Кофе захотелось уже нестерпимо, поэтому Лабух, не долго думая, закинул гитару за спину и принялся карабкаться по стене к окошку. Черная Шер ловко повернулась, покрепче вцепилась в хозяйское плечо и принялась принюхиваться, щекоча вибриссами Лабухово ухо.

Забраться по стене оказалось несложно. Плети плюща оказались очень прочными, и если бы Лабух был каким-нибудь кавалером, а наверху его ждала пылкая прелестница, то никакой веревочной лестницы просто не понадобилось бы. Так что Лабух очень скоро оказался возле открытого по случаю теплой погоды окошка и, прежде чем постучать, осторожно заглянул внутрь.

Перед ним открылась небольшая комнатка, уставленная высокими книжными стеллажами. За столом в глубине комнатки сидела сухонькая опрятная старушка и наливала себе кофе из блестящего старомодного кофейника в микроскопическую чашечку. Лабух умилился, потом ему стало неловко, но спускаться обратно было еще неудобней — подумают, что забрался воришка — поэтому он решился, наконец, и деликатно постучал по подоконнику. Кошка, однако, опередила его, соскочила с плеча, неторопливо подошла к старушке и принялась внимательно глядеть на нее снизу вверх.

Старушка ничуть не испугалась и не удивилась, узрев Лабуха, заглядывающего в окно через кусты герани. Она кивнула и молча направилась к буфету, из которого извлекла вторую чашку, явно для Лабуха и блюдечко для черной Шер. Похоже, что небритые чудаки с боевыми гитарами за спиной забирались в ее окошко каждый день, такой вот здесь был народный обычай, и ничего особенного в этом она не видела.

Лабух перевалил через подоконник, стараясь не задевать горшки с вездесущей геранью, стряхнул с джинсов розовые лепестки, еще больше смутился и вежливо поздоровался.

— Здравствуйте, — сказал Лабух. — Эту бесцеремонную даму зовут Черная Шер.

— Здравствуйте, — приветливо ответила старушка, наливая в блюдечко сливки. — И вовсе она не бесцеремонная, а очень даже воспитанная, как и полагается настоящей Домской кошке.

Воспитанная Домская кошка пожеманилась немного, показывая, что, дескать, мы не голодные, мы только ради приличия, ну, и за компанию, конечно, и принялась аккуратно лакать сливки.

— Вам кофе со сливками? — спросила старушка. — Кстати, меня зовут тетушка Эльза.

— Авель, — церемонно сказал Лабух и неожиданно для себя поклонился.

Лабух неторопливо отхлебывал кофе, стараясь делать это по-возможности тихо, и с ужасом подумал, что пора приступать к светской беседе. Но старушка опередила его.

— Скажите, молодой человек, вы не заметили сегодня ничего необычного?

— Э-э... В каком смысле? — Лабух заметил сегодня много всякого необычного и не знал, с чего начать. — Ну, разве что к вам в окно влез один бродячий музыкант, которому очень захотелось кофе. Но, сударыня, вы варите такой кофе, от запаха которого люди буквально теряют рассудок!

— Бродячий музыкант — это как раз обычно, и даже хорошо, — сказала старушка. — Нет, я спрашиваю о чем-то действительно странном. Так заметили, или нет?

— Ну... — Лабух замялся, — хабуши по городу расхаживают с плакатами, товарищ Ерохимов с бывшими глухарями снюхался, да что там, в городе происходит много странных событий. Вы это имели в виду?

— Пожалуйста, не выражайтесь, молодой человек! — строго сказала тетушка Эльза. — Какие еще «хабуши»? Что это за Ерохимов, и почему вы так грубо говорите о нем, если он ваш товарищ? Надо же, «снюхался»!

Она снова сделала маленький, совершенно птичий глоточек кофе и сердито поджала бледные губки.

— А-а... — начал было Лабух, но старушка прервала его, подняв вверх тоненький, желтоватый, словно церковная свечка, пальчик. Казалось, даже ладаном запахло.

