Чем больше я думала об этом, тем больше мелких признаков обнаруживала. Харизматическая личность; у нее способности убедить человека в чем угодно. Интересно, общение с людьми она контролирует с помощью духа? А привязанность Адриана не следствие ли принуждения с ее стороны? Вроде бы у меня нет основания радоваться, если это так, но… я радовалась.

Самое важное: чего Эйвери хотела от Лиссы? Влюбить в себя Адриана — это особая статья. Симпатичный, из могущественной королевской семьи. Внучатый племянник королевы, и, хотя члены королевской семьи правящего монарха сразу же после его ухода не унаследуют трон, Адриана ожидало прекрасное будущее, он всегда будет вращаться в высших кругах общества.

Но Лисса? Какую игру Эйвери вела здесь? Теперь поведение Лиссы приобретало смысл — нехарактерные для нее вечеринки, перепады настроения, ревность, ссоры с Кристианом… Эйвери подталкивала Лиссу к самому краю, заставляя ее совершать ужасные поступки. Использовала особый вид принуждения, добиваясь, чтобы Лисса потеряла контроль над собой, отдаляла ее от тех, кто был ей дорог, подвергала ее жизнь опасности. Зачем? Что хотела Эйвери?

Это не имело значения. Сейчас самое главное — выбраться отсюда. Я оглядела себя сверху донизу. На мне было изящное шелковое платье. Внезапно я возненавидела его как признак слабости. Я торопливо разделась и принялась рыться в шкафу. Джинсы и тенниску у меня забрали, но, по крайней мере, оставили куртку с капюшоном. Я натянула удлиненный зеленый свитер как самую прочную одежду из имеющегося и почувствовала себя более дееспособной. Поверх надела куртку. Вряд ли я выглядела как крутой воин, но из всего гардероба эти тряпки больше подходили для нынешнего случая. Потом я принялась мерить шагами гостиную, что обычно помогало думать. Правда, не верилось, что меня осенят новые идеи. Я не один день билась над этим, и все без толку. И теперь ничего не изменилось.

— Проклятье! — Воскликнула я.

Выплеснув эмоции, я почувствовала себя лучше. И рухнула в кресло около письменного стола, удивляясь тому, что просто не швырнула его в стену от огорчения.

Кресло покачнулось, совсем немного.

Нахмурившись, я встала и посмотрела на него. Все остальное здесь выглядело безупречным. Странность состояла в том, что кресло явно имело изъян. Опустившись на колени, я обследовала его более тщательно. И вот на одной ножке обнаружилась трещина рядом с сиденьем. Я удивленно уставилась на нее. Вся мебель казалась на диво прочной, сделанной из цельного куска, без очевидных соединений. В этом я убедилась в первый день, когда колотила креслом по стене, но на нем не осталось даже выбоины. Откуда же взялась трещина?

Видимо, я была не единственной, кто швырял это кресло.

В самый первый день, сражаясь с Дмитрием, я побежала за ним с этим креслом. Он вырвал его и швырнул в стену. Больше я не обращала на кресло внимания, решив, что сломать его невозможно. Когда позже пыталась разбить окно, то использовала столик, как предмет более тяжелый. Моей силы оказалось недостаточно, чтобы причинить креслу ущерб, но силы Дмитрия хватило.

Я взяла кресло и ударила им по твердому, как алмаз, стеклу, отчасти надеясь, что, как говорится, смогу одним ударом убить двух зайцев. Ничего подобного. Оба не дрогнули. Тогда я ударила снова.

И снова. Вскоре я перестала считать, сколько раз колотила по стеклу. Руки болели; я чувствовала, что оправилась еще не полностью. Это выводило из себя.

В конце концов, после миллиона попыток, я осмотрела кресло и увидела, что трещина стала больше. Открытие придало мне сил. Я больше не обращала внимания на боль в руках. Спустя долгое время услышала треск — отломилась ножка. Я взяла ее и удивленно оглядела. Разлом оказался не ровным, а расщепленным и острым. Достаточно острым, чтобы послужить колом? Я не была уверена. Зато имела возможность убедиться, что дерево твердое, и, значит, вложив в удар всю силу, я, возможно, смогу пронзить сердце стригоя. Это не убьет его, но ошеломит точно. Успею ли вырваться отсюда? Этого я не знала. Теперь я располагала хоть чем-то.

