Внизу, на перешейке, судя по долетающим звукам, и впрямь началась большая война. Там что-то свистело в воздухе, взрывалось, бабахало, грохотало и материлось. Кто-то, истошно визжа, обещал за Саню страшно всех покарать и проклинал какого-то императора. Потом бахнуло как-то особенно звучно и богомерзкая ругань прекратилась.

Четвертый, у которого страшно болела голова, обрадовался было, но, как вскоре выяснилось — преждевременно.

Обладателя визгливого голоса, судя по насыщенности воплей, начали пытать, и его монологами можно было наслаждаться, нимало не прислушиваясь.

— Нет! Нет! Не — е-ет!!! А-ха-ха! АААА!! Да пофиг, Имп. Пофиг. Да режь меня, режь, что ты вырежешь-то? Бирюк от этого не оживет, а другого скилнутого вы за три часа найти не успеете. Не-ус-пе-е-те!!! А-ха-ха-ха!!! Ты лузер, Имп! Ты слил эту партию! А-ха-ха-ха!!! 70 лет! 70 лет в нужник!!! 70 лет вы готовили эту блудню — и все слилось в сортир! За полчаса! Ты тупой, Имп! Ты реально тупой!!! Сколько лет я мечтал увидеть эту твою рожу!!! Твою вечно самодовольную рожу!!! Как ее перекосит, когда ты поймешь, что мы с Саней просто пришли на десять минут раньше и слили всю твою операцию в унитаз! А-ха-ха!!! 70 лет! Мегатонны влитого бабла!!! И все — пффф! И нету ничего!!! Вообще!!! А — ха-ха!!! Как же я счастлив, Имп, знал бы ты! Сане не повезло — он умер сразу, не успев ничего понять. А я! А я! А-ха-ха! Я видел твою рожу!!! Видел! Твою! Тупую! Рожу!!! А-ха-ха! Как же мне хорошо, знал бы ты!!! Как мне…

Крики как будто ножом обрезало. Хотя почему «как будто»?

Четвертый успокоено закрыл глаза и вырубился.

В следующий раз Четвертый очнулся, слава Богу, не под открытие портала, а оттого, что его тряс за плечо Шестьдесят Четвертый. Главный насмешник монастыря был непривычно серьезен. И вообще он выглядел неважно — как-то потуснел.

— Ты как — ходить сможешь? — поинтересовался Шестьдесят Четвертый, увидев, что молодой монах открыл глаза.

— Смогу, наверное. — пожал плечами Четвертый.

— Тебя как вообще — сильно зацепило? — поинтересовался насмешник.

— Вообще не зацепило. — равнодушно ответил Четвертый.

— А что валяешься тогда? — оторопел Шестьдесят Четвертый.

Четвертый молча пожал плечами.

— Вставай. — велел боевой монах. — Все уже в трапезной, нас только ждут.

— А почему в трапезной? — безразлично поинтересовался Четвертый, лишь бы поддержать разговор.

— Этот всех собирает. Было бы кого собирать. — и боевой монах длинно сплюнул через зубы. — С тобой если считать — семеро выжило. И в основном — мелочь, выше меня нет никого. Не, ну вообще-то так-то девять, но те двое бревном лежат и дышат через раз. Двадцать Второй говорит, еще до заката отойдут, без вариантов. Двадцать Второй теперь у нас старший лекарь.

Шестьдесят Четвертый помолчал и опять сплюнул.

— А вообще — хана монастырю. Всемером не выживем. Из боевых один я остался, из хозяйственников — второй келарь. Остальные — простые послушники, все, кроме келаря — ниже тридцатого уровня. Вынесут нас отсюда.

— А кто вынесет? — спросил Четвертый для того, чтобы хоть что-нибудь спорить.

— А кто захочет, тот и вынесет. — спокойно ответил Шестьдесят Четвертый. — Те же сатанисты. Они давно на Рикорда глаз положили. Пошли, что ли?

Когда они вошли в трапезную, этот сидел, развалясь, на месте Настоятеля, а уцелевшие монахи расположились на длинной лавке вдоль стены. Шлем с вытянутой кверху маской этот снял, оказавшись ничем не примечательным мужиком лет сорока — сорока пяти. Выдавали его разве что глаза — слишком умные, слишком цепкие. Он сразу впился взглядом в вошедших, но тут же разочарованно опустил глаза.