— Вот-вот! Именно! Сегодня в городе ничего не происходит. В пекарнях поутру не разводили огня в печах, не творили тесто, поэтому нам, увы, придется есть вчерашний хлеб. В кузницах не пылают горны и не стучат молотки. В лавках не звенят монеты. В харчевнях не булькают котлы, не крутятся вертела. В оранжереях напрасно распустились тюльпаны и розы. И даже на городской бойне все остановилось, да что там, на бойне, могильщики, и те не работают. Правда, никто вроде бы и не умирает, но ведь и вчерашних покойников надо хоронить. А все потому, что кое-кто забыл о своем предназначении!

Лабуху сегодняшний город не показался таким уж пустым, скорее, напротив. Разве что квартал или, вернее сказать, городок, в котором проживала тетушка Эльза, был действительно пустоват, но ведь городок — это совсем не весь город. Подумав так, Лабух все-таки предпочел промолчать и послушать, что еще скажет эта милая старая женщина. О поджидающем его на площади Коляне-водиле с Машкой, равно как и о неутомимо щелкающем счетчике, он совершенно позабыл. «Кое-кого», забывшего о своем предназначении, он было принял на свой счет, но потом понял, что слегка погорячился.

— А все дело в том, что наш городской органист, господин Йохан, вы, конечно, его хорошо знаете, — тут тетушка Эльза слегка наклонила головку, — взбунтовался! Представьте себе, сегодня утром, как всегда, пришел в собор, чтобы музицировать, но ночью с ним что-то произошло, а может быть, ему просто померещилось, так что он и не подумал играть а взял, да и запер орган на замок. А сам, представляете, вытащил невесть откуда старую шарманку, почистил и отправился с ней на Домскую площадь. Представьте себе, городской органист — на площади с шарманкой. Это, как вы выразились, уже не органист, а прямо хабуш какой-то!

Словечко «хабуш» старушке, видимо, понравилось, и она решила включить его в свой лексикон в качестве особо крепкого ругательства.

— Подумайте только, музыкант играет на площади! — Старушка была искренне возмущена, даже ложечкой звякнула. — На площади!

Лабух отлично представлял себе, что такое играть на площади, и не видел в этом ничего страшного или постыдного. О чем и сообщил тетушке Эльзе, соблюдая максимальную вежливость и деликатность.

Старушка недовольно поджала губки и продолжила:

— Я, конечно, пыталась образумить его, но этот безумный Йохан сказал, что ему ночью как будто кто-то по уху хлопнул, нет, он выразился даже грубее, он сказал: «Взял да и закатил мне оплеуху». После этого он якобы сразу прозрел и понял, что его место не в душном соборе, откуда и неба-то не видно, а на городской площади. Потом подхватил шарманку и ушел. На Домскую площадь. Толпу собрал — неслыханное ведь дело, в нашем городе двести лет шарманщика не было. Так что большинство горожан тоже там, на площади. Слушают шарманку, вместо того чтобы заниматься, как положено, делами.

— Ну и что? — легкомысленно спросил Лабух, собираясь поблагодарить за кофе и распрощаться. — Погуляет немного и вернется! Я, кажется, слышал какие-то звуки, но, откровенно говоря, подумал, что это кто-нибудь фонограф заново изобретает. А это оказывается шарманщик. Мне кажется, что шарманщик в вашем городке совершенно уместен. Подходит и по стилю, и вообще...

— Постойте, молодой человек, — старушка, похоже, была не совсем согласна с Лабухом. — Все далеко не так просто. Если бы нам был нужен шарманщик, то, будьте покойны, мы такового бы непременно завели. А Йохан не шарманщик, а городской органист. Чувствуете разницу? Ведь именно от Йохана, от него одного зависит вся жизнь нашего городка. Если он не сыграет утро, то все проснутся, если вообще проснуться, и не будут знать, с чего им начинать день, не будут знать даже, какая погода на дворе и что им надеть. Если он не сыграет день, то никто не будет знать, что это за день, будничный или праздничный, работать им сегодня, отдыхать или молиться. А если он не сыграет ночь — то никому в городе и уснуть-то не удастся. А если и удастся, то без снов, словно бревнам каким-нибудь, прости господи. Представляете, что теперь будет? Это же ужас какой-то! Только вам, наверное, не понять, вы же нездешний, как я сразу не догадалась!

— Ну и пусть поиграет немного на шарманке, если ему так нравится. — Лабух решительно не понимал, почему человек не может поиграть в свое удовольствие на шарманке, если уж ему так приспичило. — У меня вон один друг на тихих барабанах играет, и ничего.