— Не думаю, наверное — нет.

— Извини, я устала, мозг работает хуже. Гравитация тут колеблется сильно и внезапно. Горизонтальная поверхность может вдруг наклониться вниз или круто пойти вверх. Другие вещи… они легко могут оказаться иллюзиями.

— Босс, если он движется — стреляйте, — вмешался Руфо. — Если оно говорит — режьте ему глотку. Таким путем вы уничтожите немало иллюзий. Особая программа действий вам не нужна: вот они — мы, а вот они — прочие. Стало быть, сомневаешься — убивай. И не надо зря напрягаться.

— Не напрягаться, значит! О’кей, волноваться будем, когда доберемся. А посему — кончай разговоры.

— Да, милорд муж, — поддержала Стар, — будет лучше, если мы несколько часов поспим.

Что-то в её голосе было новое. Я взглянул на неё, какие-то легкие изменения обнаружились и во внешнем облике. Она казалась меньше, мягче, более женственной и слабой, чем та амазонка, которая лишь два часа назад палила из лука в зверюгу, в сотни раз превосходившую её по весу.

— Отличная мысль, — проговорил я неторопливо и огляделся. Пока Стар рисовала чертеж Башни, Руфо упаковал все, что мы оставляли здесь, и теперь я это заметил — положил одну спальную подстилку у одной стены, а две других рядышком — у другой, самой дальней.

Я задал свой вопрос без слов, показав взглядом на Руфо и пожав плечами с видом «А что потом?»

Ее ответный взгляд не сказал мне ни «да», ни «нет». Вместо этого она приказала:

— Руфо, иди спать и дай ноге отдых. Ляг на живот или носом в стену.

Впервые Руфо показал, что не одобряет наших действий. Он ответил резко, но не на то, что Стар сказала, а на то, что подразумевалось.

— Подглядывать я не нанимался!

Стар сказала так тихо, что я едва разбирал слова:

— Извини его, милорд муж. Он стар, у него свои слабости. Когда он ляжет, я погашу свет.

— Стар, любимая, — шепнул в ответ я, — все это никак не соответствует моим представлениям о медовом месяце.

— Ты так хочешь, милорд, мой возлюбленный? — заглянула она мне в глаза.

— Да. По рецепту медового месяца полагается кувшин вина и ломоть хлеба, но там ничего не говорится о дуэньях мужского полу. Я очень сожалею.

Она положила свою легкую руку мне на грудь и опять посмотрела в лицо.

— Я очень рада, милорд.

— Рада? — Не понимаю, зачем ей понадобилось так говорить?

— Да. Нам обоим нужен сон. Из-за завтрашнего дня. Эта сильная рука, привыкшая держать шпагу, дарует нам ещё много ночей и рассветов.

Я сразу почувствовал себя лучше и улыбнулся ей.

— О’кей, Принцесса. Только сомневаюсь, что засну.

— Ах, конечно, заснешь.

— Побьемся об заклад?

— Выслушай меня, милорд, мой любимый. Завтра, после того, как ты победишь… мы сразу же отправимся ко мне, домой. Никаких отсрочек, никаких неприятностей. Я очень хочу, чтобы ты выучил язык моей страны и не чувствовал себя там чужаком. Я хочу, чтобы моя страна стала твоим домом и немедленно. Пусть мой муж приготовится ко сну, ляжет на спину и позволит дать ему урок языка. Ты заснешь, ты же знаешь, что заснешь.

— Что ж, отличная мысль. Но тебе же сон нужен ещё больше, чем мне.

— Прошу прощения, милорд, но это не так. Четыре часа сна сделают мой шаг снова пружинистым, а на устах вновь заиграет улыбка.

— Ладно!

Через пять минут я уже вытянулся на подстилке, глядя в самые дивные в мире глаза и слушая любимый голос, мягко выговаривавший слова на чуждом для меня языке.

Руфо тронул меня за плечо.

— Завтрак готов, босс. — Он сунул мне в одну руку сандвич, в другую кружку пива. — Хватит для драки, а ланч уже упакован. Я приготовил вам чистую одежду и оружие… помогу одеться, как только вы поедите. — Он был уже одет и подпоясан ремнем.

Я зевнул, откусил кусок сандвича (анчоусы, ветчина и майонез с чем-то, отдаленно похожим на помидоры или латук) и осмотрелся. Место рядом со мной пустовало, но, судя по всему, Стар только что встала. Она ещё не оделась. Стояла на коленях в центре зала и рисовала на полу какой-то узор.

— Доброе утро, болтушка, — сказал я. — Опять пентаграмма?

