— Деда благодарите, классный у вас дедуля, да еще и с баяном. Понимаешь, выползли мы из бокса, новый танк обкатать, пару кругов пройти по трассе на сон грядущий, и тут слышим, кто-то на броне, снаружи, наяривает на баяне. И так здорово, душевно, понимаешь, играет! Я люк открыл и сразу же после этого рот разинул, да еще шире люка. Сидит на колпаке дед с баяном и играет во всю мочь! Я ему — ты что, папаша, охренел, это же танк, сейчас грохнешься, он же тебя раздавит вместе с твоим баяном — и пуговиц не найдешь. А ну, говорю, слазь немедленно! Мы сейчас на трассу пойдем, а на трассе и макака на броне не усидит, даже если у нее на жопе во-от такая присоска. А дед мне в ответ, дескать, это не я охренел, а вы, ребятушки. Так и сказал. Только и умеете, говорит, что пушки попусту дрочить. А сейчас, между прочим, Лабуха и других прочих артистов самым натуральным образом убивают, и все за то, что они концерт для детишек устроили! Я ему — для каких еще таких детишек? А он говорит — для невинных, ясное дело, где ты, подполковник, видал виноватых детишек? И вообще, нечего попусту солярку на трассе жечь, давай раскочегаривай свое унебище и дуй прямиком через Ржавые Земли, на запад, а мне недосуг, меня внуки заждались! Да не бойся, клятые вас не тронут, я с ними разъяснительную работу провел.

Тут подполковник понизил голос до шепота и осторожно сказал:

— А потом этот дедуля, вроде как... Ну, вознесся, что ли?

— Как это? Опять вознесся? — заинтересовался Лабух.

— Как, как... Так прямо вместе с баяном взял, да и вознесся, — еще тише сказал подполковник, — под музыку, понимаешь? Вверх. И вообще, дедуля тот еще, надо же, с клятыми он, как я с тобой, разговаривает, беседы душеспасительные проводит.

— Вообще-то нашему деду не впервой возноситься, так что все в порядке, — успокоил Лабух подполковника. — А как вы через Ржавые Земли прошли, там же этот...

— Да не тронули нас, видать, дед и вправду с клятыми договорился. А потом, артист, на этот раз у нас настоящая цель была, так-то вот, товарищ Лабух! Ну что, музыканты, на броню и вперед! Хотите к нам в городок, там переждете, хозяйство у нас, как вам известно, свое, так что с голоду не помрем. Хотите — поедем на Старый Танковый, у них там тоже неплохо. Да и понравились вы им, так что вам выбирать. Да за поручни крепче держитесь.

— А в Старый Город можно? — Мышонок поерзал, устраиваясь на покатом, вымощенном стальной брусчаткой, лбу танковой башни. — У нас там кое-какие делишки недоделаны, так что нам бы лучше в Старый Город. Домой.

— Только до края Ржавых Земель, — подполковник помолчал немного и добавил: — Нам в Городе делать нечего, еще испугаем кого-нибудь, да и не приспособлены танки для городов. И вообще, армия должна быть вне политики.

— До окраины так до окраины, — вздохнул Чапа, — а там уж мы сами. Ножками.

Ветераны вели танк осторожно, памятуя, наверное, что никаких присосок на задницах у боевых музыкантов не имеется, поэтому, проскочив по самому краешку Ржавых земель и не встретив никого и ничего, к ночи они в целости и сохранности оказались на окраине Старого Города, недалеко от района Гаражей.

— Ну, прощевайте, — подполковник сунул Лабуху булькающую алюминиевую флягу — на память, — дальше вы уж как-нибудь сами. Через Гаражи нам хода нет. Да, говорят, в этих самых Гаражах нет ничего опасного, только с мобилами и водилами не связывайтесь. Если предложат подвезти — не соглашайтесь, идите лучше пешком, вернее будет.

Танк рыкнул на прощание дизелем, крутанулся на гусеницах, безжалостно рванув землю, и ушел в сторону родного Полигона прямо через Ржавые Земли. Клятых ветеранов экипаж теперь, похоже, в расчет не принимал.

А перед музыкантами открылись Гаражи.

— Вот, значит, они какие, Гаражи, — задумчиво протянул Мышонок, — я, честно говоря, представлял их себе как-то не так.

— И как же ты себе их представлял, а, Мышонок? — Чапа меланхолично постучал пальцами по барабану на поясе. — В виде хрустальных многоэтажных дворцов? Или сортиров на пятьсот взлетно-посадочных мест? А может быть, ты думал, что Гаражи — это просто какой-то спальный район Старого Города?

