Берлина в тридцатые годы прошлого века. Нацистские власти заклеймили их как декадентов. Имена живописцев были знакомы Итану, но этих работ он прежде не видел, поэтому несколько минут с интересом изучал полотна, пока хозяйка заваривала чай.
— Джанкарло говорил мне, что вы похищали подобные картины и разбогатели на этом, — проговорила Сара фон Виттсберг, поставив серебряный поднос на маленький столик перед канапе.
Итан добродушно улыбнулся.
— Если вы опасаетесь, что я вернусь и ограблю вас, не бойтесь. С той жизнью покончено.
— Он мне так и сказал. Он говорил, что вы обрели веру, или что-то в этом роде. — Она обвела взглядом картины, словно увидела их впервые в жизни. — Знаете, я не слишком люблю подобное искусство. На самом деле я их не понимаю, но я люблю то, что они символизируют. Эти художники остались верны себе, хотя это стоило им жизни. А в наши дни живописцы продают свои полотна за деньги, которые им, в общем-то, и не нужны. — Немного подумав, она добавила: — Я побывала в концлагерях, вы это знаете.
— Да, мэм. Я читал об этом в одной из первых статей, опубликованных рыцарями.
— Мы с матерью почти год пробыли в Бухенвальде.
— А сегодня годовщина освобождения этого лагеря?
— Очень похвально. Очень похвально, мистер Бранд.
Она немного помолчала.
— Джанкарло говорил, что вы непременно произведете на меня хорошее впечатление. Теперь я начинаю понимать почему. Моя мать была еще очень хороша собой тогда, в самом начале, и ее превратили в проститутку для надзирателей. Через год, когда ее красота увяла, нас перевели в другой лагерь, где пытались уморить тяжелой работой и голодом. И им бы это удалось, будь у них чуть больше времени. Но все началось с Бухенвальда. Когда мне снится ад, я попадаю в Бухенвальд. Хотите узнать о потрясающе жестокой иронии? — спросила Сара после тягостной паузы. — Через несколько лет мать призналась, что мой отец служил в охране этого лагеря. Мы пробыли там с конца сорок третьего почти до конца сорок четвертого. А мой отец работал там несколько месяцев осенью тридцать восьмого. Он был одним из тех людей, кого Гиммлер пригласил на работу лично. На самом деле его можно назвать придворным историком, и в концлагеря его отправляли для острастки, в качестве дисциплинарного взыскания. Сначала я думала о том, что мой отец наверняка не мог быть похож на тех надзирателей, которые встречались нам с матерью. Мне он запомнился милым, ласковым человеком. Мать говорила мне, что он был самым благородным мужчиной на свете. Впрочем, когда я повзрослела, мистер Бранд, я стала считать, что он, наверное, вел себя точно так же, как все прочие. Когда я думаю так, у меня разрывается сердце, но, видите ли, в концлагерях работало много достойных и честных людей… и, глядя на каждого из них, Господь плакал. Я скажу вам, что отличало моего отца от остальных. Это факт, мистер Бранд, а не вымысел любящей дочери. Проработав три месяца в Бухенвальде, он подал прошение об отставке. Он покинул орден «Мертвая голова». Конечно же, Гиммлер не смог с этим смириться. Нацисты все обставили так, словно в горах произошел несчастный случай, но это было убийство. Они сообщили в газетах о его гибели и увенчали его славой, но при этом похоронили неизвестно где, даже не обозначив это место. Именно так Гиммлер относился к узникам концлагерей.
Фрау фон Виттсберг невесело улыбнулась.
— Вы знакомы с легендой о Парсифале?
Итан посмотрел на нее, удивляясь, почему она вдруг сменила тему разговора.
— Парсифаль был тем рыцарем, который увидел Кровавое копье и Чашу в зале замка Короля-рыбака, — сказал он, заметив, что фрау фон Виттсберг ждет ответа на свой вопрос.
Она кивнула и продолжила:
— Это красивая языческая легенда, которую присвоили себе христиане, но она, как я думаю, поучительна для всех. Когда Парсифаль увидел процессию рыцарей и дам, несущих Копье и Чашу, он должен был спросить: «Кому служит тот, кто следует за этим?» Если бы он задал такой вопрос, Король-рыбак исцелился бы от хромоты, а его умирающая страна вновь расцвела бы. Но Парсифаль не произнес ни слова, и его сковал крепкий сон, а очнулся рыцарь в одиночестве среди пустыни. Мой отец понимал эту легенду лучше всех людей своего времени. Он был ученым, он знал все, что только можно было, о Святом Граале, и все же он повторил ошибку Парсифаля. Он видел тот грандиозный спектакль, который разыгрывали нацисты: красивая военная форма, красочные флаги, величественные триумфальные процессии, но он забыл спросить: «Кому служит тот, кто следует за этим?» Наверное, как и большинство немцев в то время…
Фрау фон Виттсберг подошла к столику, налила чай в чашки и предложила Итану сесть рядом с ней.
— Я не собираюсь говорить с вами загадками, мистер Бранд, но, к собственному удивлению, я тоже повторила ошибку Парсифаля и моего отца. Называйте это грехом умолчания, если хотите. Что еще хуже, я не могу оправдаться, даже ссылаясь на молодость и неопытность, как могли бы сделать они, если бы искали для себя оправданий. Я была достаточно взрослой для того, чтобы во всем разбираться лучше, и к тому же помнила о моральном падении отца. Более того, я — дитя концлагерей. Мне знаком самый уродливый лик человеческой природы… и все же я не задала самый важный вопрос!
— Вы говорите о Совете паладинов?
— Я боролась за судьбу Западного Берлина с первого же мгновения, как только возвели стену. На самом деле это была двадцативосьмилетняя осада, но никто не ждал, что она завершится победой. Щедрой рукой я давала деньги на борьбу; фактически я растратила на это большую часть моего состояния. Обрабатывать политиков и дипломатов — работа не для бедных, мистер Бранд. Я вела войну на уничтожение, и меня нисколько не смущало то, какие по ходу дела приходилось создавать альянсы. Иначе ничего не получилось бы. У нас не было свободы в выборе друзей — лишь бы они служили нашей цели. Когда все закончилось и стена рухнула, я думала, что орден рыцарей Священного копья распадется сам собой. У нас больше не осталось причин для существования. На протяжении ряда лет я высказывалась о многом, но не об этом. Конечно, у нас были деньги, помещенные в разные компании, мы создали агентурные сети на местах; к этому времени коммунистический режим в Советском Союзе пошатнулся. Поэтому и после объединения Германии мы не могли сидеть сложа руки. А когда СССР распался, разгорелся конфликт на Балканах, и нам показалось, что нельзя поворачиваться спиной к геноциду, творящемуся там…