— Ба, да никак это наш малыш шалит! — обрадовался Мышонок. — Валим-ка отсюда поскорее!

В километре от танка, словно из ниоткуда, появилась маленькая блестящая точка, за которой тянулся тонюсенький дымный хвостик. Она быстро приближалась, косо пятясь танк уходил от нее, но никак не мог уйти, а точка, целеустремленная, словно сперматозоид, слегка раскачиваясь на курсе, стремилась к слиянию. Опять грохнуло, на этот раз длинно и жарко, и танк окутался буро-желтым облаком.

— Неправда, что железо не горит, — отрешенно подумал Лабух, — еще как горит! Вон как горит!

— Вот это драйв! — прокомментировал ошалевший Мышонок.

Казалось, в чадящей железной груде, в которую мгновенно превратился танк, не могло остаться ничего живого. Однако из дыма и гари довольно прытко выскочили три черные фигуры и, пригибаясь, побежали в сторону Лабуха. В руках у ветеранов — а это были явно ветераны — мотались короткоствольные автоматы, хотя, похоже, пользоваться ими они не собирались. Одна из фигур что-то отчаянно орала и размахивала свободной от автомата рукой, словно отгоняла назойливого слепня. Наконец Лабух понял, что кричат им, и, сквозь медленно рассасывающийся звон в ушах, даже разобрал, что кричат:

— У...бывайте! Бегите отсюда!

Танкист орал еще что-то, матерное, густо замешанное на армейском жаргоне, но Лабуху было достаточно того, что он расслышал. Подхватив инструменты, они кинулись прочь от жуткого железного костра, добежали до какой-то воронки и дружно в нее упали. Почти сразу же в ту же воронку ловко прыгнули три танкиста — три ветерана. Все трое были в черных комбинезонах, цвет их возбужденных физиономий под черными же ребристыми шлемами, из которых свисали какие-то провода со штекерами, вполне гармонировал с одеждой. Один из них, видимо командир, весело зыркнул на Лабуха и прокричал:

— Рты откройте, сейчас гребанет!

И, действительно, гребануло, и очень даже не слабо. Лабух увидел, как в блекло-голубое небо, медленно поворачиваясь и бестолково мотая длинным стволом, взлетела танковая башня. Покрасовавшись немного, продемонстрировав свое закопченное нутро, из которого, словно кишки, свисали какие-то кабели и шланги, она устремилась к родимой земле и тяжко ухнула где-то шагах в пятидесяти от воронки.

— Вот так рожденные ползать и летают, — прокомментировал Чапа, — по частям!

Музыканты вжались в глинистую землю. Казалось, сейчас железное чудище, уничтожив танк, войдет во вкус и примется давить гусеницами и расстреливать из пулеметов людей, но ничего подобного не произошло, только победно взревел мотор, взлетел выброшенный гусеницами пышный шлейф пыли, и стальной бастард пустился на поиски нового достойного противника. Люди были ему не интересны, он ими просто пренебрег.

На этом огненная потеха и закончилась. Ветераны-танкисты дружно стащили шлемы и с удовольствием закурили. Перекурив, они принялись спорить и переругиваться, но, впрочем, довольно беззлобно, как будто спор этот начался не сегодня и уже успел порядком надоесть.

Из отдельных понятных Лабуху фраз типа «Ты командир, ты должен был обозначить мне цель!» «А хрен ли я тебе дам, когда я сам ее почти не разглядел! Что мог, то и указал», «А может, кума прямо из Ржавых земель прилетела?», «Да не кума это была, а ПТУРС, системы „спустил и забыл“», Лабух сообразил, что ветераны всерьез воюют, хотя сами не знают, что воюют с такими же ветеранами, только клятыми. Противника толком никто из них так и не видел, каждый день у врага появляется какая-то новая невиданная бронетехника, поэтому ветераны никак не могут выработать ни стратегию, ни тактику боя. И неведомый противник, пользуясь фактором неопределенности, регулярно бьет их танки, стоит только выкатиться на линию огня.

«Но дело тут не только в стратегии с тактикой. Просто у этих ветеранов имеется живая душа, а у клятых она отсутствует. У них вместо души — цель. Точнее даже не цель, а приказ. Только это для них и существует. Душа очень часто мешает выполнить приказ, поэтому у клятых ветеранов всегда преимущество перед ветеранами живыми. А в такой битве побеждает бездушный», — думал Лабух, зажав в кулаке сигарету и слушая возбужденных танкистов.

