В свои семьдесят бабушка всё ещё была красива. Её чёрные волосы были едва тронуты сединой, и они были такие же сверкающие и густые, как если бы она была молодой девушкой. Она была стройной и подвижной и на редкость проницательной, несмотря на отсутствие традиционного образования. Её рассудок абсолютно не помутился, и она помнила в деталях все, что произошло с ней в юности. Тем летом, когда мне исполнилось двадцать, мы, бывало, подолгу сидели на широком заднем крыльце дома моих родителей в Южной Дакоте, а бабушка, сложив руки и закрыв глаза, рассказывала день за днём историю своей жизни. Как будто диктовала свою автобиографию, главу за главой.
…Когда она заговорила о своей второй религии, христианстве, её голос стал неуверенным и запинающимся. Казалось, хотела быть вежливой, но я чувствовала: она боится забыть что-то такое, что может быть мне неприятно. В те юные годы мне был присущ агностицизм, и однажды я сказала бабушке, что не верю в Бога. Я говорила обычные вещи о презрении к формальной религии и что каждый сам должен быть для себя богом. Последовало долгое молчание, и я поняла, что бабушка поражена. Она покачала головой, неодобрительно щёлкнула языком и, к моему удивлению, стала раскачиваться взад-вперёд в знак своего неудовольствия. Потом она пришла в себя и убеждённо сказала, что я могу называть Бога как угодно, но не верить в Великий Дух глупо и грешно.
Я часто бывала с бабушкой в церкви, поэтому не совсем поняла её, о чём так и заявила, поражённая её резкими словами. «Я молюсь своему богу в вашей церкви, – проговорила она спокойно, – всё остальное неважно. Он услышит меня». Я знала, что её бога зовут Махео на языке чейенов, и поинтересовалась, что бы сказал доктор Хейвер, наш лютеранский пастор, если бы узнал, что одна из его прихожанок пользуется превосходной новой каменной церковью, чтобы взывать к Древним богам из своей юности.
«Послушай, – призналась бабушка, – я расскажу тебе о чуде, свидетелем которому стала, когда была чуть постарше, чем ты сейчас. Это случилось потому, что я верила в Бога, которого ты презираешь». Эту историю я как раз и собираюсь рассказать вам, читатель. Конечно, я не смогу точно вспомнить слова бабушки, но тот самый рассказ все ещё живёт в моей памяти. Вот что она поведала.
"Когда я была девочкой, я жила в деревне на берегу маленького озера на юге Колорадо. У меня были два брата и две сестры, сейчас их уже нет в живых, я была самой младшей в семье. Мой старший брат обладал исключительной силой, отличался смелостью и умом. Его имя в переводе с языка чейенов означало Гордый Лось и очень подходило ему, так как он действительно был красив и силён, как это благородное животное, и страдал от избытка гордыни. Он считал себя храбрым и доблестным и не соглашался признавать кого-либо сильнее себя.
Самой важной церемонией для нашего народа, как ты, возможно, знаешь, был солнечный танец. Много лет он был запрещён и его исполняли только тайно, но никакая сила на земле не могла отменить его. Это поиск совершенной формы жизни – одновременно и жертва и очищение. В моё время человек, который решился на солнечный танец, ещё на восходе солнца приступал к обряду. Весь день он не шевелясь смотрел на солнце, до самого захода. Без воды и еды. Он дул в свисток, сделанный из крыла индюшки, а в мускулы на его груди были продеты крюки. И пока не зайдёт солнце и крюки не разорвут кожу, ритуал не мог считаться завершённым. Мой брат выдержал испытание без единого звука и всё же не получил полного очищения. Его сердце окаменело от неверия – танец он совершил лишь за счёт своей гордыни, а не благодаря вере.
Когда ему исполнилось восемнадцать, было решено, что пришла пора жениться, но гордецу не подходила ни одна девушка. Одна, считал он, была безобразной, другая – глупой, третья – жадной. Он был настолько красив и самоуверен, что нравился многим девушкам, но ни одна не удостаивалась его благосклонности. Однажды с севера пришли новые люди и поселились в нашей деревне. Они были из другого племени чейенов, но мы объединялись как Цисциста – народ.
