После совещания Рудика обязали подписаться на газеты и журналы в трёхдневный срок. Было также решено написать в нашу школу о случившемся.

После суда папа остался во дворе поговорить с соседями, а я побежал домой.

И когда я вспоминал, каким взглядом скользнул по мне Рудик после чтения приговора, на душе у меня становилось холодно и пусто…

Мы с Кышем вышли погулять. Было тепло, и жильцы у подъезда всё ещё обсуждали приговор.

Вдруг Кыш дёрнул поводок. Я увидел вышедших из-за угла брата Рудика и Геру и хотел отойти подальше, но Кыш заупрямился и рвался к Гере, как будто это не она хотела разорвать его недавно на части. Гера тоже увидела Кыша, но не залаяла с яростью и даже не зарычала. Она посмотрела на брата Рудика. Он улыбнулся и сказал:

— Поиграй, поиграй, не бойся.

Они подошли совсем близко к нам.

Кыш, позабыв обиды, опять завилял хвостом так, что, теряя равновесие, заваливался из стороны в сторону.

Гера тихонько взвизгнула, припала на передние лапы, приглашая Кыша к игре, но я резко отдёрнул его и хотел увести домой. Я не мог забыть обиду.

Кыш обернулся, посмотрел на меня и сказал:

«Эх, ты! Она же не хочет кусаться!»

И я подумал, что нехорошо быть злопамятным. Тут мне самому надо учиться у Кыша. И правда, что не собаки виноваты, если они злые и неблагородные, а хозяева. Вон брат Рудика совсем другой человек, и Гера не рявкает, а хочет играть.

Я отпустил поводок. Кыш бросился к Гере, и не успели мы оглянуться, как у наших ног собаки подняли весёлую возню.

Гера рычала от досады и головокружения, когда Кыш, маленький и быстрый, носился вокруг неё и юрко проскакивал под животом. Но рык её не был злым.

Зато, выбрав момент и изловчившись, она лапой сбивала Кыша с ног. Он валился на спину, смешно дрыгал ногами, а Гера не давала ему подняться. И, по-моему, Кыш закатывался от хохота: ему было щекотно.

Они бы ещё долго играли, если бы мама не крикнула с балкона:

— Алёша! Кыш! Домой!

Мы с братом Рудика с трудом оттащили собак друг от друга, и я повёл недовольного, упирающегося Кыша домой.

У меня накопилось за день много вопросов, и я стал задавать их папе. Я спросил, что такое вакуум, который приснился папе этой ночью.

— Это пространство. Например, графин, из которого выкачали весь воздух, — сказал папа и взглядом пристыдил меня за то, что мне неизвестна такая простая вещь.

— А что осталось в этом пространстве, когда выкачали весь воздух? — спросил я.

— Ничего, — ответил папа.

— Как это — ничего? Ни одногошенького атома?

— Да! Представь себе — ничего! Пустота!

— Нет. Так не бывает! — заспорил я. — Вот выкачали мы воздух из графина. До конца. А что внутри? Ничего? Но я же его вижу! А раз я вижу это ничего, то значит, он не ничего, а чего, потому что ничего увидеть нельзя! (Папа растерянно смотрел на меня.) Чем запутывать зря, сказал бы уж сразу, что вакуум — военная тайна и про это нельзя рассказывать.

— Да… вакуум — военная тайна, — сказал папа, ладонями сжав виски. — Но не государственная — всемирная. Более того: это тайна Вселенной.

— И что же, мы её никогда не разгадаем?

— Вполне возможно, — сказал папа.

— А зачем же тогда учиться, если мы её никогда не разгадаем? — удивился я.

— Кто тебе сказал, что не надо учиться? — крикнул папа, вскипев, и на его крик прибежал, угрожающе рыча, Кыш. — Наоборот, надо учиться и учиться! Если бы человек не учился, мы бы жили не в кирпичном доме, а в однокомнатной пещере, без всяких удобств! Мы ходили бы в шкурах, а не летали бы на реактивных самолётах. И не смогли бы разгадать сотни тайн природы! Тебе это ясно? И таким лентяям, как ты, не удастся заставить человечество стоять на месте! Никто не позволит! Есть ещё вопросы?

— Кто такой Плевако? — спросил я, обидевшись, потому что не собирался заставлять человечество стоять на месте.