— Ну ладно, следующий танк на Старом Заводе обещали подготовить уже завтра. С новой системой наведения и бал-вычислителем, — подвел итог командир. — Я таки этого гада достану!

— Который раз достаем, — проворчал другой ветеран, коротко стриженый блондин с грязными разводами на лице. — Сколько танков уже угробили, а гада этого даже не разглядели толком ни разу! Так, мелькнет в прицеле какое-то ржавое унёбище, даже отследить не успеваю, где там достать. Скорости наведения по горизонту не хватает. И по вертикали углы маловаты. Приводы не вытягивают. А вот у него — вытягивают, и он нас достает. Каждый раз. Скоро совсем достанет! И плевал он соляркой на нашу активную броню, постановщики помех и все системы управления огнем вместе взятые.

— Ага. А нам остается иконку на лоб налепить да святым крестом от нечистого отмахиваться. Кто там, на небесах, танкистам покровительствует? Сергий-бронетворец, кажется? — Третий ветеран, маленький, жестковолосый крепыш посмотрел на неопрятную груду железа, бывшего полчаса назад новеньким танком, и сплюнул на дно воронки.

Лабух подумал, что кое-кто, может быть, и пытался закрыться иконкой от подкалиберного снаряда, да не очень-то помогло. Один крестик только и остался. Но вслух ничего не сказал.

— Пока конструктора скорость отработки не увеличат, ничего мы с ним не сделаем. У нас колпак за гусеницами не поспевает. Не колпак, а квашня какая-то. — Снова начал было блондин.

— Разговорчики! — беззлобно оборвал его командир. Он наконец обратил внимание на Лабуха со товарищи и поздоровался, не забыв при этом представиться:

— Подполковник Буслаев.

У подполковника Буслаева было молодое, четко очерченное лицо, и на нем странно и неуместно смотрелись многочисленные мелкие морщинки, светлые на фоне копоти. Казалось, подполковник каждый день гримируется и выходит на сцену. Такие лица бывают у актеров. Красиво и точно очерченные, в мелких морщинках от грима.

«Так ведь он и в самом деле каждый день выходит на сцену, — сообразил Лабух. — Вот она, его сцена». И опять почему-то вспомнился давешний крестик в Ржавых Землях.

Все-таки подполковник был настоящим подполковником, а не актером, играющим роль. Наверное, дело было в выгоревших от бесконечной войны, каких-то навсегда седых глазах. Не бывает у актеров таких глаз. Седые виски — сколько угодно, а вот глаза...

— Саша, башнер, — подполковник кивнул в сторону белобрысого, — а это Анзор — механик-водитель, оба старлеи. Мой экипаж.

Саша и Анзор одинаковым движением кивнули.

Лабух, Мышонок и Чапа по очереди пожали жесткие руки с въевшейся в них смазкой и гарью и тоже представились.

Танкисты оказались свойскими ребятами и ни в коем случае не походили на клятых.

— Выждем немного, на всякий случай, а потом двинемся в городок, — сказал подполковник. — Вы-то как сюда попали, артисты? Заблудились?

— Мы сегодня играем на Старом Танковом, — пояснил Чапа. — Вот и добираемся потихоньку на своих двоих.

— А дорожку сами выбирали, или кто подсказал? — Башнер Саша выплюнул травинку и посмотрел в сторону Ржавых земель. Там что-то взрывалось и ухало. Казалось, что Ржавые Земли дышали железной гарью, а может быть, так пахло от танкистов. Они же все-таки только что выбрались из горящего танка.

— Сами. — Мышонок деловито копался в сумке. Лабух машинально отметил, что припасы он не бросил, несмотря на взрыв танка и поспешное отступление к воронке. — Только вот выбор у нас был небогат.

— Ну, артисты, — протянул механик-водитель, — считайте, что сегодня вам крупно повезло. А не то размазали бы вас гусеницами, как ливерную колбасу по хлебу, либо они, либо мы, прости господи. Там, где воюют танки, людям делать нечего.

Мышонок распаковал припасы и ловко разложил бутерброды на краю воронки. Подумав немного, он извлек из баула большую оплетенную соломкой бутыль и поставил на расстеленную тряпицу.