— Той ночью, — продолжала я, — Дмитрий столкнулся со стригоями. Точнее, мы были вместе, когда поняли, что они напали. Я хотела остаться и помочь ему, но он не позволил мне, велел бежать изо всех сил и предупредить остальных. А сам остался — понятия не имея, скольких стригоев ему придется одолеть, пока я приведу помощь. Я до сих пор не знаю точно, сколько их было, но довольно большая группа. И он в одиночку справился со всеми.

Я подняла взгляд. Все сидели так тихо, что, казалось, не дышали.

— Это было так трудно. — Мой голос упал до шепота, и пришлось повторить то же самое громче. — Это было так трудно. Я не хотела оставлять его, но понимала, что должна. Он многому научил меня, и прежде всего тому, что мы должна защищать других. Это был мой долг — предупредить остальных, хотя больше всего на свете я хотела остаться с ним. Пока я бежала, в сердце неотступно билось: «Поворачивай обратно! Возвращайся к нему!» Но я помнила о своем долге и понимала, что в какой-то степени он таким образом стремился уберечь меня от опасности. И если бы мы поменялись местами, я тоже заставила бы его бежать за подмогой.

Я вздохнула, удивляясь тому, что так откровенно говорю о своих чувствах, и вернулась к описанию событий.

— Даже когда прибыли другие стражи, Дмитрий продолжал сражаться. Он убил больше стригоев, чем кто-либо еще. Ну, почти. — На самом деле больше всех убили мы с Кристианом. — Он… Он был неподражаем.

Я рассказала им остальное, что прежде рассказывала Беликовым, просто добавила немного ярких деталей, чтобы показать, каким он был храбрым и яростным в борьбе. Было больно говорить обо всем этом, и тем не менее… я почти испытывала облегчение, выпуская наружу то, что так долго держала внутри. Но в конечном счете мне пришлось рассказывать им о пещере, и это было самое худшее.

— В пещере мы загнали сбежавших стригоев в ловушку. Там было два входа, и мы наступали на них с обеих сторон. Некоторые из наших, однако, сами угодили в ловушку, а стригоев оказалось больше, чем мы рассчитывали. Мы потеряли людей… но потери были бы гораздо значительнее, если бы там не было Дмитрия. Он не покинул пещеру, пока все не вышли наружу, не заботясь о том, как при этом рискует сам. Его единственное желание было — спасти остальных…

Я видела решимость в его глазах. Наш план состоял в том, чтобы как можно быстрее выйти наружу и начать отступление, но, мне кажется, он хотел задержаться и убить всех стригоев, которых сможет найти. Однако, подчиняясь приказу, в конце концов и он начал отступать — когда все остальные были уже в безопасности. И в эти последние мгновения, прямо перед тем, как стригой укусил его, наши взгляды встретились, и его глаза были настолько полны любви, что, казалось, вся пещера внезапно осветилась. Они как будто говорили о том, что он сказал раньше: «Мы можем быть вместе, Роза. Мы уже вместе. И ничто никогда не разлучит нас…»

Конечно, обо всем этом я не стала рассказывать. Когда я закончила, у всех собравшихся были мрачные, но исполненные благоговения и уважения лица. В задней части толпы я заметила Эйба с непроницаемым лицом и его стражей. В нем чувствовалась жесткость, но не гнев и не страх. По кругу начали передавать маленькие чашки, и кто-то протянул одну мне. Незнакомый дампир, один из немногих присутствующих здесь мужчин, встал, поднял свою чашку и заговорил громко, с оттенком благоговения в голосе. Имя Дмитрия упоминалось несколько раз. Закончив, он выпил то, что было в его чашке. Все сделали то же самое, я последовала их примеру.

И едва не задохнулась до смерти.

Это было словно жидкий огонь. Потребовались все мои силы, чтобы проглотить его, а не обрызгать стоящих вокруг.

— Что… Что это? — Закашлявшись, спросила я.

Виктория улыбнулась.

— Водка.

Я уставилась в свою чашку.

— Нет. Я уже пила водку.

— Но не русскую водку.