Я села на постель, приходя в себя после «сражения» с креслом и снова и снова швыряя свой рукотворный кол. Хорошо. Теперь у меня есть оружие. Но что оно мне дает? Перед моим внутренним взором возникло лицо Дмитрия. Проклятое лицо. Теперь все сомнения в этом отпали. Он — вот цель, которая напрашивалась сама собой, первый, с кем нужно разобраться.

Внезапно дверь открылась, и я настороженно подняла взгляд. Поспешно затолкала сломанное кресло в темный угол, чувствуя, как меня накрывает волна паники. Нет-нет, я еще не готова. Я пока не убедила себя заколоть его…

Это оказалась Инна, как обычно, с подносом в руках и раболепным выражением лица. Тем не менее быстрый взгляд, который она бросила на меня, полыхал ненавистью. Не знаю, что ее так бесило; я ведь не причинила ей вреда.

Я подошла к ней как бы с намерением осмотреть поднос. Подняв крышку, я увидела бутерброд с ветчиной и картошку фри. Выглядело хорошо — я ведь давно не ела, — но бегущий в крови адреналин вытеснил аппетит на задний план. Я подняла на Инну взгляд, приветливо улыбаясь. Ее глаза буравили меня.

«Никаких колебаний», — всегда повторял Дмитрий.

Я и не колебалась. Набросилась на Инну, с такой силой швырнув на пол, что она ударилась затылком. В первый момент она выглядела ошеломленной, но быстро пришла в себя и попыталась дать мне отпор. Однако на этот раз я не была одурманена — ну, разве совсем чуть-чуть, — в конце концов годы обучения и моя природная сила снова проявили себя. Я навалилась на нее всем телом, лишив возможности двигаться, после чего достала рукотворный кол, который до этого прятала, и приставила острый кончик к ее горлу.

Все происходило как в те дни, когда в темных проулках я прижимала к земле стригоев. Она не могла видеть, что мое оружие — всего лишь ножка кресла, но когда я надавила острым концом на ее горло, она, без сомнения, почувствовала это. Что уж она подумала, мне неведомо.

— Код, — сказала я. — Какой код?

Единственным ответом мне был град непристойностей на русском. Ладно, ничего удивительного, учитывая, что, скорее всего, она не поняла меня. Я мысленно пролистала ограниченный англо-русский словарь в своем сознании. Я провела в этой стране достаточно долго, чтобы хоть немного пополнить словарный запас. По правде говоря, он был на уровне двухлетнего ребенка, однако даже они в состоянии выразить свои мысли.

— Цифры, — сказала я по-русски. — Дверь.

Я надеялась, что произнесла именно эти слова.

Она не прекратила поток брани. Пришлось нажать колом посильнее; проступила кровь, и я сдержала себя. Может, я и сомневалась, хватит ли у меня сил проткнуть колом сердце стригоя, но вену человека? Запросто. Она слегка заколебалась, по-видимому тоже осознав это.

И снова я прибегла к своему ломаному русскому.

— Убью тебя. Никакого Натана. Никакой… — Какие это слова? Вспомнилась церковная служба, и я понадеялась, что говорю правильно. — Никакой вечной жизни.

Это привлекло ее внимание. Натан и вечная жизнь. То, что для нее важнее всего. Она прикусила губу, все еще в ярости, но, по крайней мере, никаких тирад не последовало.

— Цифры. Дверь, — повторила я и посильнее вдавила кол.

Она вскрикнула от боли.

И наконец, заговорила, отбарабанив серию цифр. Русские цифры я, по крайней мере, выучила хорошо, поскольку они существенны с точки зрения адресов и телефонных номеров. Она назвала семь цифр.

— Снова, — сказала я и заставила ее повторить их три раза. Но этим дело не ограничилось. Я была уверена, у внешней двери другой код. — Цифры. Дверь. Два.

Я ощущала себя пещерным человеком. Инна смотрела на меня, не въезжая.

— Дверь. Два.

В ее глазах мелькнуло понимание, и она разозлилась. Наверно, надеялась, что мне неизвестно о коде внешней двери. Пришлось снова пустить ей кровь, и она выкрикнула другие семь цифр. И снова я заставила повторить их. Я понимала, у меня нет способа понять, правду ли она говорит, пока я не проверю цифры на деле. И я решила держать ее при себе.