Он был уверен, что его власть и положение крепки. Однако когда он и его братья заметили, что императрице все больше нравится молодой Потёмкин, когда до них дошёл слух, передаваемый при дворе: говорили, что Потёмкин как-то раз бросился Екатерине в ноги, поцеловал её руки и пролепетал признание в любви, – тогда они решили преподать дерзкому сопернику урок. Григорий и Алексей потребовали от него объяснений, этот разговор, проходивший на квартире Григория Орлова во дворце императрицы, вылился в дикую драку. По-видимому, тогда Потёмкин тяжело повредил себе левый глаз (в результате он его лишился).
Потёмкин был глубоко уязвлён. Он удалился от двора. В течение полутора лет жил анахоретом. Все это время он много читал, в особенности его интересовали богословские труды. Итак, разгульная жизнь внезапно сменилась вдумчивым уединением в тиши рабочего кабинета. Причина подобного поворота крылась не только в увечье, полученном им, но и в самом характере этого человека. Потёмкин любил бросаться из одной крайности в другую. В студенческую пору он выделялся успехами. Его даже отметили золотой медалью и в числе двенадцати лучших учеников Московского университета направили в Петербург, дабы представить императрице Елизавете. Но именно с того самого момента, когда он добивается наивысшего отличия, когда его успехи восхищают, он вдруг меняется, совершенно пренебрегает занятиями, и через пару лет «за леность и нехожение в классы» его изгоняют из университета.
Прошло полтора года после драки с Орловыми, и Потёмкин вновь появился при дворе – не он этого хотел, за ним прислала Екатерина. Он был произведён в камергеры, и теперь его стали титуловать «Ваше превосходительство». Однако когда разразилась первая русско-турецкая война, Потёмкин отправился в действующую армию.
Он не раз отличался в сражениях и потому быстро продвигался по службе, его наградили орденами св. Анны и св. Георгия. Его начальник, генерал Румянцев, писал в рапорте императрице о том, что Потёмкин «сражается, не щадя себя»: «Никем не побуждаемый, следуя одной своей воле, он использовал всякий повод, дабы участвовать в сражении».
Это произвело большое впечатление на Екатерину. Когда Потёмкин, получив отпуск, прибыл в Петербург, императрица дала ему аудиенцию, а прощаясь, разрешила ему присылать письма лично ей. В письме от 4 декабря 1773 года она дала ему понять, что и впредь не хотела бы порывать с ним: «Поскольку со своей стороны я стремлюсь сберечь честолюбивого, мужественного, умного, толкового человека, прошу Вас не подвергать себя опасности. Прочитав это письмо. Вы, быть может, спросите, с какой целью оно было написано. На это хочу Вам ответствовать: дабы в Ваших руках был залог моих мыслей о Вас, поелику всегда остаюсь безмерно благоволящая Вам Екатерина».
Потёмкин увидел в этом – как пишет его биограф Соловейчик – «желанное приглашение» и тотчас помчался в Петербург; совершилась «революция в алькове».
Теперь ему незачем было страшиться нового столкновения с Орловыми. Григорий Орлов попал у императрицы в немилость, ибо однажды она обнаружила, что он ей неверен. Тогда и Екатерина завела себе нового любовника. Им оказался гвардейский офицер Александр Васильчиков, молодой, миловидный человек, но ничего выдающегося в нём не проглядывалось. Орлов – в ту пору его не было в Петербурге, – узнав о новом фаворите, впал в бешенство, к тому же Екатерина лишила его занимаемых должностей (впрочем, вслед за тем он поразительно быстро успокоился). Прошло немного времени; теперь придворные и иностранные дипломаты стали уделять все внимание лишь Потёмкину, занявшему место невзрачного Васильчикова.
Послы, пребывавшие в Петербурге, известили о смене фаворита все европейские правительства. Ведь случившееся было не только частным делом российской императрицы, но означало перемену в политическом руководстве, перемену, которая могла иметь важнейшие последствия. Даже слабый, ничтожный фаюрит все равно играл серьёзную роль. Ведь как-никак он был важным государственным сановником. Он был старшим флигель-адъютантом и занимал ряд значительных военных постов. Он жил во дворце императрицы. Его комнаты располагались прямо под её личными покоями и соединялись с ними лестницей. Все его расходы оплачивались из государственной казны, и, естественно, он получал жалованье.
Подобную систему ввела не Екатерина, а императрица Анна Иоанновна, дочь царя Ивана V; при содействии гвардии она была провозглашена импер. грицей в 1730 году, после смерти Петра II. своим фаворитом и соправителем она сделала шталмейстера, курляндца Эрнста Иоганна Бирона. Преемницы Анны на русском троне переняли традицию выбора фаворитов. Своего расцвета подобный принцип правления достиг, несомненно, при Екатерине. За 44 года у неё перебывал 21 любовник, и всякий раз появление нового фаворита приводило в тревогу послов иноземных дворов.
4 марта 1774 года английский посол в Петербурге Роберт Ганнинг сообщал своему правительству в Лондон: «Новые события, с недавних пор происходящие здесь, заслуживают, по моему мнению, большего внимания, нежели все прежние, что случились с самого начала её правления. Господин Васильчиков, чьи дарования были слишком ограниченны, чтобы каким-то образом влиять на государственные дела или завоевать доверие своей госпожи, теперь сменён новым поклонником, который, как следует ожидать, наделён обоими этими талантами сверх всякой меры… Речь идёт о генерале Потёмкине, прибывшем сюда около месяца назад; всю войну он пробыл в армии, где, как мне говорили, был всеми ненавидим. У него фигура исполина, пусть и неправильно сложенная; выражение лица его совершенно несимпатичное. Что касается его скрытых от взгляда качеств, то, как кажется, он является большим знатоком людей и умеет судить обо всём лучше, чем присуще его соотечественникам. В способности затевать интриги и искусно приноравливаться к обстановке он не уступит никому, и хотя о его порочном нраве не перестают говорить, он здесь единственный, кто поддерживает отношения с духовенством. В этих условиях, когда следует учитывать и известную бездеятельность тех, кто, возможно, хотел бы бороться против него, он, естественно, может тешить себя надеждой достичь тех высот, кои одни способны утолить его ненасытное честолюбие».
Английский посол в определённой мере правильно понял, что могло означать выдвижение Потёмкина. Он был прав, что и говорить, отмечая, что выражение лица нового фаворита было «совершенно несимпатичным». Потеря левого глаза обезобразила его и без того грубое лицо. Да и вообще его тело не выделялось красотой. Особенно в то время. Он располнел; его массивную фигуру увенчивала голова, напоминавшая собой грушу и наделённая широким бесформенным носом. Его руки оставались неухоженными. Он имел дурную привычку грызть ногти.
Однако Екатерина находила его прекрасным. Она любила его. В начале апреля 1774 года он переехал на квартиру, расположенную в её дворце. Потёмкину было 34 года, Екатерине уже 44. Впервые в жизни она встретила в мужчине все то, что искала, в чём нуждалась. Она нашла в нём не только любовника, но и соратника, и к тому же умного человека. Разумеется, поначалу императрице более всего важна была любовь. Всякий раз, куда бы она ни шла, с нею был Потёмкин; часто она писала ему любовные письма, многие из которых сохранились: «…можно ли ещё кого-то любить с тех пор, как я познакомилась с Тобой? Я полагаю, что нет на свете никого, кто мог бы тягаться с Тобой. Тем паче, что сердце моё от природы любит постоянство…»
Впрочем, именно подобным её словам Потёмкин не верил. Его часто одолевали приступы меланхолии и хандры и прежде всего – ревности. Он ревновал любовников, перебывавших у Екатерины до него – по подсчётам Потёмкина, их было пятнадцать. Но тут он преувеличивал. Она, соглашаясь с упрёками, защищала себя в пространном письме, именованном ею «Чистосердечная исповедь». В нём она рассказывала Потёмкину о том, как жила до знакомства с ним; в конце «Исповеди» императрица писала: «Смею ли я надеяться после сего признания, что Ты отпустишь мне мои грехи? Тебе нужно признать, что не о пятнадцати идёт речь, а лишь о трети этого числа. Сойтись с первым я была принуждена», – здесь она имела в виду своего мужа, – «четвёртого взяла от отчаяния, и я не верю, что их обоих Ты можешь приписать моему легкомыслию. А что до трех остальных, то сумей войти в моё положение. Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Трудность лишь в том, что моё сердце ни часу не может прожить без любви».
