— А что вы об этом думаете, отец мой? — обратился к поэту король.

Карл называл так Ронсара потому, что был искренне к нему привязан, а, кроме того, хотел подчеркнуть свое особое расположение к сочинителю.

Вопрос пришлось повторить, ибо Ронсар, как мы знаем, был абсолютно глух; он и выстрела-то почти не слышал. Ему показали аркебузу, тополь, и он наконец понял, о чем речь.

— Сир, — ответил старый писатель, — как жаль, что изуродовано прекрасное детище природы. Этот тополь плачет; поверьте мне, сир, дерево не понимает, за что вы его так искалечили…

— Господин поэт старается убедить нас, что у деревьев есть душа, — усмехнулся Гиз. — Да ведь это же ересь!

Ронсар не расслышал, но по ироническому выражению лица герцога понял, что над ним смеются. Седые брови Ронсара сурово сдвинулись, и он сердито добавил:

— Я скажу то же самое и охотнику, сразившему оленя или косулю: это преступление! Тот, кто для собственного удовольствия готов убить беззащитное животное, — а ведь прекрасные глаза этих благородных созданий молят преследователя о пощаде, — да, тот не колеблясь убьет и человека. Охотник по натуре кровожаден. И напрасно он прикрывает свою жестокость поверхностным блеском хороших манер: раз он убивает, у него инстинкты убийцы…

Нужно было обладать немалой отвагой, чтобы произносить подобные слова перед королем, безумно любившим охоту.

Но Карл IX лишь улыбнулся и снисходительно прошептал:

— Поэт! Настоящий поэт!..

В эту минуту в дверях вырос королевский лакей.

— В чем дело? — осведомился Карл.

— Сир, маршал де Монморанси покорнейше просит ваше величество об аудиенции.

— Монморанси в Лувре? — изумился Карл. — Наверное, и он прослышал о том, что мы собираемся заключить с гугенотами мир. Ведь раньше маршал не слишком-то стремился появляться при дворе. Пригласите его ко мне!

Карл IX уселся в высокое кресло черного дерева, сплошь покрытое искусной резьбой. Двери открылись. В кабинет скользнули по двое четыре пажа в ливреях Монморанси и замерли по обеим сторонам от входа. Потом появился маршал, за которым следовал шевалье де Пардальян.

Франсуа де Монморанси остановился в трех шагах от короля и почтительно склонился перед монархом. Затем он выпрямился, ожидая, когда Карл заговорит с ним.

Придворные застыли в ожидании; они не знали, как поступить: то ли любезно улыбаться Монморанси, то ли холодно отвернуться от него. Все наблюдали, какой прием окажет маршалу король.

Один лишь герцог де Гиз снисходительно и враждебно поглядывал на Монморанси.

— Явился! Лучший друг гугенотов… — процедил Гиз.

Король смотрел на маршала с искренним восхищением: лицо и фигура этого представителя прославленной семьи излучали сдержанную силу, спокойную гордость и благородное достоинство.

— Я рад приветствовать вас, господин маршал, — промолвил Карл. — Вас так давно не видели при дворе, что мы уже начали опасаться, не погибли ли вы. К счастью, вы, похоже, вполне здоровы.

Своими обиженными замечаниями Карл намекнул на то, что немного уязвлен тем пренебрежением, с которым относился к королевскому двору Франсуа де Монморанси. Но затем государь сказал ласково и серьезно:

— Однако главное то, что вы наконец посетили меня и, надеюсь, больше не пропадете! Еще раз заверяю: я счастлив встретиться с вами!

— Сир! — воскликнул Франсуа. — Покорнейше прошу выслушать меня.

— Я весь внимание. Что вы хотите мне сообщить?

— Сир, мне необходимо поговорить с вашим величеством с глазу на глаз.

— Что ж, я согласен.

При этих словах короля все придворные, среди которых находился и герцог Анжуйский со своими прихвостнями, с поклонами удалились из кабинета.

— А почему не уходит этот юноша? — удивился Карл, покосившись на Пардальяна.

Перехватив взгляд короля, шевалье вспыхнул. Очутившись в этом покое вместе с маршалом, Жан тут же заметил в толпе щеголей Келюса, Можирона и Моревера. Оба любимца Генриха Анжуйского и Моревер злобно воззрились на шевалье, а тот ответил им насмешливой улыбкой.

