— Да не от тебя! — вскочил Лад. — Прекрати плакать. Позоришь меня на людях.

Гадина быстро смахнула слезу, оглядела всех и на место уселась, будто и не было сейчас ничего. Только Ладу шепнула:

— Дома мы поговорим, дома. — И улыбнулась Седобороду. — Так о чем ты говорил?

— Я? Ах да... о чем же? А, о походе... Гадина, не смотри на меня так. Лад не сбежал, чего же тебе еще надобно?

— Чтобы вы мужа моего в покое оставили, — прощебетала она мило.

Комер-сан благоразумно молчал. Зуб тоже в сторону смотрел. Остальные потолок разглядывали. Седобород обвел всех взглядом и понял — объясняться с Гадиной предстоит именно ему.

— Он у тебя, чай, не лисенок ручной. Своя голова на плечах есть, — начал Седобород, но заметив, что Гадина опять вот-вот пустит слезы в ход, осекся. — Послушай, женщина... Лад, чтоб тебе пусто было, успокой жену свою!

— Ну уж нет. Ты задел ее, тебе и ответ держать.

Засмеялись тут все, с облегчением вздохнули. Седобород нахмурился грозно и... рассмеялся вдруг звонко. Одна Гадина не смеялась. Сидела, губки надув, и по сторонам глазками стреляла.

— Ох, уморили.

Отдышался дед, вытер слезы в уголках глаз и сел возле жаровни, на посох длинный оперевшись.

— Теперь к делу вернемся. Надумал совет посадский своих послов снарядить.

При словах таких все утихли вмиг.

— Да, коль бить врага, так его оружием. Лад, ты возглавишь посольство посадское. Донд, если М. Уолт не возражает, с тобой пойдет. И гоблина уважаемого о том же прошу. А вот как Наковальня решит — идти ему с вами или нет, так и будет.

— Пойду, — вздохнул Наковальня. — Куда ж они, дети малые, без меня денутся?

— Мне с ними идти? — дрогнувшим голосом спросил Яром. Душа его в пятки ушла при мысли, что и ему доведется в этот раз опять все тяготы похода дальнего испытать.

— Нет. Ты в Посаде останешься. С М. Уолтом займетесь контрразведкой. Твои дружинники на виду действовать будут. Молодчики М. Уолта — тайно. Они в деле таком мастера великие. О дальнейшем договоритесь сами...

До глубокой ночи затянулось собрание у Седоборода. Посольство решили отправить в начале осени. Гоблин, пошептавшись с Комер-саном, обещал известить обо всём Сичкаря Болотного. Пускай нечисть внимательнее в лесах будет. М. Уолт и Яром обсуждали создание отряда контрразведки. Яром от гордости дулся. Дружина его не только для поля брани оказалась нужна, но и во внутренних делах посадских пригодилась.

Комер-сан и Зуб сговорились купцов знатных, не один десяток лет на земле посадской крепко сидевших, предупредить обо всём. Им спокойствие Посада — как жизнь собственная.

— А куда посольство пойдет? — спросил вдруг М. Уолт.

— В страну за звездными туманами.

— К Макди, значит, — глаза М. Уолта сощурились.

— Ты всё понял? — Комер-сан хитро на него посмотрел.

— Теперь да, — ответил М. Уолт и взглянул на Донда.

Тот чуть заметно головой кивнул. Никто не заметил. Один Седобород видел.

Пока мужики дело обсуждали, Гадина в кладовой Седоборода порылась и нехитрый ужин поздний на стол собрала. Ветчина холодная, зелень всякая, пару курей жареных и чашка икры осетровой — гостинец от купцов итайских. Гоблин бочонок пива выставил. Но больше всего раздразнил аппетит у собравшихся хлеб посадский. Как только разломила Гадина каравай в обхват величиной, поплыл по избе аромат пшеничный. К хлебу белому достала она из-под лавки горшок меда лесного. Тут всех голод дикий схватил. Набросились все на еду, а когда заморили голод, стали вкушать с удовольствием. Даже Комер-сан, избалованный кухней изысканной, и Зуб, на веку своем разносолов повидавший, и те хлеб посадский с удовольствием уминали. Гоблин сперва на ветчину набросился. А когда обглодал окорок огромный, икоту задавил кружкой пива, тоже хлеб с медом есть стал.

Всем богат был Посад, славой торговой известен, а теперь и славой военной. Всяким товаром похвастать мог. Своего — склады трещат, чужого — тысячи возов под навесами стоят. И чего только здесь нет! А чего нет, не беда, купцам слово молви, пройдет время, и появится.

