На следующий день, 22 декабря, состоялся первый разговор по радио между судами. Сохранилась запись этого разговора.

Я старался подбодрить седовцев, рассказал, как Родина провожала нас в дорогу:

— Как только узнали, что мы идём к вам, колхозы и совхозы сразу стали посылать для вас подарки — свежие огурцы, лимоны, помидоры, мандарины! Мы везём вам также живую птицу, свежее мясо и многое другое. И, конечно, везём письма. Но мы собрались так быстро, что некоторые родные не успели написать. Не беда! Скоро вы сами будете на Родине! Одна просьба у меня к вам, братки, — дрейфуйте скорее, чтобы оба наши коллектива вместе встретили Новый год…

Потом я попросил Бадигина и Трофимова ответить на несколько вопросов: первый — как чувствуют себя все члены экипажа; второй — в каком положении находится судно, прихватило ли льдом весь корпус «Седова» или во льду имеются трещины; третий — на каком расстоянии от судна проходят трещины, в каком направлении, сколько их; четвёртый — как часто наблюдаются сжатия, какой силы и продолжительности.

Константин Бадигин рассказал, что трещины есть, основная трещина, идущая от севера к западу, проходит в 5—6 метрах от форштевня, что с 20 декабря дрейф пошёл быстро и что за последние сутки корабль одолел девять миль.

— Наши последние координаты: 82 градуса 07,8 минуты северной широты, 05 градусов 10 минут восточной долготы, — закончил Бадигин.

Белоусов весело сказал седовцам:

— Здравствуйте, дорогие друзья. Дорогой Костя, рад, что услышал твой голос, и думаю, что тебе тоже приятно слышать наши голоса, узнать о нашем приближении — особенно. Обещаю, что вывезу вас всех с доставкой на дом.

Но, как мы ни стремились поскорей дойти до «Седова», к Новому году не успели.

Новый, 1940 год мы встретили на Шпицбергене, куда зашли, чтобы пополнить запасы каменного угля. Мы не стали ожидать парохода, который вёз уголь для ледокола, а решили зайти в Баренцбург и этим сэкономили трое суток. 1 января М. П. Белоусов подал с мостика команду: «Отдать швартовы. Малый вперёд», и в 13 часов мы отошли от причала гостеприимной столицы Шпицбергена.

В ночь с 1 на 2 января получили тревожное сообщение: шедший к нам с запасами пресной воды пароход «Узбекистан» сел на камни у острова Принца Карла.

—Что будем делать, Иван Дмитриевич? — спросил меня Белоусов, показывая телеграмму с «Узбекистана».

— А что думает капитан?

— Немедленно повернуть обратно и идти на помощь «Узбекистану».

Я согласился с Белоусовым и дал радиограмму капитану шедшего к нам с углём «Сталинграда», чтобы тот также следовал к аварийному пароходу. Прошло два часа. Белоусов принёс новую радиограмму и сказал:

— Капитан сообщает, что «Узбекистан» сильно бьёт о камни. Торопит с помощью. Мы и так идём полным ходом, быстрее нельзя. Можем не успеть, и пароход разломает на камнях.

— Какой же выход?

— Слить в море весь груз воды и этим облегчить пароход.

На «Узбекистан» пошла радиограмма, скоро мы получили ответ, что в 7 часов 26 минут пароход снялся с камней своими силами. Мы снова повернули к «Седову», потеряв восемь дорогих часов.

Четвёртого января я вновь связался по радио с «Седовым» и сказал Бадигину:

— Мы попали в тяжёлые поля, вокруг идёт сильное сжатие. На глазах вырастают огромные торосы. Мы решили немного выждать до перемены обстановки, чтобы зря не тратить уголь, потом снова к вам. Когда будет хорошая видимость, установите лампу на мачте «Седова». Мы считаем, что нас разделяет не больше 20—25 миль. Есть ли у вас сейчас сжатие или нет?

— Сжатия в районе нашего дрейфа сейчас нет, — ответил Бадигин. — Справа, метров за пятьсот, видно разводье… Последние часы у нас на грот-мачте на высоте 20 метров горит тысячесвечевая лампа. Свет нашей лампы мешал следить за вами, к тому же ухудшилась видимость по горизонту. После нашего разговора выключу свет у себя, попрошу вас дать команду направить ваши прожектора на небо, результат сейчас же сообщу.