По-видимому, она была права. Из уважения к Дмитрию я допила остальное, хотя меня не покидало чувство, что, будь он здесь, он бы осуждающе покачал головой. Я думала, что после своего рассказа не останусь в центре внимания, но нет. Меня продолжали расспрашивать. Они хотели знать больше о Дмитрии, о его жизни в последнее время. Они также хотели знать о наших с Дмитрием отношениях. Похоже, они поняли, что мы с ним были влюблены друг в друга, и одобряли это. Расспрашивали о том, как мы познакомились, как долго были вместе…

И все время подливали в мою чашку. Полная решимости не выглядеть снова круглой идиоткой, я продолжала пить, пока в результате не смогла глотать водку, не кашляя и не брызгаясь. Чем больше я пила, тем громче и воодушевленнее говорила. Конечности начало покалывать, и в глубине души я понимала, что надо остановиться.

В конце концов, люди начали расходиться. Точно не скажу, но, по-моему, это была середина ночи. Может, позже. Я тоже встала, с удивлением обнаружив, что это гораздо труднее, чем я ожидала. Мир вокруг вращался, в животе было ой как нехорошо. Кто-то подхватил меня и помог устоять на ногах.

— Тихо, тихо, — сказала Сидни. — Не спеши.

Медленно, осторожно она повела меня к дому.

— Господи! — Простонала я. — Что это было — ракетное топливо?

— Никто не заставлял тебя продолжать пить водку.

— Эй, обойдемся без проповедей. Я должна была проявить вежливость.

— Конечно, — сказала она.

Мы вошли в дом и с большим трудом, очень медленно поднимались по лестнице в комнату, предоставленную мне Аленой. Каждый шаг давался с ужасными мучениями.

— Они все поняли обо мне и Дмитрии, — сказала я, с трудом ворочая языком. — Но я не говорила им, что мы были вместе.

— Этого и не требовалось. Все было написано на твоем лице.

— Они вели себя так, словно я вдова или кто-то в этом роде.

— Ты такой и являешься в их глазах. — Мы добрались до комнаты, и Сидни помогла мне опуститься на постель. — Здесь немногие женаты по-настоящему. Если ты с кем-то достаточно долго, считается, что это то же самое.

Я вздохнула, глядя в пространство.

— Я так скучаю по нему.

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Станет когда-нибудь легче?

Казалось, этот вопрос застал ее врасплох.

— Не… Не знаю.

— Ты когда-нибудь была влюблена?

Она покачала головой.

— Нет.

Я не знала, считать это удачей для нее или нет. Я даже не была уверена, стоили ли все яркие дни, проведенные с Дмитрием, той боли, которую я испытывала сейчас. Спустя мгновение, правда, я поняла.

— Конечно, они того стоили.

— Что? — Спросила Сидни.

До меня дошло, что я размышляю вслух.

— Ничего. Просто говорю сама с собой. Я должна немного поспать.

— Тебе еще что-нибудь нужно? Тебя не вырвет?

Я ощупала живот, что вызвало неприятные ощущения и легкую тошноту.

— Нет. Но все равно спасибо.

— Хорошо.

И в типичной для нее бесцеремонной манере она ушла, выключив свет и закрыв дверь.

Я думала, что отключусь мгновенно. Честно говоря, я хотела этого. Сегодня ночью я распахнула сердце настежь в том, что касалось Дмитрия. Это было мучительно, и хотелось, чтобы боль ушла, хотелось тьмы и забвения. Вместо этого, может, потому, что во мне присутствует определенная толика мазохизма, сердце решило довести дело до конца и раскрыться полностью.

Я отправилась к Лиссе.

За ланчем с Эйвери все прошло так замечательно, что тем же вечером они снова собрались вместе, чтобы хорошенько оттянуться. Лисса думала об этом на следующее утро, сидя на первом уроке английского. Ночью они вообще не ложились спать, наплевав на комендантский час. Это воспоминание заставило Лиссу улыбнуться, хотя она только что подавила зевок. Я знала — полученным удовольствием Лисса обязана Эйвери, и на каком-то совсем мелочном уровне это беспокоило меня. Тем не менее… Тот факт, что Лисса подружилась с Эйвери, ослаблял чувство вины, которое я испытывала с тех пор, как покинула Лиссу.

Она снова зевнула. Трудно сосредоточиться на «Алой букве», страдая от похмелья, пусть и не очень сильного. У Эйвери, похоже, был неисчерпаемый запас спиртного. Адриан сразу же набросился на него, но Лисса поначалу сомневалась, стоит ли. Вечеринки остались для нее в далеком прошлом, но в конце концов она не устояла и выпила больше вина, чем следовало. Очень похоже на мою ситуацию с водкой, в чем была своеобразная ирония. Мы обе предались излишествам, хотя нас и разделяли бесконечные мили.