— Ммм… — Стар не подняла даже глаз.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть, что она делает. Что бы это ни было, но рисунок исходил не из пятиугольной звезды. Он имел три главных центра, был очень сложен, включал несколько надписей в разных местах — я не разобрал ни языка, ни алфавита. Мне показалось, рисунок чем-то походит на проекцию гиперкуба.

— Уже позавтракала, птичка?

— Я встала давно.

— То-то ты у меня похудела. Это тессаракт?<Тессаракт, или гиперкуб куб, имеющий четыре измерения.>

— Хватит! — она откинула волосы назад, взглянула на меня и смущенно улыбнулась. — Прости меня, дорогой. Колдуньи — стервы, как на подбор, это уж точно. Но, пожалуйста, не заглядывай мне через плечо. Я ведь работаю по памяти — книги пропали в болоте, и мне дьявольски трудно. И ещё — прошу тебя — сегодня никаких вопросов… Ты можешь нарушить мою уверенность в себе, а я должна быть совершенно уверенной.

— Прошу извинения у миледи, — расшаркался я.

— И не надо быть со мной таким официальным, родной. Просто люби меня и быстренько поцелуй, а потом оставь в покое.

Я наклонился к ней и наградил высококалорийным поцелуем с майонезом, после чего оставил в покое. Одевался я, одновременно приканчивая сандвич и пиво, потом зашел в естественный альков, в сторонке от Хранителей, установленных в проходе, в тот самый, что служил нам мужским туалетом. Когда я вернулся, Руфо уже ожидал меня с моей шпагой и перевязью в руках.

— Босс, вы опоздаете даже на собственное повешенье.

— Очень надеюсь.

Через несколько минут мы уже стояли на этой пентаграмме, Стар, так сказать, на площадке питчера<Питчер — подающий в бейсболе.>, а я с Руфо на второй и третьей центральных точках. Оба были обвешаны вещами: я — с двумя канистрами, со шпагой Стар и с её боевым поясом, застегнутым на самую первую дырочку, и с моим собственным оружием, а Руфо — с двумя колчанами, с луком Стар, с её медицинской сумочкой и нашим ланчем. Наши луки с натянутыми тетивами мы зажали под левыми подмышками. Каждый держал в правой руке обнаженную шпагу. Штаны Стар я засунул сзади под ремень, откуда они торчали неряшливым хвостом, а Руфо поступил так же с её жакетом. Что же касается её мокасинов и шляпы, их мы распихали по карманам. Выглядели мы с ним словно уличные торговцы.

Левые руки у меня и Руфо были свободны. Мы смотрели прямо вперед, шпаги наголо, левые руки откинуты назад, каждую из них крепко держала Стар. Она занимала позицию точно в центре — ноги расставлены, прочно стоят на земле, одета так, как того требует профессия ведьм, занятых тяжелой работой, — даже заколки в волосах и той не было.

Смотрелась она великолепно — волосы копной, глаза горят, лицо пылает, так что я очень жалел, что приходится стоять к ней спиной.

— Вы готовы, мои храбрецы? — возбужденно произнесла она.

— Готов! — подтвердил я.

— Ave, Imperatrix, nos moriture te…<Императрица, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.)>

— Руфо, прекрати… Молчание!! — Она затянула песнь на незнакомом мне языке. По затылку побежали мурашки.

Стар кончила петь, ещё сильнее сжала наши руки и крикнула:

— Пошел!

Внезапно, как внезапно захлопывается дверь, обнаружилось, что я (нормальный герой Бута Таркингтона) попал в ситуацию, привычную скорее героям Микки Спиллейна<Бут Таркингтон (1869—1946) — американский романист и драматург; Микки Спиллейн — один из родоначальников жанра «крутого» детектива.>. У меня не было времени даже простонать. Вот оно — прямо передо мной, это существо, готовящееся срубить меня, и я воткнул ему клинок прямо в брюхо, выдернул его обратно, пока оно решало, в какую именно сторону упасть. Сразу же — его приятель, которого пришлось успокоить тем же способом. Ещё один скорчился внизу, пытаясь нанести мне удар в ногу, просовывая оружие между ног своих товарищей по службе. Я метался как голый однорукий среди муравейника и даже не заметил, как Стар сорвала с меня свою шпагу. Зато увидел, как она зарубила противника, намеревавшегося стрелять в меня. Стар была повсюду одновременно, голая, как лягушка, и вдвое более ловкая. Переход между мирами вызвал чувство, сходное с ощущением, которое испытываешь в быстро опускающемся лифте, и, надо думать, резко изменившаяся гравитация была бы для нас трудным испытанием, будь у нас время об этом подумать.