Я предложил пойти искать Рудика. Снежка согласилась.

Только перед тем как уйти, мы попили чаю, съели плавленый сырок «Дружба» и полбулки с колбасой, которую утром в мой портфель положила мама.

Потом Снежка взяла с книжной полки альбом Москвы и нашла картинку с памятником Пушкину. И мы долго на него смотрели.

— А может, он стоит и думает: «Зря я тогда на дуэль пошёл… Лучше бы сидел дома и писал продолжение „Золотого петушка“», — предположил я.

— Пушкин так не мог думать, — сказала Снежка. — Наверно, это ты так думаешь.

Ничего на это не ответив, я надел на Кыша новенький ошейник.

«Р-ры, — сказал Кыш, помотав головой, — не люблю ходить в новом!»

— А я, думаешь, люблю? — спросил я.

Потом мы вышли из дому искать Рудика. Во дворе никто из ребят не мог сказать, где он.

— Может быть, он в «Стекляшке»? Пойдем на сквер, — предложил я.

В нашем сквере недавно построили кафе-мороженое.

«Стекляшкой» его называли из-за стеклянных стен. Мы с мамой два раза ели там пломбир и пили газировку.

Мы подошли к «Стекляшке». Там было много народа и играл звуковой автомат.

— Вот он! — сказал я, сжав Снежке руку, и у меня в глазах потемнело от обиды и злости.

Не выручи мы Кыша, ему сейчас делали бы уколы и отрезали лапы, а Рудик сидел бы, положив ногу на ногу, в «Стекляшке» и на вырученные за Кыша деньги лопал бы пломбир!

Из-за того, что у меня потемнело в глазах, я не сразу догадался, что напротив Рудика сидит Оля. Она смотрела в нашу сторону. Но я заметил, что взгляд у нее какой-то невидящий.

«За Пушкина отомщу! И за тебя, Кыш! И за тебя, Оля!» — подумал я.

— Ну, иди! — дрогнувшим голосом сказала Снежка. — Я подержу Кыша. Только не бойся.

Я передал ей поводок, достал из кармана папину перчатку и пошел вызывать Рудика на дуэль.

Но у дверей помедлил.

Не потому, что струсил, а потому, что представил снежную поляну у Чёрной речки и напротив себя красавца Рудика в царском мундире с золотыми погонами. А я как был в школьной форме, так и остался. Только на голове у меня такая же шляпа, как у Пушкина… Вот Рудик идёт на меня, растянув в ехидной улыбке тонкие злые губы, поднимает «наган», прицеливается… Метёт, завывая метель… Сквозь ее завывание я слышу тревожный голос мамы:

«Алёша! Сию секунду марш домой!»

И папин спокойный голос:

«Ты что, захотел попасть в вакуум?»

Но я отвечаю и им, и всем:

«Мама, папа и Снежка! Не бойтесь! Я всех люблю и победю!… И побежу!…»

А Рудик в золотых погонах уже совсем близко, и тут я делаю выстрел.

Палочка с резиновым набалдашником, измазанным вонючим рыбьим жиром, перемешанным с клеем и чернилами, попадает Рудику прямо в лоб! Ура! Ура!

Он падает. К нему подбегают санитары с носилками и несут к машине «Скорой помощи» с сиреной и мигающей лампочкой. А Рудик кричит с носилок: «Пушкин! Я больше не буду! Я больше не буду!» «Скорая» срывается с места, а я спокойно продуваю дуло «нагана»…

— С ним сидит Оля, — легонько толкнула меня Снежка. — Ты извинись за беспокойство…

— Ну, пока, Снежка, — сказал я, подтянув штаны. — Как сказать — я победю или побежу?

— Ты победишь, — объяснила Снежка. — Помнишь, как надо вызывать?

— Всё помню. Но скажу я ему не «вы», а «ты». А что потом делать?

— Потом он побоится с тобой драться, и ты сделай вот так.

Снежка гордо закинула голову и смерила кого-то презрительным взглядом с ног до головы, а Кыш вдруг встал на задние лапы, а передними обнял мою ногу, прижался к ней ухом и заскулил. При этом он говорил:

«Не ходи… не вызывай его на дуэль… Это опасно. Вдруг… мало ли что бывает?… Мне тебя жалко. Я тебя люблю. И ты меня любишь. Я боюсь… Снежка тоже боится… Чёрт с ним, с этим Рудиком! Ему и без тебя попадёт!…»

Сердце моё сжалось, но, чтобы Кышу не удалось уговорить меня не драться на дуэли, я толкнул тяжелую…

Я толкнул тяжёлую стеклянную дверь, вошёл в кафе и направился к столику, за которым сидели Рудик и Оля. Рудик, не замечая меня, о чём-то зло упрашивал Олю, а она сквозь слёзы два раза сказала:

— Сейчас я уйду… Сейчас я уйду…

Пломбир лежал нетронутым в её металлической вазочке.

