— Фух! — выдохнул он. — Ты его его поймал!

— Конечно! Пока тебя, Федя дождешься, можно еще парочку жуликов изловить. Или самому ласты откинуть. Что так долго? Он чуть меня доской не пришиб!

— Прости, Андрюха! Я не акробат, чтобы так через заборы лазать. И псина злющая. Вон как куртку подрала. А мне ее мама только на прошлой неделе купила. Теперь ругаться будет. Глянь, ее можно зашить?

— Хрен с курткой, давай буди тело, только представься, мол, милиция, стоять, бояться! Учись Федя с криминалитетом работать. Ты не барышня кисейная, а опер советский. Привыкай.

— Тебе хорошо, ты вон боксер, спортсмен, а я юрфак закончил.

— Запомни, Погодин, главное оружие милиционера не мускулы и не пистоль, а то, что на “Н” начинается.

— Это что же?

— Н-нтелект, Федя…

Степанова пришлось везти в управление через травмпункт. Пользуясь удостоверением, как пропуском, мы проскочили без очереди на рентген. После чего задержанному экстренно наложили гипс.

Я ничего не спрашивал о причастности его к убийствам, и так сегодня отличился. Не стоит слишком выпячиваться перед москвичами. Пусть думают, что мы случайно его поймали.

Все геройство я решил повесить на Федю и заставил его выучить легенду: поехали на фабрику, там кадровичка пояснила о конфликте Степанова и Зверевой. Решили проговорить с уволенным, а тот вдруг попытался скрыться. В ходе преследования криминалист Петров, который присутствовал изначально в качестве провожатого по фабрике, сумел догнать Степанова, так как обладал спортивной подготовкой. Степанов неожиданно оказал жесткое сопротивление и напал на Петрова. В ходе нападения сломал лучезапястный сустав. Вроде все складно. Получается, мы как бы случайно подозреваемого в убийстве установили. Для молодого опера и слесаря — самое то легенда.

В управе сдали Степанова начальнику розыска с рапортом от имени Погодина и с моим подробным письменным объяснением по факту причинения Степанову травмы.

Я вернулся в свой отдел. Время тянулось долго. Мне не терпелось узнать, что поведает Степанов. Сознается ли? Того ли мы вообще взяли?

Налил себе чаю. Не успел сделать глоток, как прискакал Погодин.

— Андрюха, собирайся!

— Куда? — я отставил кружку.

— Главный москвич тебя вызывает. Следователь Горохов.

— Черт! Что там ему Степанов про меня наплел?

— В том-то и дело, что ничего пока. Они его под протокол сейчас допрашивать будут, хотят, чтобы и ты при этом присутствовал.

— На фига?

— А я знаю? Они мне не докладывали, просто за тобой послали, меня самого на допрос никто не приглашал. Наверное, считают, раз ты задержал его, то сможешь в ходе допроса что-то ценное прояснить. При тебе Степанов не так юлить будет.

— Он не сознался?

— Пока нет.

— Бл*ха… Надеюсь, мы не ошиблись. Иначе мне за его перелом аукнется. Если что, придется на самооборону списывать. Но, опять же, проникновение незаконное на территорию дома…

— Так оперативная информация же была. Имели полное право проверить.

— Опер или участковый имел право, а я кто? У меня даже удостоверения нет. Ладно, прорвемся. Уверен, что Горохов и цаца московская умеют жуликов колоть. Иначе бы их сюда не прислали.

— Что ты так волнуешься? — недоумевал Погодин. — Если ошиблись — отпишемся. Ну взыскание влепят, ну извиняться заставят. Не растаем…

— Ага, — скептически покачал я головой. — А Трошкина кто из изолятора вытаскивать будет? Парень он добрый и к подобным местам не привык. Как бы не сломался и не наговорил на себя ничего лишнего.

— Он, конечно, не кремень, но наговорить на себя — это же дурость полная.

— Эх, Федя… Мало ты еще пожил. Не знаешь многого…

— Ну, пожил-то я поболее твоего. Я же старше.

— А ты не по календарю опыт меряй. Возраст не всегда днями исчисляется.

— Вот смотрю я на тебя, Петров, и думаю. Откуда ты такой взялся? Все знаешь, все умеешь, а сам только школу недавно закончил. И москвичи его еще присутствовать зовут.

