— Ты чего удумал, изверг? Как это впервые?!

— Я ничего не помню!.. Тебе, что, никто не говорил?

— А что мне должны были сказать? Да и кто?! Всю прислугу в доме держу, на площадь никого не пустила! Думала, войдешь ты в дом, а здесь тебя все ждут, рады тебе все!.. И зачем я совет уговорила пьянку повальную устроить?! Думала, как лучше сделать, а вышло вот как...

— Слушай, я не помню ничего. Ни поход, ни стран разных, в которых якобы побывал, ни тебя! Ты уж извини...

— Ах, вот как! Память свою где-то пропил?! Шутки шутить изволишь?! Я тебе сейчас такое устрою! — Схватила она со стула поясок кожаный да как стеганет Лада по руке!

Жгучая боль заставила искры вспыхнуть перед глазами. Схватил Лад ее за руку, притянул к себе.

— Дура!.. Я же действительно НИЧЕГО не помню! Дура!

Оттолкнул он ее и пнул дверь из гостиной. При этом зашиб кого-то любопытного под дверью, опрокинул ведро с водой, уронил вешалку с одеждой и выскочил из дому на воздух свежий.

— Чего уставились?! — прикрикнул на прислугу дворовую. Все бросились в разные стороны.

Сплюнул Лад и пошел искать сарай. Стог сена душистого казался ему сейчас самой большой удачей за сегодняшний день...

Проснулся Лад от щекотки. Соломка носа его коснулась, чихнул он. На дворе день стоял, пахло сеном и молоком. Рядом, на сене, сидела Гадина. Улыбалась.

— Ты прости меня, Ладушка, за вчерашнее. Не знала я... Позвонила утром кое-кому, и всё стало ясно. Верю теперь тебе, не помнишь ты ничего и... никого. — Личико ее покраснело. «А ведь и милой может быть...» Лад присел. Она подала ему кружку молока и ломоть хлеба свежего.

— Спасибо, — поблагодарил Лад и стал есть. — Как тебя по батюшке-то величать?

— Стервовна. Гадина Стервовна.

— Стерва? — поперхнулся Лад.

Звонкая пощечина прочистила ему горло, отбила аппетит и вернула к мыслям мрачным.

— Не стерва. Стервовна. Мой отец, Стерв Годинович, был разбойником знатным. Так что роду я хорошего.

— Жив ли?

— Кто?

— Отец твой.

— Да ты же сам... Ох, прости, забыла я, не помнишь ты... Четвертовали его франзонцы проклятые. Обвинили в колдовстве черном и казнили. А он же не колдун, он просто алхимией занимался... Подумаешь, вызовет бывало какого-нибудь беса и ради шутки прикажет ему какую-нибудь шалость сотворить...

— Какую, например? — насторожился Лад. Если дочка в отца пошла, то не худо бы знать, к чему готовиться.

— Ну, не знаю... Колесо мельницы заставит в обратную сторону крутиться... Или подпалит пару стогов сена у поселян, или свиней заговорит, чтоб визжали круглые сутки... А иногда и вовсе смех что удумывал! На свадьбе какой нарядит беса невестой и поменяет его с настоящей. А ночью такой крик стоит в спальне молодых, что всё село не спит, диву дивится... Смешно, правда?

— Да-а, весельчак был папаша твой... И за веселье такое франзонцы смерти предали его? Туго у них с чувством юмора.

— Вот и я говорю — несправедливо. Они бы и меня по ветру пустили, да ты спас.

— ?

— Сжечь меня хотели. Уже к столбу привязали, да тут ты нагрянул с попутчиками своими. Освободил меня. Яром обозвал тогда франзонцев словом обидным — лягушатниками, тут и началась заваруха! Спасибо Наковальне, лихо он бойца ихнего уложил! Всё по-честному было — ринг, зрители, ставки... Мы с тобой в первом ряду сидели... Ой, да что же это я?! Совсем заболталась! Бежать мне пора. — Гадина чмокнула Лада в щеку, засмеялась и вскочила на ноги.

— Ты куда? — опешил Лад.

— К М. Уолту. Пока тебя не было, я тут делом занялась. Состояние наше уже в половину больше сделала! Только с лисы Уолта глаз спускать нельзя. Деньги могут пропасть, и спросить будет не с кого... Ты недельку-то отдохни. Потом вместе делами займемся.

— А много их?

— Кого?

— Дел-то.

— Немерено. Надо часть денег в дела прибыльные вложить, открыть свой ресторан, а то ваши кабаки вонючие ничего хорошего предложить не могут. Выпросить у совета места получше на всех базарах и рынках посадских в аренду пожизненно. С Комер-саном поговорить, чтоб взял нас в компаньоны. С Седобородом договориться, хочу у него в ученицах ходить... Кстати, вот тебе кошель серебра, чтоб по улице не нищим ходить. — Она бросила рядом с ним туго набитый кошелек.