Да, известен Посад. И не малую толику в известности той составляет слава хлеба посадского. Ароматный, нежный, сам во рту тает. А если его медком полить да молочком парным запить — тут кто хочешь голову потеряет. Изысков в Посаде всегда хватало всяких и на любой вкус. Кто хочет осетра — пожалуйста, крабов заморских — бери корзинами, фрукты, овощи — всего вдоволь. Из разных земель товар такой шел. А вот хлеб и мед были свои, посадские. Были свои, а стали известны во многих землях дальних...

Яром взялся за дело со всем рвением, на которое была способна его деятельная натура. То есть с ленцой. Вызвал Пустолоба и, поедая картошку с маслом мятую, велел ему:

— Ты вот что... ммм... собери дружинников статных.

— Соберу, обязательно соберу. Не извольте беспокоиться.

— Ага. Вот после обеда и собери... ммм. Всё понял? Ступай.

Пустолоб, пятясь, вышел из избы воеводы и опрометью бросился в слободу дружинную.

В час положенный, послеобеденный, когда любой уважающий себя военачальник предается воспоминаниям о битвах минувших, смежив веки и для пущей конспирации похрапывая в кровати мягкой, Яром со сном боролся. Чем являл пример разительный с военачальниками другими. Ждал Яром дружинников своих, ждал и о деле думал.

Явились хорошие, явились званные. Один выше другого, в плечах сажень косая, в глазах озорство. Встали перед воеводой, в струнку вытянулись.

Широко зевнув и муху назойливую отогнав, осмотрел Яром молодцов своих и довольно хмыкнул.

— Хороши, вояки. Хороши. Вот, значит, задача какая. Есть слушок от людей доверенных. Понаехало в Посад шпиков тьма. — Удивился себе Яром. Чинно как заговорил, а? Это тебе не бока отлеживать. Это, понимаешь, о безопасности Посада заботиться. Выпятил грудь колесом Яромушка, прошелся вдоль строя дружинников, да как гаркнул вдруг: — Что сопли распустили?! Чтоб ни одна муха без нашего ведома из Посада улететь не могла! Чтоб ни одна мышь полевая в амбарах зерно таскать не смела, если мы о том не знаем! Понятно, касатики? Не слышу.

— По-нят-но! — рявкнули дружинники.

— То-то. И смотрите у меня, коли станет кому известно, где шпик находится, самому в пекло не лезть. Мне сообщить.

— А чего его искать? — удивился Пустолоб. — В каждом кабаке он есть. Да на ярмарках и базарах немало его найдется.

— Кого? — опешил Яром.

— Как кого? Шпига.

— ШПИГА?!

— Да. Какой хочешь есть — соленый, конченый. Да вы... сами... знаете. А что? Что я такого сказал, а?

— МОЛЧАТЬ!!! — Яром подскочил к Пустолобу и ткнул пальцем в лоб его. — МОЛЧАТЬ! На болото к почисти отправлю! В походах дальних сгною! Тьфу!

Пустолоб побледнел, спиной к стенке прижался. Палец Ярома точно гвоздь в лоб уперся.

— Всем видимость поисков рьяных создать! Но никого не хватать! За чубы в остроги не тащить! Если кто подозрительный из Посада уехать захочет — препятствий не чинить! Но мне доложить о том немедля! Понятно? А теперь вон все! И чтобы сейчас же за службу взялись! Дармоеды! В-о-о-н! А ты, — Яром убрал палец со лба Пустолоба, — за всё отвечать будешь! И если что не так, смотри, не только места лишишься, но и из дружины вылетишь в два счета!

Пустолоб тут же испарился. Яром еще долго в избе своей ярился, из угла в угол метался и слюной брызгал. После остыл, выпил кружку пива и, на вечер глядя, отправился в ЗАО мафиозное.

М. Уолт встретил его чашкой крепкого кофе. Лицо Ярома скривилось. Пить темный налиток отказался.

— Мои орлы шуму в Посаде наведут за три дня, — гордо сообщил он М. Уолту.

— Отлично. При той тревоге, которая появится у некоторых гостей Посада, моим ребятам легче будет вычислить противника. Чтобы рыбу вспугнуть, в мутной воде шуметь надо... Сообщайте мне обо всём подозрительном. Надеюсь, вместе нам удастся выявить врагов тайных.