Но и в этих условиях седовцы вели систематические научные наблюдения, изучали скорость и направление арктических льдов и течения, циркуляцию атмосферы в высоких широтах, измеряли глубины океана, исследовали донные осадки. Севернее Земли Франца-Иосифа седовцы открыли большую океаническую впадину с максимальной глубиной 5220 метров.
Первый год дрейфа «Седова» совпал по времени с работой станции «Северный полюс», поэтому сопоставление данных научных наблюдений «Фрама», нашей станции и седовцев позволило учёным приблизиться к познанию закономерностей природных процессов в Центральном полярном бассейне.
Подходил к концу 1939 год. Седовцы устали — это было ясно. Но как в условиях полярной ночи сменить экипаж корабля?
Я был согласен с Фёдоровым: послать лётчиков в эти широты в полярную ночь значило обречь их на верную гибель. Что такое посадить самолёт в кромешной тьме на ледовое поле, не приспособленное для приёма тяжёлых машин — я знал. Пятнадцать человек, составлявших экипаж «Седова», при свете фонарей «летучая мышь» не могли, конечно, построить надёжный аэродром для приёма тяжёлых машин. Эту мысль я и высказал предсовнаркома.
— Согласен, — ответил он. — Правительство обсудило этот вопрос и решило послать на выручку седовцев не самолёты, а мощный ледокол. Эта операция поручена Главсевморпути, а возглавите экспедицию вы. Обсудите план экспедиции с опытными специалистами и представьте на утверждение Совнаркома. Вам окажут необходимую помощь все советские и партийные органы. Не медлите.
Я подумал о седовцах. Конечно, они вымотались за два с лишним года ледового дрейфа. Знали, что их должны сменить, и конечно же нервничали, ожидая смены. Как теперь сказать им, что придётся подождать ещё? Как подбодрить?
Я долго ломал голову над решением этой проблемы. Предложить людям, которые уже знали, что им готовится замена, снова ждать было совсем нелегко. И всё же я пошёл на это.
В тот же день я послал седовцам телеграмму. Вот её текст.
«Седов», Бадигину, Трофимову.
Вчера вернулся в Москву, приступил работе. Большим вниманием вместе всей страной гордостью повседневно слежу вашим историческим дрейфом. Вы, советские люди, дадите мировой науке не меньше, чем дал Нансен во время дрейфа на Фраме, — в этом великое историческое значение вашего дрейфа. Горжусь, что работа нашей четвёрки закрепляется и расширяется прекрасной работой седовцев, которые прославят свою родину новой замечательной победой. Из таких больших дел складывается непобедимая слава СССР. Чувствую, что седовцы готовы выполнить любое задание партии, правительства. Как полярник, как ваш друг хочу поставить перед вами задачу: довести исторический дрейф силами вашего коллектива до конца с непоколебимостью и твёрдостью подлинных большевиков. Убеждён, что, закончив свой дрейф, вы достойно войдёте в нашу семью героев. Дорогие браточки, помните, что за вашей работой, за вашим дрейфом следит весь советский народ. Несмотря на готовность самолётов для полёта к вам, думаю, что коллектив славного ледокола Седов заявит Советскому правительству, всему советскому народу о своём желании довести исторический дрейф до конца. Жду вашего ответа, крепко всех обнимаю.
Уставшим от борьбы с холодом и тьмой полярникам были приятны добрые слова, да и они понимали риск, на который шли лётчики. Во всяком случае, в тот же день в Москву пришёл от седовцев ответ:
«Экипаж ледокольного парохода „Георгий Седов“, дрейфующий во льдах Северного Ледовитого океана, вместе со всем великим народом нашей родины готовится к встрече исторического XVIII съезда любимой партии. Мы решили, что нашим лучшим подарком знаменательному съезду будет наша работа без смены на ледокольном пароходе „Георгий Седов“ до выхода его из льдов Арктики. Несмотря на то, что партия и правительство готовят нам лётную экспедицию и тем самым есть возможность замены нас новым составом полярников, мы, учитывая большой научный и практический смысл продолжения дрейфа старыми участниками, единодушно готовы остаться на ледокольном пароходе до конца дрейфа. Заверяем Центральный Комитет партии, правительство и весь великий народ нашей родины, что мы с честью выполним это взятое нами обязательство и, закончив дрейф, сделаем ценный вклад в советскую науку, покажем образцы мужества, выдержки и отваги советских патриотов.
Из ЦК партии мне позвонили:
— Иван Дмитриевич, как вы их подбодрили? Пришлите копию телеграммы, которую вы послали седовцам.
А мне домой прислали выписку из решения Политбюро:
«Признать решение экипажа „Седова“, переданное в ответе на имя Папанина, совершенно правильным».
В тот вечер я долго сидел над картой дрейфа «Седова» и думал о людях, которые так давно в полярной ночи несут свою бессменную вахту…
Через два дня я докладывал в Совнаркоме план спасательной операции. Было решено послать на выручку «Седова» самый совершенный и мощный по тем временам линейный ледокол «Сталин». Перед нами стояла задача не только вывезти экипаж «Седова», но и спасти сам корабль, вернуть его в строй.
Был срочно завершён ремонт ледокола, и 15 декабря 1939 года флагман арктического флота начал свой полярный поход из Мурманского морского порта. Вся сеть радиостанций Арктики находилась в состоянии боевой готовности.
Капитан ледокола Михаил Прокофьевич Белоусов стал на капитанский мостик и сутками не уходил с него.
Рейс проходил в очень тяжёлых условиях — ведь была середина арктической зимы!
187 человек — экипаж ледокола — были полны решимости выполнить задание партии и правительства. В трудных условиях полярной ночи, в обстановке непрекращавшегося аврала, сжатия льдов и пурги, люди работали, не щадя себя. Кстати сказать, во время этого рейса ледокол доходил до 81-й параллели. В полярную ночь ранее ни один корабль не отважился проникать так далеко на Север.
Я не вёл дневника в этом походе, но у меня сохранились радиограммы, которые шли с борта ледокола на Большую землю. Они — свидетели тех дней — говорят о трудностях, которые преодолевала команда флагмана на пути к «Седову».
Вот что было передано 21 декабря 1939 года:
«Около шести суток ледокол шёл в сильном шторме. В это время года Баренцево море особенно бурливо, и на сей раз оно себе не изменило. Даже такой большой корабль, как флагманский ледокол, казался лёгкой игрушкой во власти разъярённого моря. Громадные волны необычайной силы обрушивались на судно и разбивали всё, что попадало под их удары. Шквалы унесли катер, трапы, бочки с горючим, сорвали оба стальных фальшборта, повредили капитанский мостик. Волны гуляли по палубе, накрывали палубные грузы, лебёдки. Вода проникла даже во внутренние помещения и заливала машинное отделение, кочегарки и каюты. Иногда корабль зарывался носом в воду, и казалось, что нет такой силы, которая подняла бы его снова наверх. Это было тяжёлое испытание для корабля. Он выдержал его блестяще, показав прекрасную плавучесть. Советский арктический линкор оказался достойным страны, которая его создала. Бесстрашные матросы работали на палубе, их сбивали с ног резкий ветер и порывистые шквалы, они падали, поднимались и снова делали свою тяжёлую работу. Бывали секунды, когда только верёвки, которыми они были привязаны, спасали матросов от гибели. Кочегары и машинисты с огромным напряжением несли свои тяжёлые вахты: топки пожирали за сутки столько угля, сколько полярной станции требуется на целый год. Капитан ежеминутно требовал перемены режима работы машин. На мостике, в штурманской рубке капитан, вахтенные штурманы, рулевые стояли на посту, и, пожалуй, никогда ещё их работа не была столь напряжённа, как в эти дни. Вахтенные работали под непрерывными ударами волн. Промокшие насквозь, они вынуждены были каждый час менять одежду.
Последние два дня понизилась температура. Шторм продолжался, и вода, попадая на корабль, замерзала, покрывая толстым слоем льда лебёдки, ванты, мостик. К сегодняшнему утру наше судно приобрело фантастический вид. Многие сотни тонн льда легли тяжестью на корабль. Как только небо посерело, экипаж и экспедиционный состав принялись за околку льда. Неутомимо работают сейчас на корабле с топорами, лопатами и ломами в руках матросы, научные работники, лётчики, журналисты, фото— и кинокорреспонденты».
