— Какой там адрес? — заинтересовался Погодин.

— Перекрёсток Мира и Космонавтов.

— Остановок семь на трамвае, поехали.

Поднявшись на девятый этаж пешком (чертов развалюха-лифт, как обычно не работал), мы с Погодиным остановились передохнуть. Он, бедолага совсем сдох. Со спортом Федя не дружил, хотя внешне рыхлым и тщедушным не выглядел. Генетика. Отдышавшись и собравшись с силами, я нажал на кнопку дверного звонка, что вросла в стену под многочисленными слоями краски непонятного болотного цвета. Звонок бзыкнул мерзким скрипом. Тишина. Подождали минуту.

— Может Соболева дома нет? — предположил Погодин. — На работе…

— Федя, ты дело совсем не читал? На какой работе? Он инвалид, плюс последний этаж, плюс лифт на ремонте…

Выдав напарнику совершенно бесплатно урок логики, нажал повторно. Звонок, будто обиделся и проскрипел еще более мерзким звуком.

В квартире, наконец, послышалась возня. Щелкнул замок и дверь приоткрылась на длину цепочки. Из щели на уровне пояса на нас уставилась небритая и опухшая морда.

— Вы к кому? — морда на нас пахнула застарелым перегаром.

— Соболев Константин Сергеевич? — Федя ткнул ему в глаза красные корочки, пытаясь изо всех сил скрыть брезгливую гримасу.

— Он самый, — нахмурился хозяин квартиры, меряя нас недоверчивым взглядом.

— Инспектор уголовного розыска Погодин. Откройте, пожалуйста, у нас есть лично к вам несколько вопросов.

— А в чем собственно дело, товарищи милиционеры? — насторожился Соболев.

— Откройте, Константин Сергеевич, мы вам все объясним. Не при всех же нам беседовать на лестничной площадке.

— Минуту, — дверь захлопнулась.

Я прислушался, из-за входной двери послышалась снова непонятная возня. Что-то несколько раз бухнулось о пол.

— Прячет, что-то, — сделал вывод я. — Что может прятать от милиции алкаш на коляске?

— И правда, странный тип, — Федя озадаченно почесал нос.

— Нужно будет как-то квартиру ненавязчиво прошерстить.

Наконец, через пару минут брякнула цепочка, и дверь откинулась. Мы вошли в тесную мрачную прихожку с затертыми обоями и скрипучим, сто лет не крашенным дощатым полом. Воняло фанерными досками и недельным мусором. Навстречу выскочил облезлого вида, но жизнерадостный котейка с мордой советского Васьки и традиционной пролетарской полосатой окраски. Кот принялся тереться о ноги и всем видом выказывал радость гостям. Чего нельзя было сказать о его хмуром хозяине.

Перед нами предстал на инвалидной коляске мужчина неопределенного возраста. Седины в волосах нет, но лицо густо изрезано следами излишних возлияний. Крепкая дружба с зеленым змием состарила его чуть раньше положенного. Давно нечёсаные патлы немытых сальных волос прилипли ко лбу. Взгляд у мужика был затравленный и одновременно настороженный. Чего же он так нас боится?

— Где нам можно присесть, гражданин Соболев? — Федя держал марку.

Такого официально-делового голоса я от него еще не слышал. Даже удивился немного.

— Проходите в комнату, — он ловко, одной рукой управился со старенькой инвалидной коляской, освободив нам проход, и махнул единственной рукой, в сторону комнаты. Рукав клетчатой, не первой свежести рубашки, где должна была находится левая рука, пугал своей пустотой и был завязан в узел.

Мы прошли в указанную нам комнату. Стандартная советская обстановка: стенка с сервизами, диван, два кресла по бокам, стол у окна, заставленный хиреющими комнатными цветами в простых глиняных горшках, парочка картин с пейзажами, все это погрязло в копоти табачного дыма, паутине по углам и слое пыли. На прожженном подлокотнике дивана примостилась переполненная пепельница (рыба-кит с раскрытой пастью) из почерневшей от времени и отсутствия ухода латуни.

Черно-белый "Горизонт" выпуклым экраном показывал без звука картинку симфонического оркестра. Телевизору вторил радиоприемник с отломанной наполовину антенной. Радиоведущий рассказывал о страшном землетрясении на востоке Ирана, в результате которого погибло около пятнадцати тысяч человек.