Гаражи располагались в огромном заброшенном карьере, похожем на форму для отливки уступчатой пирамиды каких-нибудь древних язычников. Что-то неуловимое роднило Гаражи с Ржавыми Землями: наверное, то, что и там, и здесь обитали души машин и людей. Спиральные порядки кирпичных коробок уходили куда-то далеко-далеко вниз, и, казалось, конца-края им нет. В пологом провале карьера было темно, и только кое-где светили неяркие фонари, обозначая спуск вниз, на дно гаражей, где угадывалось медленное шевеление металлических туш, словно там располагался некий потусторонний автовокзал. Однако на верхних ярусах карьера ничего инфернального не наблюдалось. Напротив, все здесь было до того обыденно, что казалось знакомым с детства. Широкие двустворчатые, выкрашенные большей частью коричневой охрой двери некоторых гаражей были приветливо распахнуты. Внутри горел свет, оттуда доносились музыка, лязг металла, нормальные человеческие матюги и прочие звуки, доказывающие, что эта территория явно обитаема.

— Ну что, Лабух, может, зайдем к кому-нибудь в гости? — к Мышонку уже вернулось обычное хорошее настроение, а с ним не замедлил появиться и аппетит. — В ухо, я думаю, не ударят, а попробуют — так на это мы и сами горазды!

— Предупреждали же нас ветераны, чтобы в Гаражах мы ни с кем не разговаривали, — чем-то это место все-таки Лабуху не нравилось. Скорее всего, обыденностью.

— Ветераны предупреждали нас, чтобы мы не вздумали пользоваться услугами местных таксистов, а относительно совместного ужина — никакого разговора не было.

В это время из соседнего бокса их окликнули:

— Эй, мужики, чего вам здесь надо?

«Мужики» разом повернулись и увидели в освещенном проеме ближайшего гаража почти прижатый к боку облупленного автомобиля притулившийся под полками с разнообразными инструментами и запчастями аккуратно накрытый столик. За столиком чинно восседало трое мужиков неопределенного возраста, одетых разнообразно, но, судя по похожим пятнам на одежде, объединенных единой целью. В данный момент происходило нечто вроде производственного совещания, посвященного той же общей цели. Впрочем, совещание протекало в теплой дружеской обстановке, обсуждение технических вопросов перемежалось красочными воспоминаниями и жизнерадостными призывами «К барьеру!».

Как быстро сообразил Лабух, после этого возгласа участники совещания вовсе не хватались за разные тяжелые предметы и не бросались колошматить друг друга почем зря. Напротив, услышав команду, один из присутствующих неторопливо и солидно вставал со своего места и шествовал в дальний конец гаража. Там он наливал себе из объемистой бутыли некой полупрозрачной жидкости, медленно всасывал ее и так же неспешно, сохраняя достоинство, возвращался на свое место, где принимался с большим чувством нюхать одну на всех горбушку черного хлеба. Через определенное время процесс повторялся, и к барьеру так же неторопливо и солидно отправлялся следующий участник совещания.

Похоже, это и были печально знаменитые мобилы и водилы, хотя в полумраке тесного помещения разобрать, кто есть кто, было довольно непросто.

— Ну, чего вы там встали, заходите, коли пришли, — приглашающе махнул рукой то ли мобила, то ли водила. — Составьте компанию асам пыльных дорог!

Музыкантам ничего не оставалось делать, как войти. Как только вошедшие, с трудом протиснувшись в щель между автомобильным боком и увешанной железяками кирпичной стенкой, разместились на каких-то продавленных ящиках и познакомились с обитателями гаража, каждый из которых оказался и мобилой и водилой в одном стакане, раздался знакомый уже вопль «К барьеру!».

Лабух понял, что на этот раз страстный призыв обращен непосредственно к нему, и, стараясь сохранять достоинство, направился в дальний конец гаража, стараясь не ступить в пахучие черные лужи, обогнул скалящуюся ребристо-клыкастой решеткой радиатора лупоглазую, какую-то глубоководную, морду древнего автомонстра, за которой обнаружил ведерную бутыль с надетым на горлышко стаканом. Стараясь не пролить, Лабух с усилием наклонил емкость и подставил граненый стакан под опалесцирующую струю, хлынувшую из горла. Потом зажмурился, собрался с духом и храбро проглотил пойло.