Монморанси поспешно объяснил королю:

— Сир, этот молодой человек, господин де Пардальян, — очевидец тех событий, о которых я хочу вам поведать. Умоляю вас, ваше величество, позвольте ему присутствовать при нашей беседе.

Карл милостиво кивнул.

— Но у меня есть еще одна просьба, сир! Разрешите мне злоупотребить вашим добрым отношением ко мне и настаивать на том, чтобы вы повелели незамедлительно прибыть в Лувр маршалу де Данвилю.

— Вы решили вовлечь меня в ваши семейные дела?

— Да, Ваше Величество. Король Франции всегда был заботливым отцом для своих подданных, и вполне естественно, что он помогает им уладить семейные недоразумения.

Карл IX отлично знал, что братья Монморанси люто ненавидят друг друга, но о причинах этой ненависти не догадывался. Теперь, подумал он, ему наконец станет известна подоплека многолетней смертельной вражды двух маршалов. Король ударил серебряной палочкой в гонг и послал прибежавшего слугу за Коссеном, капитаном королевских гвардейцев.

— Сир, вы запамятовали, что дали Коссену отпуск на три дня, — почтительно проговорил слуга.

— Ах да! В таком случае пригласите ко мне капитана гвардейцев королевы-матери.

Вскоре в комнате появился капитан де Нансе. Увидев Пардальяна, которого он лично доставил в Бастилию, потрясенный капитан забыл о всех строгостях придворного этикета и, разинув рот, уставился на юношу. Того же, казалось, интересовала лишь аркебуза, висевшая на стене. Но, чувствуя, что Нансе не может оторвать от него взгляда, шевалье кротко посмотрел на капитана, ласково улыбнулся и весело и даже чуть покровительственно подмигнул.

— Что с вами, Нансе? — изумился король. — Вам дурно?

— О, извините, ваше величество! На меня что-то накатило… Какое-то помрачение… — пролепетал капитан.

— Ну, ладно! Немедленно отправляйтесь во дворец Мем и передайте маршалу де Данвилю, что я призываю его к себе.

— Мне пойти одному?.. Или взять с собой офицеров? — осторожно поинтересовался Нансе.

— Одному, конечно! Я не собираюсь арестовывать Данвиля. Вы что, Нансе, вообразили, будто находитесь в кабинете у моей матушки?

Карл IX частенько отпускал подобные замечания по адресу Екатерины Медичи. Естественно, их тотчас же передавали королеве, и она зеленела от злости. В такие минуты Екатерина искала утешения в беседах со своим любимым сыном, герцогом Анжуйским, который безоговорочно одобрял все материнские замыслы.

Капитан отвесил глубокий поклон и торопливо удалился.

— А теперь, сир, — промолвил Франсуа де Монморанси, — я должен сообщить вашему величеству, что явился требовать суда и намерен здесь, в вашем присутствии, выдвинуть против маршала де Данвиля обвинения во лжи, предательстве и других подлых преступлениях. Я взываю не только к вашему чувству справедливости, но и к вашему благородству, сир! То, что я хочу доверить вам, должно остаться между нами.

— Я понимаю, сир, — поспешил заметить маршал, — вы хотите сказать, что с подобными обвинениями следует обращаться в суд. Но разве король — не первый судья в государстве? И я взываю не только к монаршей справедливости, но и к королевской чести! Если я обращусь в суд, сплетни разлетятся по всему Парижу, скандал запятнает славное имя Монморанси. Я этого не допущу, сир, и тогда сам покараю виновного! Ваше величество поймет меня с полуслова… Речь идет о женщине, точнее, о двух женщинах… Одна из них, мать, достойна жалости; она молча и безвинно страдала много лет… Более того, эта женщина достойна восхищения… Пожалейте и другую, ее дочь… С самого рождения несчастья преследовали ее, отец бросил несчастное дитя…

— Господин маршал, — ответил король с нескрываемым волнением, — раз вы хотите, мы выступим судьей в этом споре. Ваши слова и ваша искренняя тревога убедили меня в том, что речь идет о деле исключительной важности, которое, разумеется, не подлежит огласке. Говорите без опасений, маршал. Я обещаю вам сохранить все в тайне и вынести справедливый приговор.