— Ложись и прикрой меня! — крикнул он.

Мэллой улегся на траву за задним колесом «мерседеса» и выпустил длинную очередь из автомата. Реакция на пальбу последовала незамедлительно. Машины преследователей развернулись боком и выстроились в линию. Метрах в восьмидесяти от деревьев Мэллой вставил в АКС-74 новый магазин и отполз назад. Он услышал несколько пистолетных выстрелов, но полицейские находились слишком далеко. Чаще всего личное оружие на таком расстоянии бесполезно.

Устроившись рядом с Итаном и Джошем, Мэллой стал наблюдать за тем, как к парку подъезжают все новые полицейские машины. «Окружат парк по периметру, займут круговую оборону, а после появится спецназ», — подумал он.

— Оставайтесь тут, — прошептал Итан. — Мне нужно осмотреться. Вернусь минут через десять — пятнадцать.

За деревьями начиналась еще одна лужайка. Итан помчался по ней. На миг у Мэллоя мелькнула мысль: «Он не вернется». Зачем? Если способен так быстро бегать, то может выбраться из парка до того, как полиция перекроет все входы и выходы. Мэллой посмотрел на Джоша. Нравится ему это или нет, но парень угодит за решетку. Вернее, они оба туда попадут.

— Ты как? — спросил он.

— Чувство такое, будто мне заехали в грудь кувалдой, а потом бросили в бетономешалку.

— Тебя в первый раз ранили?

— Да. А с вами бывало?

— Получил несколько пуль в грудь в первый год после выпуска.

— Да… Весело.

— Скорее поучительно.

— Да? И чему же вы научились?

— Тому, что есть кое-что похуже боли. Это когда ничего не болит. Когда ничего не болит, значит, вы уже умерли.

— Если так, то я, наверное, буду жить вечно.

— Держись за эту мысль.

С минуту они оба молчали и прислушивались к доносящемуся со всех сторон вою сирен. Джош выдохнул:

— Мальчик сбежал?

Мэллой обернулся, обвел взглядом дальнюю лужайку. Ком у него в груди словно бы рассосался.

— Если он не дурак — да.

— Надо было мне в машине остаться. В смысле… без меня у вас был бы хоть какой-то шанс. А я думал только о том, как бы не…

— Они пока еще нас не взяли, Джош.

— Взяли, Ти-Кей. Можно считать, что взяли… При таком раскладе это просто дело времени.

Мэллой промолчал.

— Вы женаты? — спросил Джош.

Мэллой подумал о Гвен, и от слез защипало глаза.

— Да.

Как она сможет это пережить? Три, пять лет в тюрьме…

— Дети есть?

— Есть взрослая дочь, мы с ней не ладим.

— Неприятно.

— Когда видимся — неприятно.

— А у меня три девочки и жена, которую я люблю больше жизни, Ти-Кей.

— Послушай, Джош. Пожалуй, Мальчик ошибся, когда сказал, что нас обвинят в убийстве. В смысле, говорить-то они про это будут, но только ради того, чтобы заставить нас расколоться. Они захотят узнать про Дейла и про меня. Нужно, чтобы ты молчал, пока тебе не пришлют адвоката — американского адвоката из Берлина. Как только у тебя появится возможность с ними торговаться, расскажи все, что тебе известно. Ничего не утаивай. Пока мы даже не ранили ни одного полицейского; ты не имеешь никакого отношения к похищению человека, которого мы держали на конспиративной квартире. Я им скажу то же самое. Ну, получишь от трех до пяти.

Джош Саттер, похоже, задумался.

— Три года — долгий срок, Ти-Кей.

— Но это не двадцать лет.

— Три года… за это время можно потерять семью. А насчет моей работы… Меня уволят сразу же, как только узнают, что я влип.

— Значит, начнешь все заново. Наладишь отношения с детьми. Помиришься с бывшей женой. Пойдешь работать, будешь делать, что пожелаешь. Три года — не конец света.

— Как думаешь, Джим жив?

— Не знаю, Джош.

— Может быть, меня с Джимом в одну камеру посадят. В смысле — будет хоть с кем поговорить. А ведь смешно, если подумать — два фэбээровца в одной камере…

Итан вернулся через восемнадцать минут. Он дышал тяжело, как боксер во время одного из последних раундов.