— Плевако был великим русским защитником, — сказал папа, успокоившись. — Он боролся с царскими судьями. Ясно?

— Ясно. А кто был сильней как борец — Плевако или Поддубный? И в каком весе боролся Плевако? — спросил я.

— Марина!… Марина!… — застонав, позвал папа маму.

— Что случилось? Что с тобой? — испуганно крикнула мама, прибежав из кухни.

— Объясни нашему сыну разницу между Плевако и Иваном Поддубным. У меня больше нет сил, — попросил папа, растирая виски ладонями.

Мама спокойно объяснила мне, что Плевако защищал обвиняемых, как дедушка Зайончковский. Он, как Поддубный, клал в суде на лопатки жестокость, несправедливость и судебные ошибки.

Я сразу всё понял и стал раздеваться. Но в этот момент зазвонил звонок и залаял Кыш.

Папа открыл дверь.

— Простите, что поздно. Здравствуйте. Я давно собиралась побывать у вас, — услышал я и с ужасом узнал голос Веты Павловны.

Значит, она только сделала вид, что простила меня, а сама пришла жаловаться на меня и на Кыша!

Раздеться, лечь и притвориться спящим было уже поздно. Я вышел поздороваться. Мама тут же попросила меня удалиться в кухню заваривать чай на маленьком огне. И пока я его заваривал, Вета Павловна обо всём успела поговорить с папой и мамой.

Пить чай она не стала, потому что спешила к Снежке. Папа проводил её до остановки и вернулся какой-то совсем грустный и ворчливый. Он ворчал, что зря купил щенка, который отнимает у меня время, но я понял, что Вета Павловна не рассказала, как я принес в школу Кыша.

Папа топнул на него ногой, споткнулся о мои резиновые сапоги и грозно пообещал маме навести порядок в нашем запутанном хозяйстве.

Мама терпела, терпела ворчание папы и наконец сказала:

— Пойдём подышим свежим воздухом!

— Я только что им дышал, — сказал папа.

— Не вредно будет подышать ещё раз. А ты раздевайся и спи, — велела мне мама.

Мне стало грустно-грустно. Второй раз за эту неделю папа и мама ссорились из-за меня и уходили дышать свежим воздухом, чтобы я не был свидетелем их ссоры.

Когда они оделись и ушли, я позвонил Снежке. Снежка спала, но я сказал, что звоню по важному школьному делу, и её разбудили.

— Слушай! К тебе в гости Вета Павловна пошла! — сообщил я. — Скажи ей, что мы больше не будем.

— А ты почему не сказал? — спросила Снежка.

— Я заваривал чай и не успел. Всего хорошего. Спокойной ночи, — пожелал я, вспомнив, что Снежке это нравится.

— Спасибо. Какая уж теперь ночь!… — сказала Снежка и повесила трубку…

И тут мне стало страшно: вдруг Вета Павловна посоветовалась с завучем; он решил, что щенок мешает мне учиться, а она велела маме унести его из дома, пока я не остался на второй год в первом классе?

И вот сейчас, в эту минуту, на свежем воздухе решается его судьба, а сам он ничего не знает и спокойно таскает по полу старый чувяк.

— Кыш! Иди сюда! Всё плохо! Гроза!

«Р-ре?» — спросил Кыш, положив лапы на мои колени.

— Над нами гроза! Но нет! Никогда! Ты мне не мешаешь учиться. Наоборот, я захотел стать лучше, чтобы ты тоже от этого воспитался. Я буду смелым, разгадаю всемирную тайну, а тебя научу считать до десяти!

Я выглянул в окно. Мама и папа сидели около газетного киоска. Папа размахивал руками, а мама его слушала. О чём они говорят, понять было нельзя. И вот первый раз в жизни я решился подслушать их разговор. Только из-за Кыша. Решился только из-за него.

Вдруг они согласились, что он отвлекает меня, и однажды, когда я уйду из дома, отнесут Кыша другим людям! Нет! Я сейчас же упрошу папу и маму не делать этого!

Я надел пальто, сапоги, выбежал на улицу и осторожно перелез через ограду.

Выл ветер, словно вправду собиралась гроза. Моих шагов по шуршащей листве не было слышно. Я подобрался к киоску, высунул ухо из-за угла и прислушался.