Я незаметно и внимательно огляделся — вроде ничего подозрительного. Бычки, грязные кружки, раскиданные на полу, какие-то вещи. Только почему звука на телевизоре нет?

Погодин уже собирался разместиться на диване, брезгливо морщась, но мне очень хотелось осмотреть всю однушку. Я подмигнул Феде и повернулся к Соболеву:

— Константин Сергеевич, давайте лучше на кухню пройдем. Там писать удобнее.

— Так здесь стол тоже есть, — Соболев указал единственной рукой на стол. — Сейчас я горшки сдвину в сторону, а табурет из кухни принесу.

— Не стоит беспокоиться, — я решительным шагом направился на кухню.

Погодин поспешил за мной. Беглый осмотр кухни. Из замшелого, подернутого рыжиной крана капает вода, разбиваясь о металлическую раковину с черной кляксой отколотой эмали. Небольшой кривоногий стол втиснулся между бабушкиным угловатым холодильником с шильдиком “Саратов” и раковиной. Вместо кухонного гарнитура — массивный буфет явно дореволюционных годов с уже облезлым лаком. Ничего особенного, если не считать в углу странную конструкцию, накрытую клетчатым одеялом. Следом за нами, на кухню прикатил Соболев. Я подошел к неизвестной конструкции, показал пальцем на то, что меня заинтересовало и спросил: — Что это у вас там?

Голос Соболева дрогнул:

— Я же только для себя, я не на продажу. Сами понимаете, пенсия маленькая. Вон, телевизор сломался, звука нет. А деньги на мастера где взять? В дом инвалидов не хочу, здоровье потерял, а дом свой не хочу терять. Одному тяжко, но жить можно, тимуровцы навещают, в магазин за продуктами ходят. Женщина от Собеса приходит, тоже помогает.

— Не беспокойтесь, Константин Сергеевич, — успокоил я его. — Ваш самогонный аппарат нас не интересует.

— А зачем же вы тогда пришли? — радостно выдохнул Соболев и неожиданно оживился. — Я, как в аварию попал и оказался на коляске, да еще руку потерял, будь оно все неладно, так пить начал, а водка дорогая, зараза. А руку-то мне листом железа срезало, да еще позвоночник повредило. В тот день мы в ремонтном цехе сверлили лист нержавейки, сверло толстенное на станке лист проворачивало. Мы его тогда уперли краем в колонну, что потолок цеха подпирала. Сверло заедает, лист выгибает, пружинит, а потом бац! Резко выскочил с этой колонны лист и как сабля со страшной силой рассекает мастера пополам и мою руку зацепил. Вот такой со мной был несчастный случай. Только огласке его на моей работе никто не придавал. Затихарили, подмазали охрану труда, еще кого нужно… Не любят у нас на заводе громкие производственные травмы, а если травма мелкая, то вообще на бытовые списывают. Уж сколько раз такое было. Если сломал себе чего-нибудь по мелочи, то делают все так, будто поскользнулся и упал по дороге домой. Чтоб отчетность не портить. Ой, что это я разошелся? Вам же это не интересно, товарищи милиционеры? А, собственно, какие-такие вопросы у вас ко мне? Случилось-то чего?

— Ничего не случилось, — Погодин отодвинул чугунную сковородку с остатками жареной картошки и положил блокнот на стол, а сам сел на самодельный некрашеный табурет самого затрапезного вида, как и сам хозяин квартиры.

— Мы пришли по поводу вашей бывшей супруги… — сразу начал по-существу Федя.

— Веры? — Соболев поскреб щетину. — Уже, почитай год прошел, как ее не стало, — а потом еле слышно добавил. — Туда ей стерве и дорога…

— Открылись новые обстоятельства, — Погодин барабанил пальцами по облезлой столешне. — Почему вы с ней разошлись? Расскажите как можно подробнее. Были ли у не недоброжелатели или враги? Ей кто-нибудь угрожал? Кто ее друзья? С кем она была в близких отношениях?

— Я же рассказывал уже, — поморщился Константин. — Не сошлись характерами, вот и разбежались. Дело житейское.

— А с сыном вы видитесь? — решил вмешаться я.

— А вам какое до этого дело? — вдруг резко ощерился самогонщик и выставил напоказ плечо с отсутствующей рукой. — Я калека, да еще и не ходячий! Никому не нужен, да и обуза не малая. Нет у меня денег, чтобы сыну помогать!