Я сделал ещё два последних шага, дотронулся до Олиной руки и сказал:

— Оля, пожалуйста, извини меня за беспокойство. Мне нужно сказать… этому… пару слов.

Снежка со сплюснутым об стекло носом и с Кышем на руках смотрела на меня.

Оля, едва заметно улыбнувшись, кивнула, и тогда я сделал шаг в сторону и громко объявил, смотря прямо на Рудика:

— Я тебя, нехорошего человека, за то, что ты украл мою любимую собаку, вызываю на дуэль!

После этого я сделал выпад правой рукой и кинул в Рудика папину перчатку, но она попала не в него, а сбила вазочку с мороженым, и талые кусочки белого пломбира шлёпнули Рудика по носу и щеке. В «Стекляшке» стало тихо. Кто-то захохотал.

Я стоял без всякого страха, ожидая, что будет дальше.

Бледное лицо Рудика покраснело. Оно было смешным от мороженого, стекавшего с носа. Он растерялся, а папина новая перчатка, как я успел заметить, лежала в белой лужице. Я ждал и уже хотел сделать презрительный вид, как учила Снежка, но тут Оля вышла из-за стола и серьёзно сказала мне:

— Пойдём отсюда, Алексей. Таких типов на дуэль не вызывают. Для них это слишком большая честь.

Она подала мне руку, но я на этот раз не обиделся и подал свою, чтобы помочь Оле уйти. Так мы и вышли из кафе, держа друг друга за руки. Мне хотелось успокоить Олю и развеселить, но я этого не умел. И не знал, как.

Снежка, на ходу отдав мне поводок и сказав «молодец», вбежала в кафе, взяла со столика папину перчатку и за большой палец вытащила её на улицу. Кыш подпрыгнул, выхватил её у Снежки из рук и нёс, держа в зубах. Я не стал отнимать у него перчатку. Всё равно она уже не новая. И оттого, что мы возвратим её папе, я в который раз за эти дни подумал:

«Снежка! Ты мой самый лучший друг на всю жизнь, съедим мы с тобой пуд соли или не съедим! И я никогда не буду твоим предателем! И сам сделаю тебе ещё много хорошего!»

Мы со Снежкой шли, ругая Рудика, а Оля всё молчала. И я не выпускал её руку.

— Смотрите! — вдруг сказала Снежка.

Я увидел идущего нам навстречу оперуполномоченного Володькина, а рядом с ним шли двое парней — те, которые кинули в меня снежок. Шли они нехотя, с ненавистью глядя на Володькина.

— Это они, — сказала Оля.

Кыш насторожился, присел и, когда идущие поравнялись с нами, бросился на одного из парней, оскалив зубы. Парень шарахнулся в сторону, а другой спрятался за Володькина. Я оттащил Кыша и спросил Володькина:

— Правда, это они?

Он кивнул.

— А как они всё-таки сумели? — спросил я так, чтобы никто не слышал.

— Дверь была открыта. Щенок вышел на площадку. Набросили на него пиджак, зажали рот, и всё. Смотри не спи больше на посту.

— А вы как напали на след?

— Я сразу подумал, что это месть тебе и Кышу за то, что вы разоблачили мелкого жулика. А потом, эти голубчики уже не первого пса воруют. Пошли! — сказал им Володькин.

Я ещё раз крепко пожал его руку и попросил не забывать в случае особо важного дела.

Мы не стали смотреть, как Володькин вызывал из кафе Рудика. Кыш лаял, пока мы не зашли за угол.

У нашего дома я спросил у Снежки, что сегодня проходили и какие задали на дом уроки, а всё время молчавшей Оле сказал:

— Ты уже взрослая, а мы первоклашки. Тебе с нами скучно дружить. Но всё равно, мы — друзья. Ладно? Ведь смотри: нам со Снежкой по семь лет, а тебе шестнадцать. А когда нам будет пятьдесят, то никто не заметит, что ты старше, а когда семьдесят, и подавно.

Тут Оля засмеялась, хотя я не понял, что было смешного в моих словах, и сказала: