Одно письмо предлагало мне ту же сделку насчет инвестиций, только теперь я должен был отстегнуть им ещё десять процентов. Другое было от тренера из колледжа — на простой почтовой бумаге, подписанное каракулями. Он писал, что «некие лица» хотят, чтобы сезон начался победой. Устраивают ли меня двести пятьдесят в месяц? Позвонить ему по домашнему телефону, разговор оплачен. Я разорвал это письмо.

Следующее было от Администрации по делам ветеранов, датированное днем моей демобилизации, в коем сообщалось, что согласно прецеденту «Бартон против правительства США», я являюсь «военным сиротой» и должен получать сто десять долларов в месяц для завершения образования вплоть до достижения двадцатитрехлетнего возраста.

Я хохотал до колик в животе.

Потом шла всякая ерунда, а за ней — письмо от моего конгрессмена. Он имел честь уведомить меня, что он, совместно с Ассоциацией ветеранов заморских войн, разработал пакет законопроектов с целью исправления ошибок, допущенных при определении статуса «сирот войны», что эти законопроекты были одобрены, и он счастлив сообщить, что один из них касается и меня и дает мне право получать пенсию для завершения образования вплоть до исполнения мне двадцати семи лет, поскольку мое двадцатитрехлетие прошло до принятия поправки. Искренне ваш и все такое.

Смеяться я уже не мог. Я подумал о том, насколько меньше дерьма или чего-то ещё я бы нахлебался со дня своего вступления в армию, если бы знал об этих ста одиннадцати долларах в месяц. Я написал конгрессмену благодарственное письмо, постаравшись, чтобы оно звучало получше.

Следующее письмо по виду было совершеннейшей чепухой. Оно было от Госпитального Фонда Лимитед и, надо думать, содержало просьбу о денежной помощи или информацию о больничной страховке, но я никак не мог взять в толк — почему кто-то в Дублине решил внести меня в свой список.

Госпитальный Фонд запрашивал меня, не являюсь ли я владельцем билета Ирландского госпитального тотализатора, номер такой-то и такой-то и соответствующего талона к нему? Этот билет был продан Дж. Л. Уезерби, эсквайру. Указанный номер выиграл во втором туре розыгрыша, и эта лошадь пришла к финишу первой. Дж. Л. Уезерби был об этом информирован, и известил фонд, что передал этот билет некому И. С. Гордону, которому отослал и талон к нему. Не тот ли я Гордон, есть ли у меня билет тотализатора и талон. Фонд желал бы быть уведомленным как можно скорее.

Последнее письмо имело обратный адрес Командования группы американских войск в Европе. В нём был талон к билету Ирландского тотализатора и приписка «Так мне и надо, дураку, чтоб не играл в покер. Желаю выиграть. Дж. Л. Уезерби». Штемпель на конверте был годичной давности.

Я долго рассматривал его, потом достал бумаги, пронесенные мною через несколько Вселенных. Нашел нужный билет. Он был весь измазан кровью, но номер был виден хорошо.

Еще раз перечитал письмо Фонда. Второй раунд розыгрыша…

Потом пересмотрел все билеты под ярким светом. Все были подделкой, но гравировка этого билета и талона к нему была четкой как на деньгах. Не знаю, где его купил Уезерби, но ясно, что не у того воришки, у которого я приобрел свой.

Второй тур… А я и не знал, что их больше одного! Оказывается, число туров зависит от числа проданных билетов — на каждый «пакет» стоимостью 120 тыс. фунтов стерлингов — тур розыгрыша. А я видел только результат первого…

Уезерби отослал талон и расписку моей матери в Висбаден, он, вероятно, уже был в Элмендорфе, когда я находился в Ницце, потом был отправлен в Ниццу, потом обратно в Элмендорф, так как Руфо оставил этот адрес в «Американ Экспресс». Руфо, разумеется, знал обо мне все и предпринял нужные шаги, чтобы прикрыть мое исчезновение.

В то утро, ровно год назад, я сидел в кафе в Ницце, держа в руках выигравший билет, а талон к нему уже лежал в конверте. Если бы я, читая «Геральд Трибюн», пошел бы дальше отдела личных объявлений, то обнаружил бы там результаты второго тура розыгрыша и не ответил бы на объявление.