Голова Лада распухла от планов ее так, что на кошелек он внимания не обратил.

— Почему тебя в Посаде невзлюбили?

— Это мелочи... Мужичье посадское женщинам житья не дает.

— Как не дает?! Всё как у людей, в чести и заботе...

— В какой чести? В какой заботе? От моды ваш Посад лет на сто отстал... Женщинам вечером некуда пойти — ни хорошего ресторана в городе, ни кино, ни а голье модного! Вот и сидят за прялками, басни поют, да на жизнь свою сетуют. Бабий век и так короток, так вы его своими обычаями еще короче сделать хотите. Вот и стареют девки раньше сроков... Не забивай себе голову, это моя война, и я ее выиграю... А ты отдыхай. Может, вспомнишь, как по ночам в обоз ко мне лазил, да как мы с тобой там куролесили... Ну, чего краснеешь, чего глазки свои бесстыжие отводишь? Ведь по любви всё было, по закону. А какие слова находил — подбирал, ха-ха-ха, век не забуду! — добила она Лада и умчалась.

Был на ней мужской костюм посадского кроя, который очень даже ей шел, хотя и невиданное это дело, чтобы женщина мужскую одежду носила.

Промаялся Лад дома до полудня. Сначала принялся он дом осматривать и был приятно удивлен разумностью домашней обстановки, кроме гостиной, конечно. В спальне было чисто, постель бельем белым покрыта, на полу шкура медвежья расстелилась. Погреба ломились от запасов круп и муки, окороков копченых, рыбы соленой, жира и масла заморского — оливкового, бочонков меда и больших кулей сахара кускового. Очень обрадовало Лада наличие в погребе бочек с вином франзонским. Будет чем гостей знатных принимать.

После осмотрел он дворовое хозяйство. Побывал в свинарниках, на птичьем дворе, в кошарах овечьих. «Богат стал, — думал Лад, оглядывая хозяйство огромное, которое нечаянно свалилось ему на голову, — богат, да что-то не радостно мне».

Везде работа кипела — белье стиралось, на кухне что-то готовилось, свиньям есть давали, скотину поили. Попробовал он себя в роли хозяина, отдал пару распоряжений и понял — без него работа ладится. А раз так, нечего в дела хозяйские лезть.

Пополудни ушел он из дома тихо, без шума, никому ничего не сказав. Зашел в кабак Жадюги, заплатил гордо за вчерашнее. Увидев кошель полный на поясе клиента давешнего, Жадюга приветлив был без меры. Просил заглядывать в любое время, мол, для таких, как Лад, двери кабака всегда открыты.

Потом Лад отправился к Седобороду. По улицам Посада гуляли толпы праздные. Совет постановил гулять до тех пор, покуда всё съедено не будет. Вот мужики и старались, ели-пили, а еды не убавлялось. Тут кое-кто из баб смекнул, что пока столы на площади ломятся от яств, не видать им мужиков ни дома, ни на работе! Стали они тогда втихаря снедь со столов таскать на дворы скотные и свиньям бросать. Но всё равно выходило так, что еще два дня гулять и гулять!

— Пусть хоть два дня! — согласились бабы. — Это не неделя!

Другие откровенно ворчали.

— Чего это Зуб слабоумный удумал мужиков дармовщинкой угощать неделю целую?! Не этого хотела Гадина, когда уговаривала совет встречу организовать! Вечно у совета так, сначала ни в какую, а потом не остановить!.. Торговля в Посаде стоит, купцы заезжие убытки терпят, потому и мы, жители Посада, внакладе остаемся!

Не нравились Ладу речи такие. Если бы мужики говорили — это одно. А когда бабы разговоры такие ведут — это пугает. Негоже им, бабам, в дела торговые влезать! Настораживало его еще одно обстоятельство — в разговорах таких слышалось иногда имя жены его.

— Надо бы Гадине сказать...

— Правильно, пускай она узнает...

— Права она была насчет мужиков посадских, изверги они все!

Вопреки словам женским торговля в Посаде не хирела. Пройдясь по городу, Лад убедился — либо действительно полтора года прошло, либо он город торговый никогда так и не видел полностью. Казались ему ярмарки ярче, базары богаче, рынки шире, товары разнообразнее. Да и людей торговых вроде бы больше стало. Купцы знатные здоровались с ним как равные, спрашивали вежливо про дела. На пожатие плеч отвечали сочувствием, радовались его богатству, хвалили за деловую хватку, благодарили за товары редкие. Купцы средней руки поглядывали на него с улыбкой, за которой прятали зависть, кто белую, а кто и черную. А купчишки мелкие в лицо заглядывали, взора благосклонного искали и все услужить пытались.