— Я, Федор, схватываю быстро. Особенность у мня такая. Генетическая…

— А, понял! Ты, как Моцарт! По телевизору говорили, что тот в шесть лет уже концерты давал. Передачу про него смотрел.

— Нет, Федя. В школе я был отличным троечником и драчуном (не стал уточнять, что в прошлой жизни). Я, скорее, как Томас Эдисон, которого из школы выперли.

— А кто это, тоже композитор?

— Почти.

Тянуть было некуда, я вздохнул и направился в восьмой кабинет. Постучал и заглянул:

— Разрешите?

За столом восседал Горохов, вид вроде спокойный, но в глазах нетерпение. Видно, что ему хочется поскорее начать задавать вопросы Степанову. Ждали только меня. Психологиня перебирала в изящных пальцах карандашик. Свой человек. Тоже люблю простые карандаши. Всегда ими предпочитал в рабочем блокноте записи делать. Мороза карандаш не боится и не стынет зимой. На него не надо дышать, как на шариковую ручку. Я невольно обратил внимание, что ни обручального, ни других колец на пальцах Ожеговой нет. С такой работой не до семьи, наверное. Похоже, что она чуть ли не единственный специалист по криминальной психологии. Нет… Теоретиков, конечно, много, но она практик. Это другое. Прикладные знания, видно, использует в разных частях необъятной Родины.

На стульях у стены расположились начальник розыска, два УВД-шных опера и еще три незнакомые морды. Судя по неброским, но слишком хорошим по местным меркам костюмам — приданные опера с Петровки. Итого, на допрос Степанова собралась целая делегация.

— Проходите, Андрей Григорьевич, — Прокурорский улыбнулся как-то с хитринкой, — вот мы и снова с вами встретились. Присаживайтесь на свободный стул.

Я сел в оперской угол. Привели Степанова и усадили на шаткий стул посреди кабинета. Деревянные ножки норовили разъехаться. Степанову постоянно приходилось следить, чтобы хлипкая мебель не взбыркнула и не скинула его на пол. Я хотел было предложить заменить его, чтобы не позориться. Ведь в кабинете были еще свободные стулья, но скоро стало очевидно, что неспроста задержанного поставили (вернее, посадили) в неудобное положение. Такой психологический прием. Подозреваемый не должен чувствовать себя уютно, должен ощущать свое шаткое положение. Еще у Степанова забрали ремень. Мера предосторожности, прописанная в инструкциях. Немало было случаев суицида в камерах. Вешались на шнурках и ремнях. Но при допросе отсутствие ремня тоже играло нам на руку. Степанову приходилось придерживать широкие штаны — игра шла не по его правилам.

На слабака он не похож, может в отказ пойти. Эх… Знаю я немало фишек, как выудить информацию из таких, как он. Но в этом времени они, скорее всего, неизвестны.

Одна из моих любимых — это “двойная подсадка”. Подселять в камеру своего информатора — слишком банально и не особо эффективно. А вот, запустить к заключенному сразу двух подсадных уток — совсем другое дело. Первая “утка” при этом должна много и дружелюбно крякать и всячески пытаться подружиться с задержанным. Вторая должна гордо хранить молчание и исподлобья поглядывать на утку номер один. Затем под каким либо-предлогом необходимо первого “артиста” убрать из камеры (вывели на допрос, переселили в другую камеру, увезли этапом и т. д.). После чего вторая утка начинает горячо доказывать заключенному, что это был стукач, и что, как распрекрасно, что его отсюда убрали. Если задержанный не слишком матерый, то легко покупается на это уловку — ведь он того, исчезнувшего, и сам начал подозревать. И проникается доверием ко второму осведомителю. Вот такие пирожки с бубликами… Интересно, знают о таких методах местные опера или нет. Если нет, надо будет как-то аккуратно им намекнуть.

— Степанов Валерий Гаврилович? — следователь по особо важным делам генепрокуратуры начал допрос издалека.

У него был в руках паспорт допрашиваемого, но Горохов все равно спрашивал анкетные данные. Со стороны смотрелось глупо и с перебором формализма. Но я знал, что не просто так Никита Егорович раскидывается подобными вопросами, ответ на которые был очевиден и доказательству не подлежал (о месте работы, о дате трудоустройства на фабрике т. д.).