— А, старый знакомый! Заховался, значит, все-таки! Рад, рад…

Голос его звучал весело, а вот глаза совсем потухли. Четвертый почему-то вспомнил приютского приятеля, одержимого где-то подцепленным злым духом. Дух был совсем дохлым, экзорцисты над ним даже четверть часа не читали, но из приюта приятеля выгнали — дохлый там дух или сильный, а порядок есть порядок, одержимый монахом быть не может. Когда приятель шел на выход с тощим мешком за плечами, он не плакал. Наоборот — на его тонких губах застыла немного презрительная улыбка. А вот глаза… Глаза у него были как у этого сейчас. Потухшие.

Глаза человека, мир вокруг которого только что разбился и обвалился вниз звякающими осколками.

— Ну иди сюда, малыш.

Четвертый понятия не имел — кто он такой, человек, которого называли Имп. Но держать удар тот явно умел. Голос Импа звучал абсолютно естественно, в нем были и ирония, и насмешка, хотя по глазам было видно, что хочется ему только одного — в петлю.

— Давай знакомиться. Люди зовут меня Император. А ты, я так понимаю, Четвертый?

Юноша молча кивнул.

— Четвертый, тебе придется открыть для меня все свои показатели. — Имп, упреждая вопрос, покачал головой. — Нет, это не обсуждается. Я понимаю, что это примерно то же самое, что раздеться догола, но тебе придется это сделать.

Таинственный гость уже ощутимо давил голосом. Пока не сильно, но мощь пугала.

— Ты выжил, Четвертый, значит, не совсем идиот. Думаю, ты уже понял, какие ставки в игре, участниками которой вы все на свою беду стали. Твоя жизнь в ней не дороже чиха. И может оказаться столь же долгой. Поэтому лучше открой сам.

Четвертый пожал плечами. Да было бы что скрывать.

ИМПЕРАТОР, 916 УРОВЕНЬ, ЗАПРАШИВАЕТ ПОЛНЫЙ ДОСТУП К ВАШИМ ЛИЧНЫМ ДАННЫМ. ОТКРЫТЬ ДОСТУП?

Какой-какой уровень?! Впервые за последний час Четвертый испытал какие-то эмоции. Очевидно, изумление ему не заблокировали.

ДА.

Пусть посмотрит на его единственное умение — «Малое лечение», которое капает всем носителям класса «монах» сразу после полной инициации. Все равно никакими другими умениями и абилками Четвертый так и не обзавелся.

Император завис на пару секунд, изучая данные, а потом посмотрел в глаза Четвертому.

И вот тут Четвертый понял, что все сегодняшнее выжигание психики было не более чем прелюдией. А настоящий страх только начинается.

— Вон. — от абсолютно спокойного голоса Императора всем присутствующим неистерпимо захотелось обгадиться. — Все вон.

В дверях мгновенно возникла пробка. В трапезной остался только Четвертый, которого взглядом как будто пригвоздили к лавке. В спину убегающим донеслось:

— Если кто-нибудь подойдет к трапезной ближе двадцати метров, это будет последняя глупость в его жизни.

Надо сказать, Император умел быть убедительным.

— Откуда. У. Тебя. Святость.

Каждым словом Императора можно было расколоть земной шар как минимум до магмы.

Четвертый неистово замотал головой. Выдавить из себя хоть слово казалось немыслимым.

— Я. Внимательно. Слушаю.

— Уме… Умен… — и тут Четвертого, наконец, прорвало. — У меня нет «Святости». Откуда у меня «Святость»? Это же уник! В монастыре ни у кого нет «Святости».

— Ты не врешь. — Император не спрашивал — утверждал. Но голос его стал немного мягче. — Посмотри твои статы.

Четвертый открыл статистику и ахнул. В куцем, как хвост зайца, списке, появилась новая строчка: «Святость. Статус умения: уникальный. Уровень: 0».

— Я… — голос юноши предательски задрожал. — Я не знаю. Я правда не знаю, чем угодно клянусь.

— Когда ты проверял статистику?

— Вечером, перед сном.

— А утром?

— Я э-э-э… Я не успел.

Не успел Четвертый потому, что Семьдесят Второй разбудил его традиционным ударом поварешки, и на пинках погнал в сторону кухни. А потом как-то все завертелось.

— Рассказывай. — велел Император. — Подробно, по минутам, начиная с подъема. Весь день. С чего начался день?

— Ну… С черпака.

— В смысле?

Слушать Император умел. Он слушал молча, не перебивал, смотрел собеседнику прямо в глаза, и под этим взглядом очень хотелось как можно подробнее изложить всю свою жизнь, начав рассказ фразой: «Час зачатья я помню неточно». Но про всю жизнь не спрашивали, спрашивали только про сегодняшний день. И Четвертый очень старался, пел, можно сказать, соловьем.