— Пошли! — сказал он и, подняв Джоша Саттера, уложил его себе на плечо.

— Куда мы идем? — спросил Мэллой.

— Нашел для вас отличное укрытие. До утра там можно спокойно отсидеться.

— И какой план?

— Доберемся туда — расскажу.

Место, о котором говорил Итан, находилось за второй лужайкой. Они прошли по парковой дорожке до зарослей рододендрона. Итан ненадолго остановился и вымазал лица Мэллоя и Джоша грязью. Сам он сделал это еще раньше. Потом он помог друзьям забраться под тяжелые ветки и забросал их опавшей листвой. Если только патруль не наткнулся бы на этот куст, тут действительно можно было отсидеться до рассвета.

— Кейт хочет, чтобы ваши берлинские парни встретились с нами к востоку от Е-22 — на дороге, которая выводит на север из Хойсбурга. Сможете с ними договориться?

— Конечно. А где находится Хойсбург?

— Насколько она понимает, это какой-то пустырь. Нам нужно быть там примерно на рассвете — плюс-минус час. Опоздаем — значит, ничего не выйдет.

— Как мы туда попадем?

— Главное, чтобы туда добрались они. Об остальном позаботится Кейт.

Мэллой набрал номер Джейн и в ожидании ответа посмотрел на часы. В Гамбурге было половина четвертого утра, а в Лэнгли — всего лишь девять тридцать вечера.

— Да? — ответила Джейн.

— Где люди из Берлина?

— В пути. А что?

Мэллой передал ей инструкции, которые услышал от Итана.

— С нами будут раненые.

— Что случилось?

— Засада.

— Медицинский вертолет в пути.

— Пусть ждут в паре часов от места встречи. Если немцы догадаются, что к нам на выручку спешат медики, нам конец.

— За вами гонится полиция?

— Всего пара сотен человек.

— Блеск.

— Умолкаю на пару часов, Джейн. Смогу — позвоню.

— Раненые тяжелые, Ти-Кей?

— Двое амбулаторных. Еще у одного проникающее ранение груди. Неглубокое, скорее всего, но без лечения могут быть осложнения.

— Звони, я все время на связи.

Мэллой закончил разговор и посмотрел на Итана.

— Они будут там.

Итан взял инфракрасные очки Саттера.

— До пяти тридцати не включай наушники, — сказал он Мэллою. — Надо беречь батарейки.

Усса-ле-Бен, Франция

Осень 1932 года

Их роман продлился три недели. Все это время Рану казалось, что они с Эльзой неразлучны. Конечно, на самом деле это было не так, но ему представлялось именно это, ведь в мыслях он никогда не покидал ее. Для него не имело значения ничего, кроме Эльзы. Они не говорили о будущем и жили либо в идеальном настоящем, либо в далеком-далеком прошлом. Как в их переписке минувшей зимой, имя Бахмана ими не произносилось. Они проводили часы в меланхолическом обожании друг друга; ездили в горы, купались в холодных горных речушках, взявшись за руки, бродили по пещерам Сабарте. Куда бы ни отправились влюбленные, на земле и под землей они находили какие-то тайны, какие-то укромные уголки, которые называли своими. Они целовались. Они занимались любовью. По ночам Отто спал в ее постели — приходил поздно и крадучись уходил перед рассветом, чтобы постояльцы не сплетничали. Потом они встречались вновь, через пару часов, за завтраком. Ели хлеб с джемом, пили кофе и каждый день придумывали новые походы.

В разговорах они всегда радовались настоящему моменту. Разве они оба жили полной жизнью до сих пор? Почему теперь еда казалась особенно вкусной? Какие эмоции шли в сравнение с тем чувством, которое они испытывали, видя друг друга? Это было блаженство новобрачных, вечный язык влюбленных, которые не в силах представить, что нечто подобное может случиться и все будет так прекрасно…

Сожалели они только том, что не отдались своим желаниям раньше. Порой, в минуты безмолвия, одному из них казалось, что другой сейчас думает о надвигающейся грозе, но ни он, ни она не признавались в таких мыслях. О чем ты сейчас думаешь? О том, как я счастлив. Здесь. Сейчас. Неужели это правда? Ты правда, правда счастлива со мной? Ответами на такие вопросы могли быть только поцелуи. Лишь влюбленные могут быть настолько слепы, что не видят неизбежного.