— Хорошо, — сказал я ему. — Сейчас включаем прожектор, луч направляем в зенит. Поручите кому-нибудь посмотреть сейчас и сообщите нам. Жду в рубке. У нас все вахты соревнуются за честь подвести к вам ледокол. Все внимание и разговоры только о вас, родные.

Разговор продолжался. Я сообщил Бадигину:

— Ваша радиостанция — единственный ориентир для нас. Мы следим за вами каждые два часа, чтобы по первому требованию Белоусова радисты могли взять пеленг. Константин Сергеевич! Сегодня вы, вероятно, слышали по радио последние известия, в которых о вас рассказывают всему Советскому Союзу. Я очень рад, что вы все здоровы, а ледокол к вам подойдёт наверняка. Жду сообщения о видимости луча нашего прожектора.

— Иван Дмитриевич! Седовцы сейчас переживают незабываемые минуты! Могу сказать, что по спаянности и дружбе — это исключительный коллектив. Ну, а работа строится прежде всего на дружбе и спайке. В общем наработали столько, что научным сотрудникам долго придётся разбираться. Сейчас пришли и сообщили, что огня вашего ледокола не видно. По горизонту облачность.

На следующий день пурга, свирепствовавшая с вечера 4 января, опять не позволила возобновить продвижение к «Седову».

Ледокол стоял в сплошном торосистом десятибалльном льду. Течением оба ледокола относило к юго-западу. Мы рассчитывали, что через несколько часов начнём продвижение к «Седову», если найдём во льду трещины, или, как мы говорили, лазейки. Ломать торосистый лёд было бессмысленно, так как с одного удара ледокол проходил не более 3—4 метров. Нам нужно было дождаться лучшей ледовой обстановки, сохранить уголь и наверняка вывести «Седова».

Шестого января при очередном разговоре по радио Бадигин сообщил, что в течение нескольких часов они видят лучи прожекторов нашего ледокола.

Между кораблями оставалось ледовое поле шириной в 25 миль. Мы сделали попытку пробиться к седовцам. Ледокол наваливался на лёд всей мощью своих десяти тысяч лошадиных сил и тяжестью стального корпуса, затем отходил назад и снова пробивался вперёд, но только — на несколько метров. Пришлось остановиться.

Двенадцатого января огромные ледяные поля вновь пришли в движение. Услышав скрип корпуса корабля, я поспешил на мостик. — Выдержит? — спросил у Белоусова.

— Шпангоут у нас могучий, — ответил капитан. — Но ручаться нельзя. Арктика…

Мы стали в бинокль осматривать льды.

Размышления мои прервал треск льда, похожий на орудийный выстрел, и всплески воды с обоих бортов. Ледокол сильно тряхнуло. Я сказал Белоусову:

— Шпангоут шпангоутом, а меры принимать надо. И немедленно.

Был объявлен аврал. Мы выносили аварийный запас на палубу. Вскоре меня несказанно обрадовал радист:

— Иван Дмитриевич! Радиограмма с «Седова»! Они находятся в разреженном льду.

Сжатие наконец кончилось. Ледокол наш начал спешно пробиваться к «Седову». И вот оба корабля стали борт о борт: покрытый толстой ледяной броней небольшой пароход — ветеран полярных эпопей и могучий утюгообразный корабль — первенец серии новых мощных ледоколов.

Встреча произошла 12 января 1940 года в 12 часов 7 минут. Тьма стояла — хоть глаз выколи.

На полубаке ледокола заиграл духовой оркестр. Взлетела ракета. За ней другая, третья. Густой гудок резанул воздух. И тут же отозвался другой — седовский.

Светили юпитеры, стрекотали кинокамеры. Люди махали шапками, выкрикивали что-то радостное и сумбурное.

Капитан Бадигин крикнул со своего мостика:

— Иван Дмитриевич! Здравствуйте…

— Здравствуй, браток! Держи швартовы и на ледокол! Идите к нам! Все идите…

— Все? Не можем все… У нас котлы под парами.

— Пусть идут на ледокол все, кто может! Такую встречу устроим…

Прошли суматошные сутки. Праздничное настроение улеглось. Наступили трудовые будни.

Специальная комиссия несколько дней тщательно обследовала пароход. Вывод комиссии был удовлетворительным: основные узлы «Седова» в целости и сохранности.

14 января я радировал в Москву: