Муж и жена, которые почти на коленях зовут вас обедать, — вы приходите — оба не в духе, за обедом начинают бранить лакея, повара, а наконец, и сами побранятся. Оригинал краснеет, бледнеет, старается дать другой смысл колкостям жены и грубостям мужа — и над ним же все смеются!
У новобрачных обед — они на иголках, молодое хозяйство еще не устроено, не все в порядке, — собравшиеся в гости начинают смеяться то над тем, то над другим, охуждать пятое и десятое; жена краснеет — муж бесится, — добряк хочет их утешить — и над ним же все смеются.
К числу гонителей и мучителей оригинала принадлежат:
Остроумные господа, которые перерывают важный разговор пошлою шуткою, подшучивают над отцом при детях или рассказывают при них соблазнительные истории.
Добрый малый, который с первой встречи напрашивается к вам на дружбу и просит говорить ему «ты».
Попечительный папенька, который, показывая на детей, рассказывает вам очень умилительно, что он только для них берет взятки.
Добродушный папенька, который, когда в проигрыше, то сердит, а когда в выигрыше, то весел, объявляет о том детям и покупает им сластей и игрушек, как он выражается — для жуировки.
Лихой малый, который кричит и шумит для поддержания своей репутации и которому одна дама сказала: «Сделайте милость, не притворяйтесь; будьте просто трусом, и вы будете гораздо благоприличнее».
Добрый друг, который разносит по городу самую едкую эпиграмму или самую подлую клевету о своем искренном друге — так, чтоб только показать, что он с ним без церемонии.
Надоедала, который приходит к вам поутру, видит, что вам мешает, сам говорит, что вам мешает, а между тем сидит у вас часа четыре и не трогается с места.
Неуч, вроде того, который спрашивал у Пушкина, не принадлежит ли он к какой-либо литературной партии?
Другой неуч, вроде другого неуча, который спрашивал у того же Пушкина, кто, по его мнению, самый замечательный поэт в русской литературе?
Невежа, который входит к вам в кабинет, перебирает все, что у вас на столе, заглядывает в каждую книгу и в каждую бумагу.
Другой невежа, который ходит из комнаты в комнату, от окна к окну за людьми, которые не знают, как от него избавиться.
Милый молодой человек, который, видя замечательного человека, всячески старается показать ему, что не находит в нем ничего удивительного, или растягивается на креслах возле дамы, с которой едва познакомился, и играет ее опахалом.
Рассеянный сосед, который за столом играет на фортепьянах по вашему хлебу.
Откровенный малый, который в театре расспрашивает вас о смерти вашего сына или рассказывает вам малейшие подробности собственной своей болезни словно медику.
Деятельный чиновник, которому вы пришли объяснить ваше дело и который, не слушая вас, начинает сам его рассказывать и не дает вам выговорить ни слова.
Вопросительный знак, который несет всякую дребедень и пристает к вам с вопросами: не так ли? не правда ли? вы согласны со мною?
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Кто же, спросите вы, милостивые государи, этот несчастный, у которого такая коллекция гонителей? Каждый из вас, милостивые государи, всякий образованный человек — и в особенности я. У меня есть своя коллекция преследователей!
Эти господа воображают, что если я их учу, как хорошо и здорово есть, то я непременно должен быть угодником их самых грубых страстей и разделять их полудикие наслаждения. Вы не можете себе представить, о чем ко мне эти господа ни пишут. В будущем году я сообщу вам мою обширную переписку вполне, а на этот раз прочтите из любопытства следующее письмо, на днях мною полученное из ***ской губернии:
«Милостивый государь!
Лекции ваши доказывают, что не всякий пуф есть пуф. Истинно полезное дело: от одного чтения их чувствуешь несказанное наслаждение, то есть едок готов улететь в Эмпирей; да нет, все-таки не улетишь, — а не улетишь потому, что г. Пуф говорит, да не договаривает. Вот, например, в 1-й своей лекции он преподал наставление изготовить обед дворянский, щегольской. В нашем уездном городе Иван Прокофьевич И… дает обед по случаю своих именин; обед изготовлен был по сказанному наставлению и вышел на славу, а все-таки в Эмпирей никто не улетел, — а отчего? Оттого, что не было приличного заключения, финала; а финал этот, как справедливо замечает приятель наш, Сидор Петрович К…, человек основательный и с большим вкусом, — есть жженка. Мы было решились поверить слова Сидора Петровича на одной вечерней пирушке и приготовили жженку: зажгли ром, погасили его шампанским, настоящим шампанским, лучшим даже известного бон-бон, — да дело вышло так, что два собеседника свалились под стол, а никто не улетел в Эмпирей. На другой день ходили все с больными головами и соглашались, что жженка не удалась. «Как быть, господа? — сказал я, — знаете ли что? Не отнестись ли к нашему благодетелю, доктору Пуфу?» — «А что, в самом деле, — подхватили приятели в один голос, — напиши-ка ты письмо к нему; ты человек грамотный, и рука у тебя не дрожит, и почерк четкий. Напиши, напиши непременно».
И вот я, повинуясь голосу моих приятелей и собственному желанию, пишу к вам, прося передать нашу просьбу г. Пуфу. Да наставит он нас, как лучше делать жженку, и притом такую, чтоб улететь в Эмпирей и голова бы не болела.
Если доктор удостоит нас ответом, то в благодарность я сообщу ему рецепт настойки, приготовленной одним нашим соседом, Кузьмою Иванычем П…м. Настойка удивительная, магическая. Представьте себе, вот какое обстоятельство: есть у нас некто Кондратий Силыч, человек с твердым характером; выпьет шесть стаканов пунша с кизлярскою, и ни в одном глазе. Но вся твердость его характера исчезает от одной рюмки сказанной настойки, которая сшибает с ног всякого, кого угодно.
Чудная настойка!
15-го ноября 1844.
Гурий Авивин».
Посудите сами, милостивые государи, каково мне было читать письмо такого содержания? прилично ли оно моему званию и моей персоне? за кого меня в самом деле принимают?
Долгом считаю уведомить г. Авивина, что он в совершенном заблуждении: я учу есть, а не пить, на питье же и без того много учителей найдется.
Что касается до жженки, то замечу, что она г. Авивину и его компании вовсе не прилична, ибо от хорошо сделанной жженки не улетишь в Эмпирей (в его смысле) и голова не будет болеть — следственно, и праздник не в праздник, а уж лучше ему держаться своей настойки — ближе к цели.
Жженка хороша в кругу людей деликатного сложения, которых веселит не столько жженка, сколько голубое пламя, которым освещается комната (ибо при делании классической жженки свечи выносятся), воспоминания юношества, что-то поэтическое и всякая другая подобная пустошь. Один пьянчуга, смотря на жженку, примолвил: «Ах молодежь, молодежь! что лучшее, то вы и жжете!» Действительно: в хорошей жженке почти весь алкоголь должен выгореть, и оттого жженка, сохраняя все качества вина или, лучше сказать, всю самую тонкую его эссенцию, между тем совсем не пьяна.
Вот рецепт непьяной жженки, которую, несмотря на ее страшный состав, могут пить даже дамы.
Возьмите:
две бутылки лучшего рома;
две бутылки мадеры;
одну бутылку портвейна;
одну бутылку шампанского;
свежий ананас, нарезанный;
какие угодно фрукты в водке, кроме вишен;
от 3 до 5 фунтов сахара по вкусу.
Имейте наготове серебряную суповую чашу и две серебряные же разливательные ложки, а равно серебряную или железную решетку из проволоки на ножках, стол высокий, что, если покрыть чашу решеткою, то решетка бы поднималась над чашею по крайней мере на четверть аршина. Решетка не должна закрывать все отверстие чаши, но в решетке должен оставаться сбоку изъян, в который бы могла проходить свободно разливательная ложка.
Вылейте в чашу две бутылки рома, зажгите и накройте чашу решеткою; на решетку положите сахар, так, чтоб он капал в ром в виде леденца. Оставьте гореть ром до тех пор, пока весь сахар не растает: тогда снимите решетку, влейте мадеру, портвейн, фрукты в водке и, наконец, шампанское; в это время надобно мешать беспрестанно, и чем выше вы будете поднимать ложку, вливая обратно в чашу почерпнутую жидкость, тем больше прогорит жженка. Когда жженка, уже несмотря на все усилия, перестанет гореть, тогда высыпьте в нее нарезанные ломтики ананаса — и жженка готова.