Я забрал бы 140 тысяч долларов и никогда больше не увидел бы Стар.

Неужели Её Мудрость потерпела бы поражение?

Неужели я отказался бы следовать за ней только потому, что мои карманы лопались от денег?

Позволю себе усомниться: я все равно вышел бы на Дорогу Доблести.

Во всяком случае, надеюсь на это.

На следующий день я позвонил на завод, а потом отправился в банк, где повторилась та же рутина, через которую я дважды проходил в Ницце.

Да, этот билет действителен. Может ли банк быть мне полезен при получении денег? Я поблагодарил их и ушел.

Маленький человек из Налогового Управления уже стоял у меня на крыльце… Почти что так: он позвонил снизу, когда я писал ответ Госпитальному Фонду.

Я ответил ему, что скорее пойду к чертовой матери, чем соглашусь. Я оставлю деньги в Европе, а он пусть свистит в кулак! Он вежливо посоветовал мне изменить позицию, считая её за простое «выпускание паров», тем более, что Налоговое Управление терпеть не может платить деньги информаторам, но принуждено будет так поступить, если мои действия покажут, что я хочу избежать уплаты налогов.

В общем, они меня доконали. Я получил 140 тысяч долларов, и заплатил Дяде Сэму 103 тысячи. Маленький тихенький человечек сказал, что так будет лучше — многие люди откладывают уплату налогов и попадают в неприятную историю.

Будь я в Европе, получил бы 140 тысяч золотом, а тут выдали 37 тысяч бумажками — свободные и суверенные американцы не имеют права держать на руках золото. С ним они то ли войну начнут, то ли в коммунизм перейдут, то ли ещё что сотворят. И вообще, это противозаконно. Люди из Управления были в высшей степени вежливы.

Десять процентов — 3700 долларов — я отослал сержанту Уезерби и написал про все. Остальные 33 тысячи долларов положил в банк, учредив фонд для оплаты образования моих сводных братишек и сестренок, причем одним из условий управления фондом было то, чтобы родственники узнали о деньгах только тогда, когда они понадобятся. Я помолился, чтобы новость о моем выигрыше не долетела до Аляски. В лос-анжелесских газетах об этом ничего не было, но сведения, видимо, как-то просочились — я почувствовал себя занесенным в списки многочисленных попрошаек — получал письма, предлагающие необычайные возможности, просьбы о займах или требования подарков.

Через месяц я узнал, что позабыл о существовании ещё и калифорнийского штатного налога.

И вот я снова вернулся к своему старому кульману, снова гнул вечерами спину над учебниками, иногда смотрел телевизор, а по субботам занимался фехтованием.

А ночами мне снился сон…

Впервые я увидел его, когда поступил работать, а теперь он являлся каждую ночь…

Я ехал по длинной, длинной дороге, потом она круто изгибалась и вдали вырисовывался замок, стоящий на возвышенности. Он был великолепен, флаги развевались на его башнях, извилистая тропа вела к подъемному мосту. Но я знал — непонятно откуда — что в подземелье замка томится прекраснейшая из принцесс.

Эта часть сна была всегда одинакова, варьировались лишь детали. А потом на дороге появлялся маленький спокойный человек из Налогового Управления и заявлял, что надо оплатить дорожный сбор, который всегда на десять процентов превышал сумму, которой я располагал.

В другой раз это был полицейский, который, прислонясь к моей лошади (иногда у неё было четыре ноги, иногда — восемь), выписывал мне штраф за нарушение правил движения, за появление с просроченной лицензией на право езды, за проезд на красный свет и дерзкое неповиновение власти. Он хотел знать, есть ли у меня разрешение на ношение копья, и сообщал, что я должен нацепить бирку на каждого убитого мной дракона, согласно закону об охоте.

Иногда, и это было самое неприятное, я за поворотом попадал в мощный транспортный поток, несшийся прямо на меня по пяти полосам дороги.

Писать то, что я пишу сейчас, я начал после появления этих снов. Я понимал, что пойти к специалисту по мозгам и сказать ему «послушайте, док, я герой по профессии, а жена моя — Императрица другой Вселенной», нельзя, а ещё меньше мне улыбалась перспектива лечь на его кушетку и рассказывать, как мои родители плохо обращались со мной в детстве (чего не было) и как я узнал все про маленьких девочек (а это уж никого не касается).