Среди пришельцев была одна семнадцатилетняя девушка, прекрасная, как сияющая звезда. Ей дали имя Берёзка, но все называли её Утренней Звездой.
Мягкая, застенчивая и покорная, она была хорошей дочерью и любила играть с младшими братьями и сёстрами – одного лишь взгляда на это зрелище было достаточно, чтобы понять, какой матерью она станет, когда придёт её время.
Едва мой брат увидел эту девушку, как влюбился в неё. Его привлекала её красота, но не только это. Он был сражён также и другими её достоинствами, особенно скромностью, поскольку она единственная из всей деревни не флиртовала с ним.
Он сказал, что женится на Утренней Звезде или останется холостяком на всю жизнь, и начал ухаживать за ней, и для всех было очевидно, что она тоже любит его. Девушка была необыкновенно красива от природы, но когда смотрела на моего брата, то прямо-таки светилась изнутри. Она хорошо влияла на него – любовь к ней сделала его более мягким. Если до той поры он, случалось, бывал нетерпим, резок и груб, то теперь научился быть более спокойным и выдержанным. Ради неё он усмирил свою гордыню, и я наконец обрела брата, в котором победило его внутреннее начало.
Её родители дали благословение, и была назначена дата свадьбы. После женитьбы брата его жена должна была перейти жить к нам, и надо было успеть много сделать. В дни подготовки к свадьбе все испытывали какое-то сладостное чувство ожидания. Мой горячий братец вынужден был сдерживать себя и довольствоваться невинными радостями вроде общения со своей невестой в кругу семьи или прогулок с нею на виду у всей деревни. Утренняя Звезда была чистой непорочной девушкой, и такой она должна оставаться до самого замужества.
В утро их свадьбы на безоблачном небе ярко сияло солнце. Лето было в разгаре, и кусты ломились от ягод. Когда Утренняя Звезда собирала ягоды, её укусил шершень. Она негромко вскрикнула, и я припоминаю теперь, все мы подумали, что это плохое предзнаменование. Одна из пожилых женщин сказала, что шершень ревновал её и хотел испортить её красоту в день свадьбы.
Никто тогда не знал, что этот укус будет фатальным для Утренней Звезды. Она была тем несчастливым человеком, которых белые люди называют аллергиками: она не переносила яда пчёл и шершней и через полчаса умерла. Ничего нельзя было сделать. Мазь из трав, которой мы обычно пользуемся для заживления укусов, помогла не больше, чем повязка смертельно раненному. Это была страшная трагедия.
Когда мой брат, а он гулял в лесу по традиции – так делали все женихи накануне свадьбы – вернулся, она уже была мертва. Я никогда не забуду, что тогда произошло. Прежде чем он понял, что случилось, он услышал причитания её матери. Он прорвался сквозь круг женщин и увидел свою невесту бездыханной. Долго молчал, не в силах поверить в то, что случилось, а затем испустил страшный крик отчаяния и боли. Он упал на колени, взял её на руки и зарыдал. Слезы ручьями текли по лицу брата, все тело его сотрясалось.
Когда мы похоронили Утреннюю Звезду, лицо брата стало как маска – непроницаемым и не выражающим никаких эмоций. Он был таким же холодным и бесчувственным, как камень; люди говорили, что это оттого, что его сердце разбито. Сразу после похорон он ушёл из деревни и пропадал месяц. Он сказал, что будет бродить по миру тридцать дней и тридцать ночей, пока не отыщет средство, которое поможет ему воссоединиться с Утренней Звездой. Он имел в виду не самоубийство, которое в нашем племени считалось страшным грехом, а способ вернуть её в том или ином обличье или самому посетить Страну Духов. Мы слышали много рассказов о людях, которые совершили такой переход, их тела оставались в этом мире, в то время как сами они соединялись со своими любимыми за его пределами. Я тоже слышала о таких случаях, но никогда не встречала человека, который испытал бы что-либо подобное.
Я была очень опечалена, потому что любила брага и сочувствовала ему, но я понимала также, что если смерть невесты сделает его набожным человеком, значит, она умерла не напрасно. Я считала дни и ночи, дожидаясь возвращения брата и молясь, чтобы он обрёл покой, но когда он вернулся, его лицо было таким мрачным, что стало ясно: скорбь непокинула его.
